Потомок королей

верх, оставляя за собой шуршащий гул, переходящий в шёпот. Затем последовали удары ещё и ещё. Неожиданно из его гортани вырвался сдавленный свист, но вслед этому неумелому выражению счастья последовал властный гортанный звук, в соединяющий в себе множество звуков. Это пение, поддержанное ударами орбы и игрой Адыг-Дулуш, наполнило окружающее пространство звенящей раскатистой силой - силой единения материи и звука. Так могла звучать только истинная тишина. Тело шамана совершало давно забытые плавные наклоны: вверх – вниз, вверх - вниз. Оно танцевало само, без участия ума и страха, а душа постепенно сливалась с этой горой, звёздами, небом, ветром. Перед внутренним взором юноши появилась седая дымка, из которой медленно проступил женский силуэт. Женщина была огромного роста. «Хозяйка горы». Мерген понимал каким-то особым чувством, что разбудил её своим пением.
- Что ты тут ищешь? – обратилась к нему женщина.
- Аржаан. Ты знаешь, где он? Покажи мне дорогу.
- Ты найдёшь… нечто большее… не сразу.
Видение исчезло.
Когда юноша очнулся, костёр уже погас, а тувинцы, прикрывшись оленьими шкурами, крепко спали. На востоке брезжил рассвет, хотя в лагерь его отблеск ещё не проник. Шаман чувствовал кожей, как сворачивалась ночь. Она ретировалась словно  зверь, почуявший охотника. В пространство, наполненное благой тишиной, незаметно прокрадывались шумы утра. Но он-то их чувствовал, он всё теперь чувствовал… по-иному.


Питэр
          По возвращении на родину супруги сразу зарегистрировали мальчика. Они назвали сына, как и хотела Моника - Питэр. Это были счастливые времена. Родители наслаждались полнотой жизни, с восторгом отмечали каждое новое проявление ребёнка: как пополз, как впервые уселся, держась за мамин палец, как смешно запел, вместо того, чтобы сказать у-у-у, как другие дети. Моника  чувствовала себя абсолютно  счастливой. Наклоняясь над кроваткой, она наблюдала вполне осознанный взгляд ребёнка и удивлялась, почему он отказывается говорить. Бывало, из детской комнаты вдруг слышался протяжный звук, как у взрослого человека, он вызывал у женщины оцепенение. В такие моменты ей казалось, что время замедлилось, остановилось и потекло в обратную сторону. Стряхивая охватившее её наваждение, Моника бросалась к сыну, но малыш, словно не видел её. Взгляд мальчика, устремлённый в пространство за её спиной, казался далёким и чужим. Как-то Моника сказала мужу: «Питера нужно показать доктору. Ребёнку девять месяцев, а он не сказал ни «папа», ни «мама». Он не кряхтит, не плачет, у него даже не болит живот».
- Что ж тут особенного, значит всё хорошо… Это же хорошо, когда не болит.
- Я хотела проверить, сколько времени он выдержит без кормления.
- И?
- Это я не выдержала… накормила сама.
Нужно сказать, что супругам пришлось сразу по приезде отказаться от молочницы. Новорождённый не принял грудь чужой женщины. Родители перепробовали не одну молочницу и получили тот же результат. Ребёнок не плакал и не просил есть. Сколько смесей и молочных продуктов перебрала Моника, прежде чем остановилась на козьем молоке, не сосчитать, но и его мальчик принимал неохотно. Успокаивало, что ребёнок исправно набирал вес и не показывал отклонений в рефлексах. Доктора отмечали, что все показатели выше нормы. «Всё идёт как надо, - улыбался каждый раз педиатр и советовал родителям не беспокоиться». Но они беспокоились, они перепроверяли снова и снова, показывая мальчика разным специалистам. Каково же было их удивление, когда в два года ребёнок вдруг чётко и ясно заговорил целыми предложениями, демонстрируя родителям идеальное произношение. Это произошло во время завтрака. Сидя за общим столом на высоком детском стульчике, малыш спокойно обратился к матери: «Мама, не клади мне в кашу сахар, я не люблю сладкую кашу». Моника поперхнулась, в недоумении посмотрела на мужа, затем на сына. Она радостно схватила ребёнка, прижала к груди и в ритме вальса закружилась по комнате.
- Вот видишь, я же тебе говорил, что не стоит переживать, - стараясь казаться спокойным, выдавил из себя Джеймс, но в его взгляде жена прочла растерянность.
А дальше больше, Питэр не переставал удивлять родителей. Когда Моника сообщила сыну, что в следующие выходные, они снова отправятся в зоопарк, мальчик ответил: «Давай не пойдём в зоопарк, лучше просто так погуляем».
- Тебе не понравился зоопарк? – удивилась женщина, -  в прошлый раз ты не хотел уходить…  целый час стоял у клетки с косулями…
- Они не рады, что их посадили в клетку. Они хотят домой.
- Это их дом. Оленей там кормят, ухаживают. Им ничего не угрожает.
- Если бы нас посадили в вольер и кормили, - только сказал мальчик.
Когда Питэру исполнилось пять лет, они всей семьёй отправились к друзьям за город. У тех было шестеро детей и Моника с Джеймсом решили, что  пора приобщать ребёнка к социуму, ведь скоро в школу. Питер прекрасно вписался в компанию разновозрастных детей, по всему было видно, что мальчик доволен. Когда Моника спросила, понравилось ли ему, ответ её ни мало удивил.
- А почему мы такие бедные?
- Это мы бедные!? Отчего ты так решил?
- У них и река, и лес. Их так много. А у нас только этот дом. У нас даже собаки нет, - грустно сказал мальчик.
Вскоре после  того разговора супруги купили небольшую виллу за городом и завели кошку.

