конечно, не люблю давить, но ты бы, Ягода, и сам мог бы догадаться - снимай сапоги, дай ему!
Михаил. Ягода, конечно же, кинулся, сапоги с себя снял, отдал писателю и стоит
ждет. А сапоги маленькие, писатель в голенища ноги засунул...
Сталин. А Сталин ему говорит: «Какой ты бестолковый Ягода, с паршивой овцы
хоть шерсти клок. От тебя совсем никакой пользы. Ты бы хоть что-то сделал для
него. Пьесу бы, что ли, его новую поставил».
Михаил. Шустрый Ягода из-за пазухи достает рукопись и говорит: «Вот здесь как
раз новая его пьеса, моими молодчиками забракованная, «Мольер»
называется, может ее?»
Сталин. Я, конечно, давить ни на кого не люблю, но мне кажется, это хорошая
пьеса ... Что? По-вашему тоже хорошая?
Михаил. Ягода засуетился, извертелся весь, согнулся так, кивает головой….
Сталин. И вы собираетесь ее поставить?
Михаил (за Ягоду, противным, писклявым голосом). А как же-с...
Всенепременно-с... Шедевр-с... Никак-с не меньше-с...
Сталин (прикуривая трубку). А когда вы думаете..? Михо, ты когда хочешь?
Михаил (юродствует). Господи! Да хоть бы годика через три!
Сталин. ЭХЕ-ХЕ-ХЕ-ХЕ!... Я, конечно, не люблю вмешиваться в театральные
дела, но нам кажется, что вы могли бы ее поставить… Ну скажем… месяца через
три…
Михаил (раболепно за Ягоду). Никак-с нет-с!
Сталин (грозно). Что?!
Михаил. Через три недели-с!
Сталин. Ну что ж, это хорошо.
Михаил. Друг писателя уже собирался уходить, как неожиданно поворачивается к
Ягоде и глядя ему в его маленькие, поросячьи глазки неожиданно задает вопрос
в лоб: «А сколько вы думаете платить за нее?»
Сталин. А ты сам, Михо, сколько хочешь?
Михаил. Т-х-х... Да мне бы... Ну хоть бы рубликов пятьсот! Сталин головой
качает, смотрит так сочувственно на Ягоду, головой качает: «Ай-ай». А Ягода
так и скукожился. А Сталин говорит:
Сталин. Я, конечно, не специалист в финансовых делах, но нам кажется, что за
такую пьесу надо заплатить тысяч пятьдесят…»
Михаил. Ягода от удивления чуть сознание не потерял, ничего не сказал, только
замычал.
Сталин поднимается к себе в кабинет. К столу возвращается от окна Сергей.
Михаил (продолжая за Сталина). Что? Шестьдесят? Ну, что ж, платите! Хоть
для чего-то пригодились. Повернулся к Булгакову, подмигнул ему и говорит: «Ну,
вот, видишь, а ты, Михо, говорил, что тебя здесь не ценят!» И так наклонился к
писателю и говорит: « А Ягоду мы расстреляем… чтобы не обещал глупостей».
Сергей-младший (воодушевлено). Давайте мы тоже его расстреляем, за то, что
он Мишину пьесу не поставил!
Елена. Нет! Никого мы расстреливать не будем!
Сергей. Мам! Он ведь враг народа!
Ермолинский (примирительно). Расстреляем! Расстреляем! Давайте лучше
болезнь Михаила Афанасьевича расстреляем!
Сережа. Верно! Давай в болезнь стрелять!
Два Сергея устраивают из одежды чучело, стреляют в него, снова ставят.
Михаил (Елене, страдая). Адская боль... Голова словно арбуз, вот-вот лопнет…
Я так устал от этого всего...
Елена. Потерпи, мой родной, потерпи. Я верю, ты скоро поправишься... Все будет
хорошо.
Михаил (перебивая Елену). Ты можешь у Евгения достать револьвер?
Елена прижимает ладони к губам Михаила, он освобождается от рук.
Михаил. Ради меня, ради нашей любви!
Елена. Что ты? Что ты? Все будет хорошо... Ты скоро поправишься... Доктор сказал, что и анализы у тебя почти хорошие…
Михаил. Королевушка ты моя… Звездочка моя…
Михаил засыпает, Елена уводит с собой большого и маленького Сергея.
Елена. Миша заснул, пойдемте посидим на кухне.
КАБИНЕТ СТАЛИНА.
