Ледоход

когда-то задачка. Ну, не мог он понять, почему жена именно его считает причиной своей безрадостной жизни? Ведь не было дня, чтобы он не думал, не заботился о них – о жене, о сыне, о дочери. Он, здоровый и сильный мужик, по примеру иных соседей мог запросто навести образцовый семейный порядок, где всё подчиняется только его воле. Никто и пикнуть бы не посмел. Стоило немного поработать кулаками, но Тимофей до того не опустился. Да! Не всё пришлось ему по душе в их семейных отношениях, но он не представлял, как силой можно навязать кому-то любовь и уважение. И теперь не мог взять в толк, чем заслужил такой финал своей жизни.
Когда Тимофей всё же улучшил момент для серьезного разговора с дочерью, то оказался унижен ею и облит презрением.
– Поздновато, папаша, надумал меня воспитывать! Бытие определяет сознание! Приходи-лось слышать подобную мудрость? Ну, и вспомни, какое ты нам бытие обеспечил? Молчишь? Другие мужики свои семьи из грязи в город вывезли, квартиры купили, детей пристроили, а мы всё здесь… Мать у разбитого корыта, а ты – у своей любимой Волги как у Синего моря дремлешь, пенсию, словно рыбку золотую дожидаешься!
– Побойся бога, дочка! Волга нас полгода кормит!
– Ну, да! Волга нас кормит, огород нас кормит, корова нас кормит! Объясни тогда, почему я в детстве и корову пасла, и в огороде спину гнула, а засыпала всегда полуголодной?
– Э, нет! Ты же дочка, перегибаешь! Не знала ты голода! Платьев у тебя, может быть, вволю и не имелось, но про еду мне не говори! И мать зря не обижай! – оскорбился за супругу и себя Тимофей. – Не бери грех на душу, елка-дрын!
– Конечно! Теперь ты и мать пожалел! А раньше-то, почему о ней не думал? Она же из-за тебя света белого не видела. За всю жизнь свою несчастную!
– Что ты говоришь, Катерина? Ведь мы и тебя-то при рождении назвали как мать, чтобы та-кой же доброй росла как она. Да, видно, что-то в тебе поломалось, – ужаснулся Тимофей, увидев свою дочь в новом качестве.
– Если поломалось, то хоть теперь не надо меня воспитывать! Мне твои недоделки по части бытия самой суждено устранять.
– Каким же местом ты их, дочка, устранять собираешься?
– А уж это, не твоё дело, дорогой папаша! Я щедро делюсь тем, чем меня природа одарила. Имею право! А ты мне всё равно не поможешь!
– Да, уж! Видно, трудно тебе приходится, если дымишь весь день. Машину приобрела, а со-весть, чтобы матери хоть иногда пособить, где-то оставила. Забыла уж, поди, когда посуду мыла или белье гладила, хозяйка! Нет! Не построишь ты, доченька, на кривом фундаменте ни дом хороший, ни семью крепкую.
– Ты уже всё построил… со своим советским маразмом. Так что, не тебе нас учить, как семью создавать! Сегодня семья – вообще категория отживающая! Атавизм! Вон, в Европе мужики вечером решают, кому быть женой, а кому мужем! И у нас в стране редко кто теперь расписывается. И ничего – нормально все живут! Не в штампах счастье! Теперь предпочтение гражданским бракам!
– Ох, дочка! Ты лукавишь или впрямь совсем запуталась? Во все времена не расписывались девчата, у которых честь в подоле умещалась, да одним местом наружу выходила! Девчата, которые готовы с любым кобелем, пока не гонит. А кобелю, того и надо! Какой с него спрос? Но нормальным-то людям, как без семьи жить? Как жить без обожания, без взаимной помощи, без обязанностей, без ответственности друг перед другом, без заботы и уважения? Или теперь и в семейных отношениях плутовской рынок, да бизнес (слово-то, насколько препоганое!), когда деньги всему мера? В таком случае народу нашему точно конец пришёл!
