харизму Острикова до неба.
- Крут наш барин, ох и крут, - с восторгом говорили мужики. – Справедлив и не жаден, - добавляли бабы. Действительно, Остриков всю добычу отдавал крестьянам, ничего себе не брав. За это общество кормило его, чем Бог посылал, почитало, убирало его барскую усадьбу, которая почти не отличалась от крестьянских изб, и даже согревало его постель телесами бабы Марфы – тридцатипятилетней пожилой женщины, обладавшей опытом в амурных делах и, самое главное, имевшей рвение в этом деле. Мы же с понятием - усмехались мужики – чай барин тоже человек и его тянет на бабские прелести, и ему тоже надо прикоснуться к чистым чувствам. Как говорится, природа она всегда своё возьмёт.
Марфа старалась ублажить барина, как могла: она отдавалась пылко, покорно и изобретательно.
- Барин, я вам нравлюсь? - интересовалась она. - Вестимо, - не разочаровывал бабу помещик. И добавлял про себя: «Особенно, когда под рукой другой девицы нет, с кем можно совершать копуляцию, чего уж там...» Острикову, учитывая его покалеченность и полное отсутствие средств к существованию, совершенно не светило найти себе молодую барышню из своего сословия.
На дворе шёл 1750 год от Рождества Христова. Просвещённый век, а не дикое средневековье. Острикову самому уже исполнилось приличных тридцать лет, поэтому он здорово не ерепенился, перебирая баб. Есть Марфа, да и ладно. Вот только она немного толстовата, неопрятна, стара и вонюча. Но если её отмыть в бане да причесать, то ещё и ничего так: есть за что подержаться. Конечно, с Марфой особо не поговоришь на философские темы, не Конфуций она ни разу, но и сам Остриков совсем не Ломоносов.
- Мужики, а чего у нас баня не топится, - спросил Остриков своих крестьян.
- Дык, лето, барин, - почесали затылки мужики. – Можно и в речке искупаться.
Дальше пошли рассуждения, что можно вместо мытья и почесаться, да и грязь, когда высыхает, то сама отваливается.
Но помещика посетил бзик и он настоял на том, чтобы мужики отремонтировали баню и пользовались ею по назначению. Нам в банде вшей не надо. У каждого своя дурь в башке – решили мужики, но, учитывая авторитет барина, баню отремонтировали. Они даже выполняли другие дурацкие установки барина, как то: пить кипячёную воду, мыть руки перед едой, умываться, подстригать бороду и стирать одежду в кипятке с целью уничтожения гнид. После еды также зачем-то мыть руки, а не вытирать их об волосы или об одежду. Чудит барин.
Барин хоть и чудной местами, но свой православный: убитого Орешкина помянул перед образами, а в Троицкой церкви хотел заказать молебен. Для этого он даже съездил в село Болино, теперь называемое Бармино, где в Троицкой церкви служил почитаемый всеми жителями округи иеромонах отец Еремей. С этим иеромонахом, тихо поговаривал в селе Бармино местный люд, уже двенадцать лет, как не всё ладно. Как-то сильно изменился батюшка с 1738 года. Ага, именно с того года. Это, когда поветрие по Руси прокатилось? Ага, и в последние два года правления матушки Анны Иоанновны. Поговаривали, что иеромонах чуть ли не настоящий святой и всё «видит». Именно он отмолил у Бога, чтобы поветрие 1738-1740 годов прошло мимо Бармино. А ещё поговаривали, что отец Еремей не только «видит насквозь» православного, но и сам не подвержен никаким хворям, а если у него получить причащение, то хворь с истинного православного отскакивает, как корка сухой грязи.