Сталин. Дай Лаврентия… Что ты хотел? Литератор хочет застрелиться? Если с
ним это произойдет, на следующий день застрелишься ты сам! И брось мне эти
свои штучки.
Бросает трубку.
Сталин. Идиот! Если это произойдет, он не сможет подняться к свету… А мы так
не договаривались, Михо… Тебе нужен покой, а мне нужно спокойствие…
Ермолинский и Елена выходят в коридор. Ермолинский уходит, прощается с
Еленой Николаевной.
Елена. Остались бы до утра, Сергей, я бы вам на раскладушке постелила в Сережкиной комнате. Куда вы в ночь пойдете?
Ермолинский. Не волнуйтесь, Елена Сергеевна, мне и дойти-то до соседнего
дома, обещал к Словинскому заглянуть, а там сами знаете какая компания, до
утра не угомоняться.
Собирается уходить.
Елена. Еще раз с наступившим…
Ермолинский. Спасибо, и вас… Если позволите, я после Ленинграда загляну…
Елена. Непременно. Вы знаете, Сергей, когда вы у нас бываете, Миша себя
лучше чувствует…
КАБИНЕТ СТАЛИНА.
Сталин разговаривает по телефону.
Сталин. Он еще в Барвихе? Почему так быстро выписали, всего месяц
прошел? Сам… требовал? Ладно, пусть будет так… Это хорошо…
Сталин замолкает, долго сидит в кресле, закуривает.
Сталин. Ну что ж, Михо… Пора, однако…
Сталин смотрит вверх, в его кабинете гаснет свет, над кабинетом зарождается
свет, маленькое пятнышко, и снова гаснет. В квартире Булгаковых дребезжит
входной звонок, из своей комнаты к двери выбегает Сережа – сын Елены
Сергеевны, открывает дверь. На порогу появляется Ермолинский в шубе, в
валенках и лохматой шапке.
Сергей. Здравствуйте, дядя Сережа.
Ермолинский. Привет, а ты почему не в школе?
Срежка. Так морозы же, в школе все занятия отменили.
Ермолинский. А-а-а-а. Повезло вам, значит?
Сергей. Да уж, повезло! Хотели в выходные в парк Горького сходить, а теперь что?
Ермолинский. А где ваши?
Сергей. Гулять ушли… Вы раздевайтесь, они теперь далеко не ходят, Мише
тяжело.
Ермолинский раздевается, из шубы достает сверток отдает его Сергею.
Сергежка (восхищенно). Ух ты! Вот это да! Настоящая паровая машина!?
Спасибо, дядь Сережа!
Ермолинский. Сделана на кировском заводе, как ты просил…
Сергей. Пойдемте ко мне в комнату, испытаем ее, пока мамы с Мишей нет…
Они уходят в комнату Сергея. В дверях появляются укутанный в шаль Михаил и Елена.
Михаил. Нет больше моих сил ходить…
Елена. Миша не говори ерунды, Страхов сказал, что прогулки жизненно необходимы тебе… И анализы у тебя получше…
Михаил. Доктор Стархов… Одна фамилия чего стоит… Я и без него знаю, что и как со мной будет, для этого мне его услуги не нужны.
Елена. Миша, что за манера напускать на себя?…
В комнате появляется Сергей Ермолинский.
Ермолинский. День добрый, Елена Сергеевна…
Пожимает Михаилу руку, помогает освободится от шубы.
Елена (радостно). Здравствуйте, Сергей! Как хорошо, что вы приехали, скажите
хоть вы Михаилу Афанасьевичу, что гулять необходимо! Говорит, что
больше не пойдет... (Михаилу.) Хотя, быть может, это у тебя из-за мороза.
Ермолинский помогает Михаилу пройти в комнату к кушетке.
Елена. Сережа, вы останетесь у нас отобедать?
Ермолинский. Не откажусь, конечно, тем более, что идти на улицу нет никакого
желания, в «Известиях» опубликовали прогноз погоды и метеорологи обещают
понижение температуры и усиление мороза.
Елена (испуганно). Куда уж холодней? И так почти сорок градусов!
Михаил раздевается, полулежа устраивается на кушетке.
Михаил. Видно, есть в этом нужда.
Елена. Какая же нужда, Мишенька, в таком морозе?
Михаил. Гадов всех персиковских поморозить, чтобы жить не мешали…
Елена. Все шутишь. Уж тогда пусть мать-природа не забудет и о членах
реперткома!
Елена уносит с собой какие-то вещи.
Елена. Пойду обед посмотрю, Марфушу-то я к Елисееву за заказом отправила…
И как она доберется? Намазала ей все лицо кремом, чтобы не поморозилась.