Впрочем, на нехороший сей конец теперь многое указывает, позже думал Тимофей, вспоминая, как зимой возникла надобность выбраться в город. Сильно он после той поездки рас-строился – очень уж люди испортились. Он и раньше город не жаловал – люди вроде рядом живут, а друг от друга прячутся. Не по-людски это. Плохо! Отгородиться-то от мира можно, но, если подумать, то паранойей попахивает. Как же народу единым стать, если близкие соседи – и те врозь!?
А ещё Тимофей вспомнил, как тогда возле школы группа подростков распоясалась – гогочет скверно, паясничает, матом кроет. Девчонки одобрительным смехом заливаются. Не стерпел Тимофей:
– Ребятки, языки бы вам оторвать, елка-дрын. А вы, девочки, о достоинстве своем не забывайте! Не слушайте этих балбесов – есть же и нормальные ребята.
Тимофей не ждал столь дерзкого ответа, который на улицах наших городов не удивил бы никого из прохожих, знакомых с компаниями современной молодежи.
– Тебе, дядя, видимо, дома поговорить не с кем? Или дозу с утра не раздобыл? Сожалею, но лучше иди ты пока, куда шел, иди. А то ведь всякое бывает – старенький ты, еще умрешь по дороге! – дикий и тупой хохот сотряс довольных собой подростков. – Тебе же сказали, если ветеран, так и дуй отсюда с ветерком! И вообще, кто тебя, пенёк старый, научил лезть в чужие дела? Справедливости ради можем и к ответу призвать…
Дернулся, было, Тимофей, да впервые сдержался. Только сплюнул презрительно. Эти звереныши не понимают ничего человеческого – коль уродами сформировались, значит, навсегда. И родители, видимо, яблоко от яблоньки…
И что с людьми стало? Смены нет достойной! Сама собой, видя в нас пример, она не поднялась, потому большая страна, что ни год, не народом наполняется, а какими-то сорняками. Гадкими и вредными.
– Такие болезни нам в одиночку не одолеть, – всё чаще злился Тимофей, – только огонь на себя вызывать. Надо как прежде в деревне-то, чтобы всякий взрослый не оставался в стороне от подростковых пакостей, не глядел бы равнодушно, а за всех детей, за наше будущее, считал бы себя в ответе. А нынче-то в городе все отмалчиваются! Ничего их не касается, отворачиваются, разбегаются. То ли боятся, то ли совесть порастеряли? А некоторые еще убедить пытаются, будто так и надо. Мол, невмешательство – есть признак хорошего воспитания, здравомыслия и интеллигентности.
– Ох, не люди это, по большому счету, – выдохнул Тимофей, – рабы бессловесные или плесень. Она, хоть с виду и безопасная, но быстро всё вокруг себя разрушает. А если народ ею пропитается, так сам себя изведет. Одна гниль в нем и останется, елка-дрын. А ведь ее народом продолжают величать, настоящий народ оскорбляя?
8
Тот разговор с дочерью давно почти позабыт, но именно сейчас память вывалила на Тимофея его прежнюю муть, долгие годы копившуюся в семейной жизни. И стало невыносимо вспоминать, думать, даже жить. Особой болью терзало душу осознание своей безысходности, невозможность что-то исправить, переделать – ни с женой не получается, ни с сыном, ни с дочерью. Причины разные, да итог всюду один! Что за жизнь? И почему всё пошло кувырком? Что он делал не так, в чем лицемерил, где ленился? Не припоминается что-то.
Зато теперь открылось Тимофею, почему рождение их семьи когда-то назвали чудным словом брак. Как в воду глядели! Брак – он и есть брак! Потому как не исправить, не переделать! Как говорят, всё под богом! Только и осталось вышвырнуть на свалку этот брак, да всё списать! Списать всю их совместную с Катериной жизнь! От первого дня до сегодняшнего.
А если так, то, спрашивается, зачем жил? Если всё, о чем мечтал сам, что наобещал своей Катерине, любя ее самозабвенно, ничего не исполнил, не достиг. Выходит, обманул и ее, и детей, и себя! Всех обманул! Так сам же и виноват! Или можно всё списать на обстоятельства?
