Чемодан из Хайлара

покойника, независимо от его социального статуса при жизни. По справке о смерти выдавали ящик водки. Зятья становились шелковыми и прописывали у себя тещ и дряхлых родственников. До гарнира из толченого стекла обычно не доходило. К чему нам акулий оскал империализма? У нас человек человеку друг, товарищ и группа товарищей. Родной человек не просто так залегает по месту прописки — по мере лежания он становится пушистым, розовым в крапинку, что вожделенный талончик.
Отоваривал водочные талоны я с заднего крыльца, минуя кордоны милиции. Когда все работницы окрестных магазинов, включая уборщиц, стали кудрявыми от электробигудей производства «Электромашины», я, озираясь по сторонам, сообщил по секрету пухленькой продавщице, что клизма в домашних условиях помогает похуданию. В дело пошли кружки Эсмарха.
На втором году полусухого закона розовые талоны по моей просьбе стал рисовать действительный член Союза художников СССР, живописец-маринист Баир, что в переводе значит — радость. Что ему крапчатые талончики — он брызги байкальской волны гениально подделывал! Я уж подумывал вернуть змеевик в лоно семьи. Однако в пьяном виде у Баира рука с кисточкой дрожала, а пьян он был не только в отопительный сезон, но и в сезон таяния снегов и открытой воды, творчески наплевав на пленэр. Тоже мне, Саврасов!.. Грачи пролетели мимо.
И я продолжил практику лизинга. Нераспечатанной водки в доме стало так много, что бутылки, дабы те не побились, жена перекладывала резиновыми кружками Эсмарха. Мы кушали мясо каждый день. Жена расцвела, стала пушистой, как под электробигудями.
Находясь у первоисточника, я, разумеется, хромчил. Малехо. Кашеварить у котла и не снять пробу? Хромчил, сказать на глазок, на бутылку в сутки. Благодаря змеевику деда Исты в нутро капало равномерно, как из кружки Эсмарха. Пока в глазах не стало темно в розовую крапинку.
Супруга дотянулась в моей комнате до первого ряда книг на верхней полке и обнаружила заначку. Весь второй ряд был уставлен подписными водочными изделиями, частично прочитанными до последней капли. Там же валялись засохшие корки, сморщенные надкусанные огурцы, огрызки ранеток, ошметья квашеной капусты и кружка с надписью: «Заводу эмальпосуды им. Кирова — 50 лет».
Лизинг накрылся эмалированным тазом.
Жена размахнулась кружкой Эсмарха.
Клизма не помогла. Таксист согласился доставить мое тело в наркологический диспансер за два кипятильника.

