Тени Эзеля опубл. в альманахе "Подвиг".

уткнулись в учебники и карты.
-Извини, видишь – электричество изучаем.
-Конечно, Евгений Борисович, я внизу подожду.
-Давай, через,  - Хазин  взглянул на часы, - через пятнадцать минут. Помнишь расписание?
-Нет, забыл. Живу по другим часам.
-Взлет – посадка?
Выпускник засмеялся.
-В Учебке было.

Внизу, в вестибюле, бравый десантник, на которого все косились,  рассказал про свой первый прыжок.
-Страшно было?
-Второй раз страшно, когда на малой высоте с АН -2, метров двести. Вот это было страшно.
- А первый?
Первый прыгали с АН -12, человек шестьдесят. Позади огромный  люк раскрылся, все побежали, кричат, страх гасили. Я тоже побежал, со всеми вместе прыгнул, перевернулся, матом заорал, ну, а потом как положено: пятьсот один, пятьсот два, пятьсот три, пятьсот четыре, пятьсот пять, кольцо  – купол…


А в марте в школу  пришел уже другой выпускник точно в таком же берете с алым косым флажком.
Больше всего Хазина тогда поразила одна вещь.
Парень раскрыл ладонь – на ней лежал металлический предмет: пуля с алым наконечником из оргстекла, с маленькой эмблемой ВДВ -  парашютом в виде стабилизатора с двумя крылышками,  припаянными с двух сторон. В куполок парашюта было впаяно кольцо, чтобы носить на цепочке.
-Что это у тебя? Патрон с эмблемой, на память? – удивился Хазин.
- Нет, - парень, поднес изделие поближе  - это Десантный крест, такой наш оберег, пойду на дембель – стану носить на груди, а пока держу при себе. Из трассера сделан. Такие все делают. А этот  мне Коля-Большой сделал, он у нас мастер на все руки, мы его так прозвали. Он  в бою встанет с ПКМом, во весь свой рост, как заорет – все под прикрытием и пошли в атаку.
- ПКМ? Пулемет Калашникова? – припомнил Хазин.
- Точно, модернизированный, вес семь с половиной.
- Повоевал?
-Было.

Глава 12
Рассказ Хазина

Результатами поездки молодого историка  на завод  Екатерина Павловна осталась довольна. По поводу музея сказала, что как только вернутся в прежнее здание – строители уже  заканчивают ремонтировать второй этаж – можно будет подумать о выделении помещения.
Во вторник и среду Курнаков  несколько раз  обратился к тем, кто, как ему казалось, мог что-то знать про  прежнюю школу, про те времена, когда этот корпус был еще сравнительно новым, но всякий раз оказывалось, что человек пришел сюда, когда все уже было так, как сегодня. А большинство просто никогда раньше не работало в этом здании. Но слухи, что новый историк интересуется старым зданием школы, распространились быстро, и  в четверг, сразу  после уроков,  Хазин подошел к Курнакову.

