Богатство

  После того странного случая я стал другим. Не просто изменил взгляды на жизнь, но, как мне кажется, изменился полностью, даже физически. В тот день и ту ночь мой мир перевернулся вверх ногами... Или, напротив, стал на ноги, да так прочно, что, бросив всё, что раньше я считал незыблемым и полным надежды на счастье, всё - от бытовых удобств до уверенности в правильности выбранного пути - я стал дервишем, бродягой, вошедшим в XXI век с пустыми руками, протянутыми Всевышнему в мольбе о любви и мудрости.

  Любовь и мудрость - вот те две божественные субстанции, в бытии которых я не сомневаюсь и которые ищу среди не понимающих меня людей и помогающей мне дикой природы.

  А надо сказать, что воспитан я был в семье стойких материалистов: мать до семидесяти лет работала в школе учителем физики, а отец в той же школе преподавал математику, оба были ярыми безбожниками и членами партии. Татары, чьи предки лет сто назад переехали из-под Казани в Чувашию, мои родители, хоть и не утратив национальной своей идентичности, не ходили в мечеть и не обрезали меня. Вот я и пропитался атеизмом до мозга костей. Правда, ни коммунистом, ни учёным не стал - вероятно, под влиянием распада Союза и благодаря вольнице девяностых годов. Бросив МИФИ, куда отец пристроил меня по большому блату, я занялся торговлей бытовой техникой. И всё же свято верил во всесилие науки и в то, что прогресс обязательно вынесет человечество к берегам всеобщего счастья. Если уж меня бытовая техника сделала успешным и богатым, то почему бы ей, когда она заполнит все ниши производства и быта, не облагодетельствовать каждого человека на земле?

  Даже общение с эзотерически настроенной Оксаной, с которой, кстати, у нас так и не получилось семьи, не поколебал моего стального материализма.

  Но вот случилось со мною нечто... Но всё по порядку.

  Тогда я жил в Сыктывкаре и вместе с другом детства Равшаном на пару владел сетью магазинов бытовой техники. С тех пор прошло много лет, давно уже предприятие наше прогорело в горниле кризисов, но в те благословенные годы мы были на коне. Равшан женился на внучке бывшего секретаря обкома партии, а я всё никак не мог найти себе подругу жизни. Вообще-то, подруг у меня было много, но к жизни моей они не имели никакого отношения.

  Но я, оптимист по натуре, умеющий и в темноте видеть тёплые огоньки, не унывал, находя отраду в работе и общении с Равшаном и его семьёй. И рисовал в мечтах своё безбедное будущее, ждущее меня где-нибудь в Греции или Испании, на берегу тёплого моря, среди беспечных южан. 

  Однако ничему этому не суждено было сбыться. Так как в один прекрасный день... Правда, не особо он выдался прекрасным: моросил холодный майский дождь; я только вчера в хлам разругался с Инной, очередной кандидаткой в жёны, на душе усердно скребли кошки совести и мыши сомнений... И именно в тот день мне позвонил Ринат, мой кузен, и сказал, что скончался наш общий с ним дедушка Ахмет.

  Пришлось всё бросить и ехать в Москву.

  Я неплохо знал деда, но редко виделся с ним, хотя он всегда заботился обо мне, и именно он помогал отцу устроить меня в институт, из которого я удрал, не окончив первого курса: математическая абракадабра, которую там вываливали на меня преподаватели, оказалась страшнее самого жуткого ночного кошмара. И всё же я был благодарен деду за помощь в пропихивании меня в московский вуз. Хороший он был человек.

  На похороны я опоздал: на самолёте летать боюсь, автомобиля у меня никогда не было, потому что вождение машины пугает меня ещё больше, чем авиаперелёты. А Ринат, как назло, сообщил мне о смерти деда слишком поздно. Равшан укатил в Питер - улаживать недоразумение с заказчиком, так что пришлось неспеша ехать на поезде. (Позже выяснилось, что Ринат никак не мог найти номер моего телефона и обнаружил его случайно и слишком поздно, просматривая дедовы старые записные книжки.)

