Н-да, хорошими делами прославиться нельзя. Зайца ноги носят, волка зубы кормят, лису хвост бережет, а российского помещика только кистень спасёт.
Остриков прикинул, чем он владеет на сегодняшний день: две плохонькие кобылы имеются, бричку он уже пропил, телег у него нет, денег нет, зато долги есть, усадьба доброго слова не стоит: чуть отличается от избы крепостного. Чудом не пропил саблю и пистолет. А порох и пули есть к пистолету? Это добрый помещик не помнил. Остриков старательно прогонял мысли, что, похоже, слегка подсел на водку – горькую усладу души. С другой стороны, он капитально пил водку всего около года. Ну, может быть чуть дольше, но это же пустяк в самом-то деле.
Надо танцевать от главного. Где брать в ватагу лихих людей Остриков думал не долго. Крепостные тогда зачем существуют? Вот только у него имелось совсем мало крепостных душ, да и те вида ужасного, настоящие доходяги. Но, чем богаты.
Бывший поручик, приобретя на последние копейки штоф водки, фунт хлеба и пару сухих лещей, похромал в свою деревеньку. Всего-то следовало пройти вёрст пятнадцать, но для хромого человека это весьма долгий путь. Пока он шёл, опираясь на мощную трость, много думал о превратностях судьбы и по сторонам не смотрел. А чего здесь такого невиданного: ну, ёлочки, ну, берёзки с осинками, дубы всякие и орешник. Осинки и берёзки настраивали на философский лад и заставляли думать о душе. Остриков вывел нехитрую формулу: душа - это часть Бога, а душа России - именно мужик. Значит, мужик – он от Бога. Поэтому надо опираться на мужика. Вполне здравая мысль.
Дорога плавно петляла сквозь лес. Здесь царила слегка повышенная влажность, насыщенная запахами молодой клейкой хвои, влажной травы, древесной прели и грибным духом. Относительная тишина нарушалась мелодично посвистывающими птичками, спрятавшимися среди ветвей. Долбил дятел. Не печалится дятел, что петь не может, его и так весь лес слышит.
Под вечер пыльная дорога привела вконец уставшего барина к своим «драгоценным» крестьянам. Барин выбрал для распития штофа с водкой покосившуюся избёнку Феди Косого, одного из своих крепостных. Помещик, подойдя к «усадьбе» Феди Косого, осторожно перевёл дух, чтобы не получить шок от той вони, что исходила от «приусадебного» хозяйства бедного крестьянина. Хозяйство пахло омерзительно, как пахнет каморка кожемяки, в которой разлагались свежие кожи животных. Остриков сдерживал позывы от непередаваемых ароматов, сладко-горьких, вызывающих тошноту и омерзение. Федя Косой и его родичи явно не утруждали себя гигиеной.
Штоф водки барин употребил в компании хозяина избёнки Феди Косого, а также мужиков Фрола и Пахома. Эти трое крестьян, научно выражаясь, являли собой пассионарное ядро местного общества. Мишаню, которому стукнуло пока ещё 13 вёсен водкой не поили, но дали ломоть хлеба от щедрого барина. К удивлению Острикова мужики приняли его идею вполне благосклонно, водку и лещей они тоже оценили, хоть и дрянь эта водка. Наверное, палёнка. Идея барина, что сеять и убирать хлеб – это уже не в тренде, им понравилась.
- Мужики, - пьяно вещал барин. – Зачем потеть и жариться на солнце, всё равно ваш хлеб кто-то заберёт, а вам останется только лебеду с хреном есть.
Мужики согласно кивали: вестимо лучше всё, приготовленное чужими руками, получать даром. Сермяжная правда. Ну, раз такая правда, то зачем откладывать? Если сейчас не выйдем на большую дорогу, то через некоторое время совсем есть нечего будет, даже лебеда кончится вместе с крапивой. А хреном сыт не будешь. В деревеньке осталась одна коровёнка, два старых коня, немного коз и свиней, и с сотню курей да гусей. У барина две лошадки имеются. Даже если съесть лошадок барина, да и самого барина, то до следующего лета мало кто доживёт. Результат один: или в бега подаваться, или ватагой на дорогах шалить или ложиться и помирать.