                                                          ***
          Питэр учился хорошо, в третьем классе он сдал экстерном экзамены по курсу начальной школы и поступил в средний класс. В классе мальчик сблизился с Марией. Та выглядела старше, но её не смущала разница в возрасте и росте.
- Тебе нравится Мария? – поинтересовалась Моника.
- Да.
- Мне тоже она нравится. Красивая девочка, серьёзная... И учится хорошо.
- Она умеет молчать, - только ответил сын.
Так случилось, что дети понимали друг друга без слов. После занятий они выбирали самую длинную дорогу домой, и возвращались значительно позже положенного. У этой парочки были свои, не понятные другим, игры. Им нравилось угадывать, что думает другой. Питэр с Марией вышли на эту игру случайно. Однажды мальчик забыл дома циркуль. Когда начался урок, Мария передала ему эту вещицу с последней парты. А на перемене спросила: «Почему ты не сдал тетрадь?» Она знала, что тетрадь у него в сумке, хотя он сегодня не доставал из портфеля этой тетради.
Питэр и Мария шагали вдоль кованой изгороди, обходя городской парк в четвёртый раз.
- Ну, что я сейчас придумал? – спрашивал мальчик.
- Дельфины… Дельфины играют. Их четверо и они плывут к берегу.
- А сейчас?
- А сейчас моя очередь… 
- Розовый шар… Поднялся выше вон того дерева. Уменьшается... Уменьшается, - Питэр зажмурился, - лопнул!
- Ты играешь так ещё с кем-нибудь? –  спросила девочка.
- Только с тобой.
- А с мамой? – она внимательно посмотрела ему в глаза, - мама у тебя такая добрая, она тебя очень любит.
- Она не моя мама.
- ???
- Моя мать далеко. 
- Тебя что, из приюта взяли?
- Нет. Я вообще родился не здесь.
- Где же ты родился.
- Не знаю. Знаю, что далеко отсюда.
- А твои родители знают, что ты знаешь.
- Нет… Тогда бы они сразу потащили меня к врачу.
- А как ты это знаешь? Как у тебя это получается?
- Я представляю огромное поле… как круг. И оно проходит через меня. И дуга от него соединяет вот здесь и здесь, - мальчик показал в центр груди и коснулся другой рукой затылка. Эта дуга сначала серая, красная, розовая, белая. И когда она белая, я всё вижу.
- Что всё?
- Ну, всё… как всё было. Это получается только, когда звучит музыка.
- Ты можешь её повторить?
- Не могу. Она сама начинается. Когда она начинается, я должен просто не двигаться.
- И давно это у тебя?
- Давно, с самого начала.
- Здорово.
- А ты можешь увидеть, что захочешь?
- Не знаю. Не пробовал. Просто смотрю… как кино.
- И бывает, что грустное?
- Страшно бывает, я тогда открываю глаза, чтобы не смотреть.
- А как ты понимаешь, что я загадала?
- Я вижу это вот здесь, - Питер показал на точку чуть выше пупка, просто знаю и всё.  Это, наверное, у всех по-разному.
- Почему?
- Потому что мы разные, - улыбнулся мальчик, - у каждого свой способ.