Вот у этого «святого» местного розлива и вознамерился Николай Евсеевич Остриков получить благословение на подвиги на большой дороге. А, что такое? Все другие батюшки за малую копейку всегда благословят страждущего. Но с иеромонахом Еремеем у Острикова вышел полный конфуз. Уставился отец Еремей своими синими, как лёд глазами в испуганные глаза Острикова и долго выговаривал тому, что разбой дело не богоугодное, а, скорее, наоборот. Остриков хотел уже плюнуть и убраться из церкви, где водятся такие неправильные батюшки, но холод сковал его члены, а в голове поселился лютый страх. И страшный голос вколачивал ему истины: «Не убий», «Не укради». Когда батюшка закончил ментальную экзекуцию над заблудшей овцой в виде помещика Острикова, то поведал грозной вестью уже покидавшего церковь доморощенного главаря очередной банды душегубов, что умрёт тот от птиц, а не от руки человека, если не прекратит богопротивное своё занятие.
С тех пор помещик Остриков зарёкся посещать село Бармино и обходил его седьмой дорогой. Тоже мне святоши нашлись в этом селе. Говорят «Не убий», «Не укради», а сами живут в селе, основанном разбойником. Может и не разбойником, а ушкуйником, но если верить слухам, то разбойником. Да, ну его, этого блаженного отца Еремея.
Когда пан Остриков уходил восвояси, то иеромонах некоторое время смотрел ему в спину. Это была истинная правда, что с 1738 года Еремей здорово изменился. Действительно, именно с того года он стал, как говорят в народе «видеть». Но, сам иеромонах свои открывшиеся способности не афишировал, а наоборот, старался скрыть, особенно от своих духовных руководителей. Он видел линии судьбы окружающих его людей, и эти линии удручали иеромонаха. Ничего хорошего, только кровь, болезни и смерть. Людей на Земле численно прирастёт, но от этого только хуже станет, ибо прокормить эту ораву трудно, следовательно, человеческая жизнь будет дешеветь. Вот и сильно хромой помещик Остриков, заплутал в этой жизни. Не о душе стал думать, а о злате. Вглядываясь в судьбу помещика, Еремей видел, что тот в 1756 году погибнет, а убьют его почему-то огромные птицы. Обычно отец Еремей чётко «видел» линии судьбы, но в случае с помещиком Остриковым получилось странное: линии стали покрываться рябью и показывали только некоторые фрагменты. События корчились в вихре вероятностей и никак не хотели стабилизироваться. Как-то всё видится смутно и тревожно. Это явление потрясло священника и он, остолбенев посреди своей церкви, весь ушёл в созерцание неведомого будущего. Его видения говорили, что в год 1756 от РХ, этот разбойник и душегуб Остриков встретит свою смерть от существ, прибывших из иного мира. Один раз отец Еремей уже пережил встречу с посланцем Горних Высей. Вот только, кто это являлся из Горних Высей, он так и не узнал: ангел, архангел, серафим или Сам Господь. Тогда отец Еремей проявил душевную слабость, лишившись чувств от потрясения видом излучающего свет высшего существа.
Придя в себя после разговора с помещиком Остриковым, отец Еремей заметил любопытные взгляды людей, находившихся в церкви. Это несколько странно, знаете ли, когда сельский батюшка изображает из себя принца Гамлета, пытающегося решить мучительные вопросы бытия. Сколько минут он пребывал в отключке, священник не знал, но знал, что могут пойти очередные пересуды среди паствы о его поведении. Чтобы не дать повода к пересудам, Еремей, отмерев, заявил, что отправляется в трапезную, откушать, что Бог послал. Надо демонстрировать людям, что их пастырь в адеквате и любит, как все попы вкусно поесть и мягко поспать. Надо строго соответствовать идеологии местного бомонда. Азия-с, глушь несусветная. Народец здесь простой и незамысловатый, лаптем щи хлебает.
Недавно заявилась к нему в церковь местная мещанка за советом:
- Батюшка, я последний год всё хвораю и хвораю.
- Все несчастия по грехам, по грехам нашим.
- Как же так! Вы грешите, а мне страдай?