На следующий день хмурые с перепоя мужики запрягли в телеги лошадок и поехали, со своим барином во главе, совершать разбой. У барина имелось белое оружие в виде сабли и пистолет, как предмет психологического давления. Пистолет без пороха и пули, зато вид у него внушительный. Остриков откуда-то знал, что уговоры становятся более аргументированными, если при переговорах с оппонентом использовать пистолет. Безмятежное Солнце легкомысленно продолжало светить, отбрасывая россыпь зайчиков от эфеса сабли атамана. Похмельные мужики с опаской посматривали на вооружённого до зубов барина.
Первый разбой удался на славу. Проехав вёрст пятнадцать по губернским землям, Остриков заметил выпас скота: две коровки и телёнка, мирно поедавшим травку на лугу. Охраняли живность две бабы.
- Лови их, мужики, - распорядился Остриков. Сказал, как отрезал.
- Баб? – изумились мужики.
- Коров и телёнка, - пояснил непонятливым мохнорылым крепостным помещик. – Бабам всыпьте по паре плетей, чтоб не голосили, как скаженные. Можете и две пары всыпать, ведь бабы не наши.
Через несколько минут к телегам верёвкой привязали, как коровок, так и их телёнка. Бабам всыпали по паре плетей: а не орите благим матом, понимайте дурёхи исторический момент, и вообще…. На телеги мужики уже по своей инициативе накидали скошенную кем-то траву, а у баб отняли узелки с их съестными припасами.
Когда ехали обратно, только барин сидел на телеге с трофейной зелёной массой, а мужики шли рядом и радовались жизни, съев трофеи. Ведь как получается: чтобы купить коровёнку надо пару лет горбатиться, а тут за один день сразу две коровы и телёнок, бонусом шла трава и еда, отнятая у баб. Барин тоже пребывал в культурном шоке, но он находился в знакомом мире, где прав тот, у кого больше прав, поэтому быстро пришёл к душевному равновесию: ему, жителю просвещённого восемнадцатого века, скрип телеги и запах сена, оттененного ароматом конского пота, были привычны, как и восторженные матерки мужиков. Немного атамана смущали сопливые мысли: а не слишком ли мы раздухарились? Судьбу искушать, оно дело рисковое. Судьба, сволочь такая, она дамочка ехидная и с норовом.
Омрачило жизнь новой ватаге только досадное происшествие, случившееся на въезде в их родную деревню Карповку: одна из коров, дура набитая травой, попала копытом в ямку и сломала ногу. Пришлось дуру прирезать и здесь же освежевать. Барин распорядился убиенную корову съесть всей деревней. Двадцать семь душ, проживающих в Карповке, от мала до велика, наверное, первый раз в жизни ели столько мяса за один раз. Мясо пошло и в кулеш и в щи, и даже осталось для жарки и вяленья. Народ кормился всю ночь и следующий день так, что некоторых даже пронесло, но на барина все его крепостные готовы истово молиться, ибо он отец родной и кормилец.
А после обеда в Карповку влетела бричка рассерженного толстого барина Камкова, у которого увели живность, а баб его избили кнутами. Как-то не по-соседски всё это.
- Это как же, вашу мать, извиняюсь, понимать? – орал барин. - Где этот недоносок Остриков, мама его китайская?!
Зря приезжий барин так некрасиво орал. Его вопли понимания в местном бомонде не нашли. Увы, но пришлому барину, декаденту хренову, не повезло: попался под горячую руку. Не на тех напал, а на этих. Фрол и Пахом скрутили барина, а Федя Косой слегка двинул оглоблей его возницу.