  Но я-то не знал, что еду с опозданием. Просто купил билет до Москвы и обратно, погулял с полчаса под дождём и вошёл в вагон.

  В купе со мною ехали двое армян, один на нижней полке, а другой - над ним. Мне тоже досталась нижняя, а надо мною разместился молчаливый парень с круглым лицом, не то якут, не то бурят. Он был невероятно молчалив, даже не представился. Всё лежал на полке и либо спал, либо безучастно глядел в окно.

  Зато армяне оказались разговорчивыми ребятами. Они болтали без умолку, то и дело с армянского переключаясь на русский. Как я понял, они обсуждали сюжет будущего романа, который, вероятно, писали вместе. Якута они не замечали, как и он их, зато меня постоянно пытались накормить до отвала и напоить допьяна. Но я не поддвался на их уговоры и был примером воздержанности. Это им не нравилось, и они наперебой доказывали мне, что Бог не запрещает человеку веселиться и что взять у жизни всё - это лучше, чем ждать, пока она отнимет у тебя последнюю рубашку.

  В Ярославле трое моих попутчиков, собрав свои чемоданы и сумки, вышли, и я наконец остался один. И вздохнул с облегчением. Можно было расслабиться и поразмыслить о новой марке тифлоновых утюгов: стоит ли закупить сразу большую партию или сначала проверить, как они будут расходиться в Москве, в магазине Мусы, брата моего компаньона. «Вот и разнюхаю заодно, что да как», - блаженно думал я, растянувшись на полке и наслаждаясь неспешным покачиванием вагона.

  Вдруг в окно что-то ударило. Я поднялся и с удивлением заметил на стекле кровавое пятно и прилипшую к пятну серую пушинку. Это птица, - решил я. - Но что заставило её биться в окно поезда? Может быть, голубь, пытаясь ускользнуть от сокола, искал убежища в вагоне? Глупый, он не знал, что перед ним стекло... 

  И мне стало страшно и горько. Нахлынули мрачные предчувствия, а я, материалист в третьем поколении, впервые отнёсся к ним всерьёз. И погрузился в невесёлые думы, глядя на проползающую мимо деревеньку.

  «Как бедно живут здесь люди! - думал я. - Любопытно, о чём мечтают они, на что надеются? Неужели, живя в таких ветхих избёнках, можно чувствовать себя счастливым, довольным жизнью? А если нельзя, то как они выдерживают свою нищету? Почему не изменят условия быта? Вот я с самого рождения купался в достатке, а как занялся бизнесом, и вовсе стал барином. А они, эти бедолаги?»

  Я почувствовал угрызения совести, причину которых не мог объяснить себе. Я же не был виноват в том, что миллионы, да что там миллионы - миллиарды землян, моих братьев и сестёр, ютятся в нищете, тогда как я и подобные мне середняки и богатеи выбрасываем в мусорные баки, наверное, больше, чем съедаем. Нет, конечно, не виноват. Как поезд не виноват в том, что в него врезалась птица. Но если так, тогда получается, что я и жильцы покосившихся хибар живём в разных мирах, никак не пересекающихся? Нет, это нелепица - земля у нас одна. Но что плохого сделал я им? Что отнял у них? Ничего. Виноваты они: не хотят или не умеют делать деньги, вот и весь ответ... Весь ли? Тогда почему мне стыдно?

  Так я и просидел неподвижно целый час, оставшийся до Москвы, глядя в окно и чувствуя, что в душе моей что-то рушится, расползается, исчезает навсегда, зато сознание заволакивается каким-то мрачным туманом.

  Очнувшись, я удивился, что уже бреду по перрону в потоке пассажиров.

  «Это нервы, - решил я. - Просто нелепая гибель птицы слишком сильно резанула меня по сердцу».

  Эта мысль окончательно меня протрезвила, материализм вернулся на своё законное место в сознании, и я продолжил прерванные странным происшествием размышления об утюгах и микроволновых печках.

  Сунул чемодан в камеру хранения: всё равно придётся с Ярославского вокзала ехать к Мусе на дачу - у него я и заночевать собирался, - а потом он на машине доставит меня прямо к поезду.

