мне», - униженно мямлил Лёнька. «Ладно, говори, вижу, что не просто так его ищешь… я передам… а сейчас с ним всё равно базару не будет: я его еле живого с кафэшки привёл».
«Передай ему…» - , начал Лёнька, с минуту помолчав в поисках нужных слов. «Ну?» – рявкнул на том конце провода Семён. «…что я свой заказ отменяю». «Чего-чего? Не понял…,- заорал вдруг Семён, - это по поводу дядьки?». «Да…», - выдохнул Ленька. «Ты идиот! Ты хуже, - закашлялся Семён от гнева, - ты фуфло, ты валенок, ты – чмо, ты самая задрипанная чушка… у нас в такие игры не играют!». «Ну, знаешь что, - обиделся Лёнька, - ты это брось орать на меня. Ну, был базар… а тут обстоятельства поменялись. Не хочу я, чтоб дядька из-за меня пострадал… и точка». «Обстоятельства…, - передразнил его Семён, внезапно успокоившись, - Ну и лады… не хочешь - и не надо… я Саньку передам… а ты-то когда уезжаешь?». «Завтра утренним поездом…». «А-а, - ухмыльнулся Семён, - счастливого тебе пути!».
Неспокойно было на душе у Лёньки. Всю дорогу до Москвы он лежал на верхней полке и, делая вид, что читает книгу, думал над последними словами Семёна. Он казнил себя последними словами за то, что не позвонил перед отъездом матери и не предупредил её (хотя бы намёком) об опасности. Анджела, переодевшись в спортивный костюм, смотрела задумчиво в окно и тихо улыбалась своим мыслям. И такими пунцовыми от заходящего солнца были её щеки, такими воздушными волосы, такой хрупко-невесомой её худенькая фигурка, что ему плакать хотелось от жалости к ней. Старенькая бабушка, сидевшая напротив Анджелы, суетясь, шарила в узлах и сосредоточенно что-то там рассматривала. Хмурый мужчина, их сосед по купе, лежал на полке и тихо посапывал.
«К сыну еду…, - вдруг громко сказала бабушка, - пятнадцать лет не виделись…». «Так долго?» – удивилась Анждела. «Долго… милая… сидел он у меня… недавно вот выпустили, а ехать некуда… невестка с ребёнком куда-то укатила, а ко мне ехать не хочет». И она во всех подробностях стала рассказывать свою печальную историю о непутёвом сыне. Потом разложила на столе карты: «Вот смотри, милая, карты никогда не соврут…». «А на меня погадайте, - попросила вдруг Анджела. Лёнька, свесив голову с полки, с любопытством смотрел, как бабка ловко тасовала колоду. «Что было – не надо… давайте сразу, что будет…». «Так не бывает…,- недовольно пробурчала бабка, - одно без другого не имеет связи». «Ну ладно…». «Ты только меня не путай». «Всё, я молчу…». «Ну, то-то». Карты ловко ложились в ровные рядки, и бабушка придирчивым взглядом смотрела на них, как будто была недовольна их расположением. «Нехорошая, девка, карта ложится…- пошвыркав носом, наконец, сказала бабушка, - говорить или не надо?». «Не надо…-, решительно отрезала Анджела и посмотрела печально на Лёньку. «Ну, не надо так не надо…, - согласилась бабушка и погладила Анджелу по руке.
…И правильно говорят, что память людская недолговечна. Сегодня спроси у кого из горожан, особенно, молодых про Анджелу Силантьеву – мало, кто о ней чего серьёзного вспомнит. А тогда весь город о них с Лёнькой судачил. Они к тому времени вместе не жили, но когда сынишку отправили в Москву на операцию, Анджела согласилась, чтобы Лёнька поехал с ними. Вернулись счастливыми: сынишка пошёл на поправку. И Лёньку, как подменили. Прежним стал: весёлым и приветливым. И пить перестал. Ну, и то, что Анджела сразу по приезду из Москвы назад к нему вернулась, никого тогда особо не удивило.
И всё бы хорошо у них пошло, да в семье Лёньки беда вдруг приключилась. Приехал к ним в гости с тюменских северов материн брат Алексей. Деньги с собой привёз: хотел, видимо, дело своё открывать. Раз как-то сидели они по-семейному – Алексей и лёнькины родители, - выпивали. Тут вышла у них какая-то ссора. Слово за слово – и в драку. Мужики – оба горячие. А на утро соседи по лестничной площадке смотрят: а из квартиры Силантьевых дым идёт. Пока выбили дверь, пока вытащили погорельцев из огня – только лёнькин отчим был ещё живым.
Его потом судили. Дескать, у Алексея оказались ножевые ранения и все его деньги пропали. Весь город ходил на суд заступаться за Василия Прокопьевича: никто не верил в то, что он за деньги мог убить человека. Но разве против фактов попрёшь.
А Лёнька на суд не пришёл. Он как раз в тот день и пропал. Искали сначала его в речке – думали с горя утоп. Потом кто-то сказал, что будто видели его, как он шёл в сторону Митюшинских болот. А там – такие гиблые места, что даже бывалые охотники в глубину не рискуют соваться. Пождали немного да так и не дождались.
Анджела с тех пор живёт одна. Сватались к ней разные мужчины, но она женщина гордая: попадя с кем, жить не стала, а достойных, видимо, среди них не нашла.
А сынишка их – Гришенька – нен-нет, да вспомнит папку. «Уехал наш папка в командировку, скоро вернётся», - говорила ему в таких случаях Анджела, и сынишка ждал. Ей говорили: «Да уж расскажи ты ему всё как есть – всё равно когда-нибудь другой кто расскажет». А она сразу нервничать начинала: вас, мол, мои проблемы не должны касаться. Если он жив, значит, у него беда… а если нет, значит, я сама должна в это поверить… и что я буду говорить ребёнку, если сама ещё этого не понимаю.
…Жил человек – и пропал. Постареет жена, повзрослеет сынишка, - и забудут в своих будних делах того, кто недавно был им родным и близким. Как будто его и не было. Это, как дождик летний в солнечный день. Брызнет с неба мелким бисером, примочит легонько притихшую от жары зелень и тут же сразу прекратится. Его в народе почему-то слепым зовут. А не вспомнит его никто, потому что какой от него прок – ни воды, ни прохлады он с собой не прихватит. Так… пролетит сам по себе - и нет его. А зачем он был и откуда взялся – не всё ли нам равно?
