Целых три года мой «опель» был мне верным другом и надёжным помощником и ни разу меня не подвёл. Я даже разговаривал с ним как с близким человеком, особенно во время долгих деловых поездок.
Я был удачливым предпринимателем. В свои тридцать два я уже владел небольшой компанией по установке и обслуживанию электрооборудования, сам неплохо разбирался в проводах, ваттах и амперах и предпочитал лично проверять исправность приборов и чинить поломки. Таким уж я был, ответственным и предельно честным. Вот почему полюбил я свой автомобиль - мы с ним были похожи: два воплощения порядочности и надёжности.
Но оказалось, что доверять нельзя никому, даже самому преданному другу. Однажды двигатель моего «опеля» заглох, и не посреди города и даже не на окраине какой-нибудь деревеньки, а в самой что ни на есть глуши, где не было ничего, кроме узкой полосы асфальта, прорезавшей мрачную плоть хвойного леса. И ни одной машины, ни намёка на присутствие человека. Тишина и зловещая тяжесть пасмурного осеннего полудня.
Убедившись в том, что завести впавший в кому двигатель мне не удастся, я захлопнул капот и, пережёвывая горечь проклятий, огляделся по сторонам.
Вынул из кармана мобильный телефон: кто бы сомневался! Классическое невезение, как в фильмах ужасов: нет и намёка на связь!
Что делать? Ждать, когда появится какая-нибудь машина и довезёт меня до ближайшего посёлка, или продолжить путь пешком?
Я был в этих местах впервые и знал только, что городок Гаммельбю, куда я направлялся, находится на западе. Правда, дорога почти всё время тянулась на юг, но, судя по карте, где-то недалеко, в километре от того места, где я остановился, должен быть поворот на запад, не тот, что мне нужен, всего лишь просёлок, но он должен привести меня к какому-нибудь хутору. На карте обозначены два поселения, до одного - километров семь, до другого - десять. А там, наверное, есть связь. Конечно, тяжёлая работа для моих ног, не привыкших утруждать себя долгими походами, однако и выбора-то другого нет: если я хочу попасть на свадьбу своего непутёвого младшего брата, наконец-то взявшегося за ум, я должен постараться. Огорчить его я не могу, этого я себе никогда не прощу!
Когда мне было двенадцать, а Свену - шесть, наши родители погибли: в их автомобиль, в котором ехал и наш дядя, брат отца, врезался грузовик. Но мы не остались полными сиротами, бездетная тётка, вдова погибшего дяди, взяла нас на воспитание. И всё же тоска по маме с папой была такой тяжёлой, что только братишка скрашивал мне печальные дни. Я чувствовал себя зимним паучком, ухватившимся за тёплый лучик, и этим лучиком был Свен.
Я вырос и уехал учиться, потом погряз в работе, а брат, с грехом пополам окончив школу, решил сделать военную карьеру, но был признан непригодным для службы. Тогда он перебрался в Швецию, к своей подружке, а, расставшись с нею, исчез года на два. Затем вынырнул на севере, вроде бы устроился рыбаком, но, к сожалению, не надолго... Так и скакал, как кузнечик, по всей Скандинавии.
В детстве он был странным, неуравновешенным, а порой и вовсе неуправляемым. Наверное, поэтому и не сложилась его жизнь. Не знал он, что ему делать с нею и где искать счастья. Марихуана, алкоголь, штрафы, исправительные работы... Я пристраивал его в Осло и других городах, но надолго его не хватало: всякий раз он заявлял мне, что ему всё осточертело, и вновь исчезал.
И вот, три месяца назад, я узнаю, что мой непослушный Свен осел в Гаммельбю, бросил пить, прилежно работает на лесопилке и сошёлся с дочкой местного врача, такой же, как и он, непредсказуемой оторвой. И что самое удивительное, они оба стали чуть ли не самыми приличными и набожными среди жителей городка.
Ну, как мог я пропустить свадьбу блудного брата, вернувшегося наконец под опеку благопристойности!
А тут - такая неудача, заглох мой любимый «опель»!
