Телец

Иногда, пусть редко, посещает чувство, что душа уже не вмещает избыток прекрасного. Это когда выздоравливаешь после того, как две недели череп был стиснут – в переносицу, бугорки щек, а, главное, в лобные доли вцепилась, распявшись спиной наружу, маленькая, в три дюйма ростом, вавилонская женщина, багряная и змеекожая, и вытягивала мозг, тихонько выпевая на одной ноте ломящую боль. Глаза, нос, надбровья будто окаймляла воспаленная оптическая каустика, но дугами ребристых Гималаев уплотнялся не свет, а горячая тьма. Пещеры головы навязчиво виделись зубатыми, лопающимися от прогорклой и пахучей спермы, образующей, как говорят естествоиспытатели, мыслительный мешок кашалота. Сны были нарочито рассудочны, мучительно сложно-сюжетны и законченны, впрочем, порою они обрывались в ямы абсурда, где барочные конные памятники имперским полководцам вдруг оживали и гигантской петлей пробивались, неведомо куда, сквозь холмистое и разноцветное, с преобладанием  веласкесовской маслянистой желтизны, горчичности и лоснящейся черноты, море яростно сражающихся армий Тридцатилетней войны, или же труппа бродячих актеров хрупко-синей зимой взращивала девочку-чудо, несущую в сложенных ладонях колышущийся лепестком всемирный секрет.

А сейчас утренние облака похожи на розовых зеркальных карпов, и я чую, как нагая фантомная голубизна апреля досрочно переходит в телесную, от слова «телец», бирюзу мая. Я некоторым образом преодолел летучую спиритуальность огненной грани меж скорпионом и стрельцом, и уяснил, что творение завершается драгоценной плотностью. И вот пестрые ароматические россыпи размножения растений под ногами. Осязание мягкой кожи одежды. Шум машины за плечами. Цвет автомобиля легко определить по шуму, если чувства натянуты, как струны. Сандаловый. Нет, вишневый. Голый запах дождевых червей. Гол ли он? Галион. Или галеон? Всю жизнь в моих нескончаемых, без начала и конца кошмарах, где сплетались и расплетались, секлись и распадались острые, точно лезвия, пути инфернального города, загадочным знаком яснела уходящая вбок от запутанного тошнотворного спуска спокойная улица, обсаженная деревьями, с домиками-ларцами, расположенными в шахматном порядке, один из них – со шпилем. Бумажная архитектура? Лучше быть Пиранези или Булле в бумажной архитектуре, чем бездарностью, всюду натыкавшей свои скучные коробки. Любопытно, что служит подобием визионерского зодчества в литературе? Неопубликованное? Нет, ибо неизданное, но написанное – это возведенное здание, скрытое до времени досками неизвестности. Верное соответствие здесь – эфирное тело рассказа, выстроенное в имагинации творца. Я доволен сегодня. Но индиговые огни, усеивающие гладь демонов, овальных, словно булыжники, не дремлют.