  Выйдя из вокзала, я тут же столкнулся с высоким, плотным парнем. На нём был малиновый пиджак, на шее - золотая цепь, не скромная, изящная цепочка, а именно цепь, толстая, аляповатая, зато придающая ему солидности. Он глянул на меня хитрыми глазами и сказал:

  - Юнус, это ты?

  - Вообще-то я.

  - Не узнаёшь брата?

  И тут я сделал вид, что вспомнил - зачем обижать человека?

  - Ринат! Как же тебя не узнать?

  - Ну, здорово! - Он бросился обнимать меня, и пришлось делать вид, что и я ужасно рад встрече с человеком, которого никогда не видел и о существовании которого знал только то, что мой дядька, брат отца, жил в Краснодаре и что у него было трое сыновей, но вся семья погибла под оползнем, отдыхая где-то в горах, и в живых остался один Ринат.

  - Жаль, что ты опоздал на похороны, - сказал он, увлекая меня за собой. - Но ничего, скорее к нотариусу. Старик оставил завещание.

  Ринат подошёл к чёрному «мерседесу», открыл мне переднюю дверь, затем сам сел за руль, и мы тронулись. А он продолжал говорить:

  - Представляешь себе, дед ворочал такими деньжищами, а жил бедно, в однушке, ездил на дряхлом «москвиче». Вот и любопытно, кому сколько оставил. Наследников всего четверо: я, ты и двое дядьёв из Новосибирска, я их толком-то и не знаю. Хотел познакомиться - глядят на меня волками. Тоже, небось, ждут, что дедовы миллионы им достанутся. Если они вообще есть, миллионы-то эти.

  - Может, на кладбище съездим? - предложил я: мне было стыдно, что я не попал на похороны, и я хоть чем-то хотел очистить совесть.

  - Некогда, брат, - ответил Ринат. - Весь день занят. Разве что завтра, после обеда. Ты, кстати, надолго к нам?

  - Завтра днём, в час с копейками, - обратный поезд.

  - Жаль, хотелось познакомиться с тобой поближе. - И он с глупой улыбкой ткнул меня кулаком в плечо. - Братья всё-таки, а не общаемся. Так нельзя.

  - Нельзя, - согласился я, рассматривая новоявленного родственника: печатки, цепь, на левой руке - дорогущие швейцарские часы. Да и «мерседес» шестисотой модели, мечта бандита. То ли он строит из себя мафиози, то ли в самом деле такой. Не понравился он мне - было в нём что-то грубое и лживое.

  В кабинете нотариуса собрались четверо: я, Ринат и те двое из Новосибирска, мрачные стариканы, в своих одинаковых чёрных костюмах похожие на работников похоронного бюро из голливудского фильма.

  Нотариус, милая молодая женщина с мягким голосом и не менее мягкими ручками, зачитала завещание: всё движимое и недвижимое имущество - квартира, дача под Апрелевкой и старый «москвич» - оставлено мне. Кроме того, она выложила на стол пурпурную бархатную коробочку, заявив, что эту вещицу покойный просил лично передать наследнику.

  Двое из Новосибирска, убедившись, что ничего им не досталось, пулей вылетели из кабинета, а за ними вышел сразу же охладевший ко мне Ринат.

  Я думал, что он подождёт меня в машине: хотел обрадовать его, отдать ему дачу под Апрелевкой. Мне нравится совершать великодушные поступки, к тому же я чувствовал, что несправедливо поступил дед Ахмет, оставив всё мне, и хотелось сгладить шероховатости взъерошенной совести. Но когда я вышел из конторы, братова «мерседеса» уже не было.

  Я мог бы добраться до вокзала на метро, но, во-первых неохота было искать его, во-вторых, я плохо разбирался в его переплетениях, а в-третьих, мне хотелось прогуляться пешком. Просто пошёл в ту сторону, откуда, насколько я помнил, Ринат привёз меня, - а там уж ноги сами пусть выносят голову, куда хотят. Мне нужно