Елена уходит на кухню.
Михаил (потирая руки). Ну что, по маленькой?
Ермолинский. Отчего же, можно и по маленькой.
Михаил достает графинчик с водкой и мензурку с хлористым кальцием.
Михаил. Перед хорошим обедом не грех совершить и омовение, так сказать, из профилактических соображений.
В комнату входит Елена с металлическим подносом, на котором лежит шприц
и ампула для инъекции.
Елена. Так-так! Вот я вас и поймала, товарищи мазурики! (Михаилу.)
Нарушаем, значит, режим?
Михаил. Никак нет, товарищ командир. Проводим санитарно-профилактическое
мероприятие.
Елена. А почему без закуски?
Михаил. Опытным путем проверяем желчегонную теорию профессора
Покровского.
Елена. Сережа, подождите, я вам хоть огурчиков нарежу, а для вас, товарищ
нарушитель, у меня есть нечто более кардинальное.
Елена уходит и приносит две тарелки с закуской.
Михаил. Оперативно, товарищ главврач.
Елена. Не оперативно, а заблаговременно, уважаемый Михаил Афанасьевич.
Михаил (Сергею Ермолинскому). Вот как тут быть? Она меня читает, как
открытую книгу! (Елене.) Елена Сергеевна, признайтесь, я ведь для вас
прочитанный роман?
Елена. Миша, не говори глупости, наш роман еще не дописан, чтобы об этом
говорить.
Лена достает шприц, готовит инъекцию.
Михаил. Вы куда, Сергей?
Ермолинский. Руки ополосну.
Ермолинский уходит.
Михаил. А я уже думал, ты застеснялся моих процедур… Я вот раньше смерти
стеснялся, а нынче просто боюсь ее…
Елена. Миша, что за настроение? Разве можно так?
Михаил. Я ведь шучу, шучу…
Елена ставит укол Михаилу. Возвращается Сергей Ермолинский.
Елена. Шутник нашелся… Лекарство не забудьте выпить, товарищ шутник, минут
через двадцать будем обедать, так что не слишком увлекайтесь своими
шахматами.
Елена уходит, Михаил поднимает мензурку, приглашая Сергея
присоединится к нему.
Михаил. Для аппетита, так сказать… Будем здоровы, бояре!
Ермолинский и Михаил выпивают. Ермолинский закусывает, Михаил
морщится. Перед ними стоят шахматы.
Михаил. Мерзкая вещь, хочу доложить я вам, этот хлористый кальций, просто
очевидная дрянь… И как рука у докторов поднимается выписывать его?
Ермолинский. А сами-то наверняка выписывали?
Михаил. Грешен, Сергей, выписывал, как перед Богом говорю: любил я пакость
эту своим пациентам прописывать, и вот как результат – теория бумеранга - все
возвращается на круги своя.
Михаил. Ну-те-с, что мы тут имеем? Так-с-с… Предлагаю вам, Сергей, выбрать
цвет…
Михаил (радостно). Отлично, как говориться: Белые начинают и выигрывают.
Мне белые всегда были симпатичнее, даже роднее… хотя что теперь об этом
говорить?…
Ермолинский. А как ваш роман?
Михаил (шутливо). С кем? …Правка, правка, вычитка, опять правка. С
Люсенькой дописываем. Я право очень устаю, хватает сил только диктовать.
Боюсь, не закончу…
Ермолинский. Перестаньте, вам и Елена Сергеевна сказала: Страхов уверяет ее, что все будет в порядке…. Холода вот только пережить…
Михаил. Что знает ваш Страхов о моей болезни? Сведения из курса общей
урологии? А у меня отец умер от нефросклероза, я, дорогой вы мой, могу вам
рассказать все, что будет со мной ‒ по дням, часам и даже минутам. Сначала на
фоне нарастающих отеков появится тошнота и спонтанные головные боли,
которые со временем перейдут в невыносимую и нескончаемую боль, потом
пропадет аппетит, начнется рвота, и как последствие обезвоживание организма.
Потом больной перестает мочиться и наступает анурия… И это, я вам скажу,
Сергей, верный признак…
Ермолинский. Чего?
Михаил. Смерти, разумеется. Я впаду в коматозное состояние и, по всем
правилам медицины, не должен буду чувствовать боли, а смерть придет в
течение суток. Так говорят нам книги, в этом нас уверяет врачебная практика…
Ермолинский. Михаил Афанасьевич, вы меня пугаете?
Михаил.