Спираль 4

— Суррогаты употребляли? — первый вопрос в приемном боксе.
Его задают всем поступающим небритым лицам, даже тем, кто не в состоянии дать иного ответа, кроме мычания.
— Самогон... малехо... — опустил я голову. Она была слишком тяжелой. — Вообще-то я не пью...
Я был послушен и тих.
— Сегодня какой день? Четверг или вечер? — вопросили вкрадчиво.
А была пятница.
— А год какой?
На этот вопрос я ответил уверенней.
В глаза бил свет из окна.
У меня констатировали алкогольную интоксикацию средней тяжести. Я неуверенно предположил интоксикацию легкой тяжести. Жена хмыкнула. Я присел на кушетку. Сразу захотелось лечь.
Легкая тяжесть бывает, когда буянят, таких сюда не берут, пояснила пожилая санитарка, протирая подоконник. Теперь хмыкнула врачиха. Волосы у нее были лимонного цвета, темные у корней, явно суррогатные.
Стараясь не буянить, я разделся до пояса, как велели.
— Дальше, — нетерпеливо сказали из-за стола напротив.
— Штаны сымай, дохтурша сказала, — проворчала санитарка, выжимая тряпку.
Я зачем-то посмотрел на жену. Она нервно теребила сумочку. И повела плечом: мол, сам виноват.
Врачиха надела золоченые очки, встала из-за стола, сделала некий жест.
— Трусы тоже сымай, кому сказано, — перевела санитарка.
— Тетя Поля, вы дадите работать? — усмехнулась докторша.
Я хотел возмутиться, но передумал и снял трусы. Жена отвернулась.
Тетя Поля пояснила, что врач ищет следы от уколов в паху и на руках, тут ничего неприличного. Мне разрешили одеться.
Потом врач померила давление, пованивая суррогатными духами. Замутило. Давление выскочило 170 на 100. А может, то были цифры расценок, плохо помню. Нас попросили расплатиться в кассе — третья дверь по коридору — «за детоксикацию и снятие алкогольно-депрессивного синдрома».
Лишних денег в доме не водилось. Только их булькающая и звякающая сублимация. Самое поразительное в этой спирали истории, что за услуги наркологического диспансера жена расплатилась с заднего крыльца — нераспечатанными водочными запасами, полученными за аренду змеевика деда Исты (содержимое початых бутылок было вылито в унитаз). А когда бартерного литража оказалось маловато, на благое дело детоксикации организма пошли кружки Эсмарха и эмалированная посуда - ее как раз не хватало в пищеблоке лечебного учреждения и в палатах интенсивной терапии. Особым спросом пользовались тазы.
— Чтоб куда блеваться, — заметила санитарка тетя Поля.
Залежей продукции местных товаропроизводителей хватило даже на процедуру кодирования.

          Министерство здравоохранения РБ    Республиканский наркологический диспансер

                                                  РАСПИСКА №

          Я, (Ф.И.О.), проживающий по адресу…, настаиваю на проведении мне лечения алкоголизма методом (прочерк) «эспераль» (вписано от руки). О возможных последствиях для здоровья и жизни в случае употребления мною любого количества алкоголя в течение (прочерк) месяцев с момента лечения предупрежден.
          Обязуюсь выполнять все рекомендации лечащего врача. В случае нарушения мною взятых на себя обязательств, любые претензии как с моей стороны, так и со стороны лиц, представляющих мои интересы, исключаются.

                      Подпись пациента                                            Дата                                                             
     
          Спустя годы после указанной даты, когда я завязал безо всякого кодирования, наткнулся на эту расписку, вчитался, ужаснулся. Оказывается,  я настаивал на лечении от алкоголизма методом «эспераль». Пожелтевшая бумажка торчала закладкой в томике лирических стихов. Но тогда мне было не до лирики, не до стихов.