                                                    ***

По окончании средней школы, когда пришло время выбирать специализацию, Джеймс с Моникой уговаривали сына остановиться на программировании, но Питэр выбрал биологию.
- Почему биология? Ты решил посвятить себя медицине?
- Я хочу понять, почему мы все думаем, как мы думаем… Как сделать так, чтобы управлять временем.
- При чём тут время и биология? – раздражённо возразил отец.
Джеймсу казалось, что будущее за искусственным интеллектом, он сам отдал половину жизни этой сфере.
- Потому что времени не существует. Мозг живёт одновременно во всех временах. Мы сами себя ограничили, не думаем теми частями, которые знают другие времена.
- Значит, ты хочешь заняться генетикой, - догадалась Моника.
- Генетика только часть.  Я хочу изучать мозг.
На самом деле, подростка живо интересовал тот факт, как ему удаётся проникать в прошлое, и что нужно сделать, чтобы этим управлять. Он не мог объяснить своим родителям, что знает их тайну, не мог рассказать о том, что проник в недра своей сущности. Сначала он смотрел как будто бы фильм о незнакомом ему человеке, и с каждым новым откровением, в нём укреплялась уверенность, что этот человек и есть он сам. Он находил между ним и собой общее – мотивы, поступки, привычки, даже движения этого человека казались порой его собственными. Мальчик дал ему имя – Олаф. Потом был Олаф второй, Олаф третий, четвёртый, пятый. И все эти, казалось бы, разные люди на самом деле суть одно и то же. Постепенно сложилась общая картина – путь. Круг замкнулся. Но тогда почему эти отделы  не работают у других, почему закрыта эта способность? Ведь тогда можно было бы избежать стольких ошибок. А я только исключение – испорченная программа. Но в природе не бывает ошибок. Я просто чего-то не знаю. Если бы только можно было поделиться своими переживаниями с матерью? Но не с Моникой, а с той, которая далеко, она бы наверное, поняла меня. Она лежит скорчившись на кровати и там ещё штукатурка свисает с потолка. Он всегда боялся, что пласт штукатурки оторвётся, упадёт и напугает её. Если бы он только мог проникнуть в её жизнь, узнать, жива ли она. Он знает и её мать, и её отца, и ещё много-много раньше, кто они…  и те, которые были до них. 

Находка

          Тувинцы передвигались медленно. За три недели пути они оставили позади себя четыре горных перевала и около десятка стремительных не широких речушек, текущих с горных склонов и сверкающих на солнце бриллиантами неистовых кристально чистых, брызг. Путники преодолели множество  прятавшихся среди тайги, топей, коварно стерегущих и беспощадно проглатывающих неосторожную жертву – нечаянно попавшего к ним, зверька, а ещё, километры тайги, всё реже предлагающей людям и животным поляны с бархатистыми седыми мхами. Люди устали, они всё чаще устраивали привалы, отгоняя сомнение, крадущееся по пятам. Сомнение это сдерживала лишь вера - вера в то, что Аржаан всё спишет. Ни один из них не решался предложить повернуть вспять. Запасов еды осталось на десять дней пути. Переходы их становились всё короче, а привалы – длиннее. Бубен молчал, а завёрнутая в ветхую рогожку, орба терпеливо ожидала