Нет уж! Этими обстоятельствами, самыми различными, бедным людям теперь все гадости, на них обрушившиеся, объясняют! Послушаешь тех деятелей, которые с высоких трибун выступают, так в пору плакать от собственного счастья! Да что-то с глазами у нас, пожалуй, стряслось – не видим улучшений! Один развал, да завал всюду! Мы унижены рабским трудом, а те, кто себя успешными называют, без опаски добивают и нас, и всю нашу страну, оказавшуюся беззащитной перед плесенью. Вот и издеваются они, и разворовывают, и добивают! И шикуют, ограничений не зная.
Выходит, как ни старайся, а недостаточно порядочным человеком быть, добросовестно работать, стране своей не пакостить, любить семью! Недостаточно! Надо что-то ещё сделать такое, чтобы под конец жизни хоть собственные дети не упрекнули за их нищету! И что же под этим «ещё» надо понимать?
Впрочем, всё ясно! Вот наворовал бы я, к примеру, миллион – то не узнал бы претензий ни от жены, ни от дочери! Но, кажется мне, коль секрет только в этом, то что-то важное в нашей жизни перевернулось. Если белое кажется черным, черное белым. Если хороших людей лохами зовут, а негодяи в героях ходят! Это же их власть! А если так, то к чему я пришел? Выходит, в этой жизни правы они, а не я, не мы, не честные люди. Выходит, правы негодяи, считающие, будто деньги не пахнут! И потому не важно, как они получены, лишь бы были! А коль денег нет, то жизнь, стало быть, не понял! Лох! Значит, правы они, которые хапают, свое счастье да семейный покой зарабатывают. Конечно, у них в семье достаток, жена довольна, детки взрослые на родителей не обижаются, по заграницам разъезжаются. Неужели и мне свои проблемы следует так же разрешить? Но я ведь ни своровать, ни ограбить, ни убить не смогу. И не хочу!
Так что же в этой жизни я не смог понять? И почему теперь не могу приспособиться, как смогли они? Почему и другие люди, честные люди, каким я всегда считал и себя, теперь настолько несчастны? Или и они не так живут? И они не разобрались? Не перестроились? Не подсуетились? Не отбросили разом всё, чему их по-хорошему учили и дома, и в школе! Может потому, что не разменяли свою честь, не предали себя и людей, все они теперь мучаются, а не живут. В каждой семье, куда ни глянь, свое несчастье. Если деньги какие-то водятся, то муж пьет. Если муж не пьет, то трезвый бьет. Если жена не гуляет, то болеет кто-то. Или наркотики затянули. Или, того хуже, сидит далече. И какая всюду бедность унизительная! И ведь умышленно она для честных людей организована – скорее загнутся со своими нелепыми принципа-ми! Только малыши, пожалуй, счастливы и бывают, пока не вникли, пока в этой жизни не разобрались. Пока им все последующие дни в розовом свете чудятся! А им во всех сложностях реальной жизни с ее уродливыми правилами и несправедливыми законами подольше бы не встречаться! Хотя, о чем это я? И им не избежать! Придет их срок, нахлебаются вдоволь радостей паучьей жизни, – подумал Тимофей о великом некогда народе, забывая на время собственную боль.
Однако скрип речного песка...
9
Скрип речного песка выдал приближение очередного «бездельника», маявшегося без рабо-ты, как и Тимофей. Такой повод для солидарности Тимофея не обрадовал – последние размышления отбили желание любезничать и пустословить. Потому он продолжал лежать, внешне не реагируя на появившийся раздражитель, лишь непроизвольно напрягся, прислушиваясь, отчего тягостные мысли куда-то отступили. Впрочем, остался осадок, надолго испортивший настрое-ние.
– Так это ты, Тимоха, разлегся? Наш тебе безработный привет! Зато, смотри, лед-то как по-пер! Потому и холодно, насквозь прошивает! – его действительно знобило.
Тимофей из вежливости откликнулся, не открывая глаз:
– Наливайко, что ли? Тогда не тяни – наливай-ка поскорее, елка-дрын!
– Очень смешно… что-нибудь новенькое придумай. Отдыхаешь-то почём? И у меня электроды вышли.