Мужское отделение наркологического диспансера напоминало коридор плацкартного вагона и располагалось выше других отделений, на четвертом этаже мрачноватого здания без балконов. В помещении было душно. На дежурном посту я торчал с сумкой полчаса: медсестры пили чай в служебке, оттуда доносились взрывы смеха. Голова кружилась, хотелось прилечь, да было некуда.
Кроме меня на единственной скамье сидела Сладкая Парочка — этот слоган из рекламы тех лет всплыл сам собой. И впрямь, мужчина и женщина были схожи, что палочки хрустящего шоколадного батончика. Даже половые различия стерлись: оба темноликие, опаленные внутренним жаром, будто вышли из одной духовки и упаковки. Они держались за руки. Ну да, конструкция катамарана в шторм устойчивей. А штормило, видать, регулярно. Так лепятся друг к дружке пьяницы, дети и влюбленные. Под две последние категории немолодая чета явно не подходила. Можно было подумать, что мужа пришла навестить жена — обычное дело в наркологии, однако я обратил внимание, что парочка обута в одинаковые пластиковые тапочки, казенные, не по размеру, отчего пальцы с желтыми ногтями смешно выпирали вперед. Мужчина и женщина молчали и улыбались.
— Ну и как жить думаете, а? — обратилась к блаженной паре пожилая женщина, возникшая из-за угла. — Врач сказал: хорошего не ждите, ежели будете пить вместе...
Я приготовился услышать разгадку странного союза, но меня отвлекли.
«Поднять коня» — первое, что услышал в мужском отделении. Отирающиеся на дежурном посту типы, все в майках, решили, раз я пришел с воли, то по ту сторону двери кружат мои дружки. Когда сообщил, что меня сдала жена, ребята поскучнели, удовлетворившись сигаретами.
Поднять коня — это вот что: под окнами диспансера цепляют к веревке пакет со спиртным, а уж тянуть репку охотники находятся всегда. Можно, конечно, обратиться к санитарам, но, во-первых, те берут за услуги чуть ли не половину водки, объяснил тип в майке, и вообще капризничают, избалованные вниманием контингента. Странная креатура — санитар в нарколожке. Такой штатной единицы наркологической службе не полагается: алкоголики не шизики. Хотя буйных пациентов, понятно, и здесь хватает.
Впрочем, криков из палат не доносилось, в отделении стоял ровный гул. Рой потревоженных пчел. Или мух — это уж кому как.
В коридоре неприкаянно маячили тени «отходняков» — невесомых, бессловесных, дурно пахнущих созданий, едва перемогших жуткую ломку: их привезли сюда в невменяемом состоянии, сначала «зафиксировали» к койкам и капельницам, а теперь вот наконец-то освободили от пут. Кажется, они еще толком не сообразили, на каком они свете. Возможно, диспансерный коридор эти грешные души воспринимали как тоннель... У дверей ординаторской и процедурной они убыстряли шаг и втягивали головы. Попытки вписаться в социум заканчивались фиаско. Из местного парламента — курилки — парии вылетали, провожаемые грязными матами. Комната отдыха с телевизором, занавесками, картиной в стиле Тулуз-Лотрека и запыленным кустом в кадке для них оставалась мечтой, хрустальной, как водка. Каста неприкасаемых, попарно и группками, оставляя стойкий шлейф псины, целыми днями, а то и ночами неслышно, как моли, скользила по коридору, проклинаемая санитарками, — чутко прислушиваясь к затухающим внутри себя голосам, досматривая в пути блекнущие галлюцинации, — лишь бы не возвращаться в палаты интенсивной терапии, откуда несло мочой от братьев по несчастью, распятых жгутами-бинтами на железных койках с клеенчатыми матрасами, мычащих, рычащих и умоляющих их развязать во имя всех святых.
Следующая после изгоев ступень иерархии — «свитера». Их видно сразу: летом и зимой они напяливают на себя свитера или одеяла из-за остаточного явления интоксикации — суженных сосудов. Им постоянно холодно.
После «свитеров» шла прослойка странных пациентов с порезанными подбородками и щеками. Освободившись от пут и отмывшись, они брались за бритье, но руки дрожали, лица искажались в мутном зеркале...
Едва же на щеках заживали порезы, человек вступал в клуб избранных — «маечников». Им, наоборот, всегда жарко: их зовет жизнь. Свитера летят в угол палаты, пациенты остаются в майках и футболках. «Маечники» бесцеремонно расталкивают «отходняков», обгоняют в коридоре «свитеров» и «порезанных» — в поисках заварки, сахара, соли, сигарет, кухонного ножа. У них начался жор. Выздоравливающий организм алчет усиленного питания после запойных недель, бывало, сдобренных лишь рукавом да хлебной коркой, и последующего отсутствия аппетита, когда не то что рыбная фрикаделька — весь свет не мил.
Тем не менее общественное устройство тут демократичное, любой может перейти из одного разряда в другой — было бы желание.
Миряне, распространяющие про нарколожку всяческие ужасы, не понимают простой, как граненый стакан, истины: российский пьяница по природе своей существо добродушное. А когда рядом страдает собрат, со дна отравленного организма взбалтываются остатки гуманизма: налить чаю лежачему, утешить наломавшего дров, дать дельный