Вот такое незамутнённое у них сознание. А что надо говорить этой дуре? Тут батюшке вдруг пришли на ум какие-то совсем дурацкие слова, наверное, их ему нашептал нечистый: «Захворала? Не беда - съешь лягушку из пруда. Нет надёжней медицины, чем природная среда». Ох, тыж!
В трапезной, отец Еремей, вознеся молитву и принимая пищу, стал вспоминать некоторые периоды своей жизни. Вот он принимает постриг в монахи, и его нарекают новым именем Еремей, а имя Василиск, велят забыть. Вот он возжелал нести людям свет истины и стал иеромонахом, то есть монахом в сане «чёрного» священника. Как раз освободилось место в Барминской Троицкой церкви после смерти отца Феофилакта. Монах Еремей прошёл хиротонию, что позволило ему самому совершать таинства. Обычно иеромонахи служат в сельских церквах, точно таких, как Троицкая церквушка в Бармино. Теперь свежему иеромонаху Еремею дозволялось совершать таинства причащения, проводить исповедь, отпевать, соборовать, проводить божественную литургию и молебен. Отец Еремей не возроптал, что поселился в маленьком селеньице Бармино на правом берегу Волги. Максимум, о чём он мечтал, это когда-нибудь стать архимандритом и дожить до самой глубокой старости, то есть лет до сорока.
Отец Еремей вспоминал события прошлых лет. Как всегда 28 апреля он отмечал День Ангела, ведь в этот день он принял постриг в монахи. Так сложилось, что в этот же день, а именно 28 апреля короновалась Благочестивейшая Императрица Анна Иоанновна.
Тогда шёл 1738 год, восьмой год правления Благочестивейшей. В державе начиналась трёхлетняя эпидемия чумы, закончившаяся только в конце 1740 года, в аккурат смерти Анны Иоанновны 17 октября. Вот только тогда в новой столице творились странные дела. 25 декабря 1741 года с чего-то вдруг на престоле оказалась дщерь Петра Первого Елизавета Петровна. Но то, что творилось в верхах общества, в низах не очень знали. Своих забот полон рот.
Как бы там ни было, но 28 апреля 1738 года отец Еремей, находясь в гордом одиночестве в своей Троицкой церкви, возносил молитву о ниспослании здоровья Благочестивейшей Анне Иоанновне:
- Благодарственное моление ко Всещедрому Богу. За Премилостивый Его промысел, во возведении на всероссийский Престол Благочестивейшей Самодержавнейшей Великой Государыни Императрицы Анны Иоанновны и во утверждении Самодержавия Ея, ко твердому Российской Империи Благосостоянию явленный в лето Господне 1730.
Господи, Боже наш, великий и многомилостивый! Во умилении сердец наших смиренно молимся Тебе: сохрани под кровом Твоея благости от всякаго злаго обстояния Благочестивейшую Самодержавнейшую Великую Государыню Императрицу Анну Иоановну, огради её на всех путех её святыми Твоими ангелы, да ничтоже успеет враг на неё, и сын беззакония не приложит озлобити её: исполни её долготою дней и крепостию сил, да совершит вся во славу Твою и во благо людей своих. Мы же, всеблагому Твоему промышлению о ней радующиеся, благословим и прославим всесвятое имя Твое, Отца и Сына и Святаго Духа, ныне и присно и во веки веков. Аминь.
Отец Еремей в одиночестве бормотал перед образами молитву. Образа молчали, только слегка потрескивали несколько восковых свечей, даруя помещению призрачный свет. Не успел иеромонах перекреститься, произнеся слово «Аминь», как в церкви вдруг стало светло, как на площади под июньским Солнцем. Оглянувшись за спину, иеромонах так и не успел осенить себя крестным знаменем по причине остолбенения всех своих членов. Даже для просвещённого человека восемнадцатого века явление оказалось через чур. От постигшего его ошеломления отец Еремей лишился чувств: он только и запомнил, что в церкви появилось существо с