Посидев с полчаса в автомобиле и уверившись в том, что легче заразиться клещевым энцефалитом, купаясь в море, чем дождаться помощи на полосе невезения, которая прикинулась дорогой, я ещё раз просмотрел карту, сунул её в карман и, включив сигнализацию своего мёртвого дружка, отправился на свадьбу пешком.
Конечно, я опоздаю, - думал я, - приду, возможно, уже поздно ночью, но это мелочи. Главное, что я поздравлю и обниму Свена с невесткой и поддержу их обоих на пути к исправлению.
Эта мечта придавала мне бодрости, и я даже насвистывал беспечный мотивчик и улыбался, представляя себе, как ввалюсь в дом брата, переполошу всех и вручу молодым конверт с новенькими купюрами и билетами на Тенерифе. Ради такого сюрприза стоит поработать ногами.
Вскоре я дошёл до грунтовой дороги, обозначенной на карте, и свернул на неё. Лес сомкнулся ещё теснее и, казалось, что я шагаю по тёмному туннелю. Мне стало страшновато, я засвистел громче, но дрожащий мой свист не принёс мне облегчения и вскоре трусливо замер на пересохших губах.
Похолодало, я застегнул куртку и поднял воротник. Попытался идти быстрее, но усталые ноги отказывались повиноваться рвению сердца. Бодрое моё настроение покрылось тенями мрачных предчувствий. Я шёл уже более двух часов, а конца дороге не было видно. Поросшая по обочинам чахлыми кустиками всё ещё зелёной крапивы и бурыми венчиками орляка, она отклонялась то влево, то вправо, и за каждым поворотом я ожидал увидеть спасительный хутор или околицу Богом забытой деревушки. Но проклятая дорога словно насмехалась над моей измученной надеждой и никак не хотела кончаться.
Я решил проверить, попал ли я в зону мобильной связи. Сунул руку в карман, затем в другой, похлопал себя по бокам и по груди, но так и не нашёл телефона. И выругался, вспомнив, что, забравшись в машину, бросил его на сидение, где он и остался.
Вот дырявая башка! Не возвращаться же за ним! Нет, конечно. А скоро стемнеет. А у меня нет с собой фонарика.
Наконец, когда нудная ходьба довела меня до полного уныния, в сердце моём замерцала осторожная радость: за стеной леса показался серебристо-серый просвет. Хоть какая-то перемена! Что там, за этими елями, соснами и беспомощными в своей трогательной наготе берёзами? Деревня? Может быть, лесопилка?
Я остановился. Прислушался: тишина полная, оглушающая, ни единого звука, который намекнул бы мне на присутствие людей.
Тяжело вздохнув, я продолжил переставлять одеревеневшие ноги. Заныла спина, я сгорбился, скособочился - так мне было легче идти. Я стал думать о тёплой комнате, где жена Свена приготовит мне мягкую постель.
А что станет с моим дружком «опелем»? И что ему будет? Поскучает немного без меня. Но почему я думаю о нём как о человеке? Не потому ли, что, кроме него, у меня никого нет? Свен далеко, тётка, вырастившая нас, лежит на кладбище... Кстати, давно не навещал её, нехорошо это... Была ещё Кора, гладенькая, сладенькая жёнушка, но уже почти два года, как она оставила меня: слабоватым оказался я, недостаточно мужественным, опозорился в роли мачо... Стыдно... А, да ну её!
И всё-таки жаль, ничего уже не исправить...
Внезапно лес распахнул свои мрачные объятия - и выпустил меня - о, Боже, только не это! - на берег большого-большого озера! Вот так сюрприз!
Дрожащей рукой я вынул из кармана карту и чуть не порвал её, пытаясь развернуть. Где я? Наверное, где-то здесь... Но на карте нет никакого озера! Ни реки, ни ручья, ни лужи... Какой тупица размалёвывал эту проклятую бумажку?