- Какой еще, туда-сюда, Камков?! – совсем хмуро поинтересовался Остриков.
Остриков, уподобившись быдлу, приказал сердитого барина колотить до тех пор, пока тот не даст клятву на кресте, обещая не искать правду в суде из-за грабежа, ибо толстый барин Камков теперь баклан и торчит правильным людям, то есть остриковской банде. И вообще: хера о девичестве горевать после сеновала.
- Аполитично думаешь, да! Ишак тебя нюхал! - орал Остриков, при этом, суя под нос коллеге-помещику пистолет и торжественно обещая, что спалит к ебеням его поместье и всю деревню вместе с его крепостными, и вообще, советовал Остриков толстому коллеге по сословию - избавишься от барахла - станешь легче, взлетишь выше. Фирштейн? По глазам вижу, что фирштейн. Толстый приезжий барин проникся моментом, словил фриссон, то есть покрылся мурашками по коже и впал в печаль: будешь в печали, коли смерть в виде скорбного разумом Острикова стоит за плечами! Ошеломляющий инцидент закончился пинком тростью помещику под его жирный зад и пожеланием:
- Не бойся - это пройдёт, - в устах Острикова, наверное, это означало извинение. - Слушай в оба уха, дважды повторять не буду. Кто нас обидит, тому в течение трех дней мало не покажется. У нас длинные руки, – это звучало как пожелание, и, одновременно, как угроза здоровью.
Вывод: надо применять кнут и пряник для придания мотивации, путём экзекуции и стимуляции.
- Надыть попробовать прошерстить деревеньки за два-три дневных перехода от Карповки, - предложили мужики своему предводителю. – Не шали, где живёшь.
- Озорно, но справедливо. Да, надо именно попробовать - не как в последний и решительный, а учинить смелую разведывательную вылазку. Как гласит военная наука, - согласился с мужиками, изрекающими народную мудрость, барин. А от мужиков предложения посыпались, словно листья с осины по осени, одно гениальней другого.
В поход банда отправилась уже на трёх телегах: третьей телегой управлял Мишаня, органично вписавшийся в банду, несмотря на свою молодость. Мишаня радостно улыбался и слёз не лил, приговаривая: «Охти мне, горемычному! Завлекли, ироды, душу грешную в тенета! Затянули юношу невинного злодейские рожи в банду!» Из недельного похода ватага вернулась уже на четырёх телегах. Добычей стало сено, полтелеги репы, телега с мерином, чувал овса, немного сельхозинвентаря, колёса для телег и несколько комплектов одежды, кою добывали, вульгарно раздевая путников. Но, главное, банда осознала собственную значимость. За телегами весело перебирала ногами дюжина коз, насильно поменявших хозяев. Такая жизнь понравилась исключительно всем карповцам: спокойно катаешься по родной земле, а не горбатишься в поле. А родная земля кормит, поит и одевает: главное, держаться друг за дружку и смотреть в оба и будешь в почёте. Нас все боятся, потому что мы банда. Ватага ещё не совершила смертоубийств, но всё ещё впереди. Через пару месяцев Остриков открыл счёт убиенным, когда самолично саблей зарезал господина Орешкина. Сей господин трудился в банде на должности наводчика, но попутал рамсы вместе с берегами. Почему-то он возомнил себя учредителем и начальником банды и, что ему полагается половина добычи. Приехав в Карповку к Острикову на своём тарантасе, Орешкин развёл гнилой базар, совершенно не понравившийся атаману и простым членам банды. Господинчик не должен говорить своим ртом, что у него тонкая душевная ориентация, и что если ему не дадут половину награбленного добра, то он заявит властям. Его место у параши – решил пан-атаман, вывез господинчика в рощу и там самолично зарезал. Надо же, душа у господина Орешкина тонкая: оно давно известно, где тонко - там и рвётся. Тарантас Орешкина и его одежду банда приватизировала. Это первое убийство подняло