Озеро лежало передо мною гигантским подносом, поблёскивая мутным серебром, а противоположный берег едва угадывался за молочной вуалью. По небу ползли грязные ошмётки туч. В лесу печально перекликались синицы, а где-то далеко, наверное, за гранью жизни, хрипло кричал ворон. Затем послышался нестройный речитатив невидимого клина гусей, улетающих прочь от надвигающейся зимы...
Куда теперь? Налево? Направо? Назад? Нет, только не назад! Не дойду. Да и смысла уже нет. Надо обойти озеро. Лучше всё-таки слева. Наверняка, набреду на рыбацкий посёлок. Или на турбазу какую-нибудь.
Мои ноги уже едва двигались и ужасно болели, когда я заметил впереди тёмное треугольное пятно, проступающее сквозь ветви ольшаника. Дом! Наконец-то! А вон там, справа, уткнувшись носом в побуревшую осоку, дремлет на воде довольно большая лодка. Лодка! Надо бы попросить хозяина переправить меня на тот берег. Слава Богу, полоса неудач кончилась!
Избушка оказалась ветхой. Бревенчатые стены и тростниковая крыша поросли мягкими ёжиками мха и седыми бородками лишайника.
Я постучал в перекосившуюся дверь, она гулко забубнила, как будто за нею пряталась душа африканского тамтама.
Прошла минута нетерпеливого ожидания. Упершись руками в дверные косяки, чтобы от изнеможения не согнуться в три погибели, я собрался было постучать громче, но дверь вдруг отворилась, и я увидел немолодого, плотно сложённого человека в видавшем виды сером костюме. Одутловатое лицо, поросшее щетиной, крупный нос, маленькие, но цепкие глаза, недоверчивые, и всё же спокойные и бесстрашные.
- Простите, - залепетал я, - моя машина сломалась, и я иду пешком. В Гаммельбю. Не могли бы вы...
- Входи, - перебил меня хозяин и посторонился, чтобы я мог пройти в дом.
Из крохотных сеней он провёл меня в комнату с прокопчёнными стенами и двумя небольшими окошками. В одном углу белела печь, а в другом серел топорно сколоченный стол, за которым сидел старик, худой настолько, что щёки его терялись где-то во мраке черепа, да и глаз не было видно, хотя я заметил, что он разглядывает меня с доверчивым, почти детским любопытством. Он что-то жевал, наверное, жареную рыбу, которая лежала на стоящей перед ним тарелке, - вот только чем жевал? Зубов у него, судя по всему, не было: не только щёки, но и губы ввалились в череп.
- Ты кто? - спросил меня старик бодрым, на удивление молодым голосом и не шепелявя.
- Я Симон, - ответил я, с вожделением уставившись на табуретку, манившую меня, как клочок суши манит потерпевшего кораблекрушение моряка.
- Садись, - сказал человек, открывший мне дверь, и я тут же занял место за столом. И блаженно вытянул гудящие ноги.
- Я Натанаэль, а это мой добрый потомок Пауль, - кивнул мне старик, широко улыбнувшись. Только теперь, привыкнув к полумраку, царящему в хижине, я разглядел, что старик был совсем голый.
- Угощайся. - Он протянул мне кусок рыбы, не то щуки, не то сома, и снова приветливо улыбнулся.
- Спасибо. - Я взял предложенный кусок и стал жадно его поедать.
- Ты настоящий человек, - сказал старик.
- Не смущай гостя, дед. - Пауль сел между мною и Натанаэлем. - Это мой прапрадед. Когда я бегал пешком под этот стол, он был таким же старым. Дело в том, что он никак не может помереть. Мой отец был суровым человеком, любил порядок во всём. «Всему своё время, - говаривал он, - а этот хрыч давно пережил отведённый ему Всевышним срок». Таким уж он был, мой родитель, суровым, но справедливым. А я не такой, как он, я мягкотелый. Я не хочу даже думать о смерти Натанаэля. Кормлю свежей рыбой, ношу ему из леса землянику и клюкву, заставляю его гулять, дышать свежим воздухом. Видишь, как он загорел за лето!
- Что уж там, Пауль, - сказал Натанаэль, - ты добрый малый. Не обижаешь меня. А я ведь не виноват в том, что Бог не призывает к