-Вы интересовались этим старым зданием, Валера?  - как всегда хитро улыбаясь, глядя снизу вверх, спросил Хазин. – Я не разделяю вашего интереса к прошлому, вы, наверное, уже знаете, что я думаю о прошлом этой страны.
-Да, - кивнул Валера,- у вас своеобразные взгляды, Евгений Борисович.
-Взгляды у меня, Валера, самые правильные. Нужно уметь смотреть правде в глаза. Если вы не хотите все время оказываться в роли Дон Кихота, - кстати, этот персонаж вам знаком?
- Знаком.
-Вот как? Вы, кажется, заканчивали школу не так давно? Что, в современной школе рассказывают про Дон Кихота? Наверное, какой-нибудь учитель-энтузиаст вроде нашей Елены Прекрасной.
-У нас был хороший учитель, - сказал Валера и вспомнил своего преподавателя Марка Наумовича Рабина.
-Хороший преподаватель литературы должен рассказывать на уроках по «Войне и миру», что Толстой все напридумывал.  Вы, как историк, это должны знать.
-У него же художественный вымысел, - удивился Валера.
- Вымысел, сплошной вымысел,  до сих пор помню этого слащавого Кутузова в его романе. А солдат и офицеров-то  Кутузов в Москве бросил, и они все сгорели.  Разве не так?
-Так, но у него не хватало подвод.
-В этой стране всегда чего-нибудь не хватает: подвод, винтовок для солдат на войне, здравого смысла. Вы еще молоды. Поживете – увидите.
Курнаков уже понял, что с Хазиным не нужно спорить. Он поспешил изменить тему разговора.
- Вы сказали,  что что-то знаете про это здание, Евгений Борисович?
-Нет, Валера, я про это здание знаю только то, что его построили в тридцать лохматом году.
-Но, судя по вашим словам, вам есть что мне сказать?
-А вот это другое дело. Я помню тех, кто здесь когда-то работал. Может быть, это как-то поможет вам в ваших странных изысканиях.  Это было лет двадцать пять назад, да, точно, в будущем сентябре  будет ровно двадцать пять лет, как я пришел вот в это самое здание, где мы сегодня работаем. Что поделать? Советы были ужасны, но строили неплохо, а те, которые их сменили, и строить-то не умеют. Да, так вот. Здесь тогда царила чудовищная атмосфера: старый директор – ее кабинет был там, где теперь сидит эта холеная дама  – директор Интеллектуала, - это слово заставило Хазина скривиться, - была такая  Настасья  Петровна, тип – Нины Петровны, вы понимаете, о ком я говорю?
-Хрущева, - догадался Курнаков.
-Точно, приятно иметь дело со знающим человеком. Впрочем, вы – историк, вам положено.  Так вот, эта Настасья Петровна в своем вечно темно- сером костюме, с ужасным шиньоном, партсобрания. Рассказывали, как она выступала, требуя немедленно включить «Малую землю» в программу литературы, и это было, кажется, до того, как пришло распоряжение о включении этого шедевра в программу.  Я это время не застал, говорю со слов тех, кто тогда работал. Кстати, интересно, сегодня «Малую землю» уже не преподают?  - Хазин снова наклонил голову и хитро улыбнулся.
- Не знаю, надо Елену Владимировну спросить.
-Елена Владимировна парит в облаках, она думает, что ее питомцам нужен будет в будущем Шекспир и Гете. Романтичная девушка, вы еще за нею не ухаживаете? Зря.
- Елена Владимировна – замечательный учитель, - сказал Валера и покраснел.
-Замечательный? – снова хитро улыбнулся Хазин. - Да, ее трудно не заметить, она просто красивая женщина, но быть в этой стране красивой женщиной не рекомендуется.
-Почему же?
-Красота требует средств, а не учительской зарплаты. Вот наша Инночка в сто раз лучше. Она, по крайней мере, не строит из себя интеллектуалку Железнодорожного района! – Хазин скинул пепел в блюдечко, стоящее на подоконнике, посмотрел во двор.
-Вот идет еще один экземпляр, женщина, которая дает… -он сделал паузу, - уроки, - добавил Хазин, засмеялся и закашлялся.
- Нет, кажется даже ««Winston» здесь поддельный.
Валера посмотрел в окно – внизу по двору, держа в руках нераскрытый зонт, шла в бежевом плаще Анна Серапионовна, преподаватель биологии. Она остановилась, раскрыла зонт и пошла к воротам.
-Анна Серапионовна просто осталась в прошлом. И это неплохо, а Елена Прекрасная, как ее называют обожающие ее ученики,  тянет из прошлого все, что здесь совершенно неуместно: классика, иностранные авторы, поэтические вечера.
- Она такой же энтузиаст, как и вы.
- Я не энтузиаст, я профессионал. И вам советую им стать. Я преподаю то, что осталось неизменным со времен Аристотеля и даже египтян.
-А разве Гете и Аристотель – не одно и то же?
-Нет, Гете уместен там, только там. Здесь он не нужен, как все лишнее, мешающее, раздражающее.
Валерий Александрович вспомнил, что недавно предлагал девятиклассникам посетить одну очень интересную усадьбу под Москвой, которую любил дед.
-  Нужен черный хлеб, - продолжал Хазин, - а не пирожные. Иначе…
-Мария Антуанетта?
-Она самая, несчастная, по сути, женщина.
- Я придерживаюсь другой концепции.
-Это бывает, я придерживаюсь Торы. Но это вечный спор. Да.
Но вернемся к нашим баранам. Кстати, лет пять назад в классе Людмилы Прокофьевны  были Баранов, Козлов, Селезнева и  Бобров.
Валера засмеялся.
- Да, так вот мы говорили про времена, которые вас почему-то интересуют. Парторгом тогда была учительница немецкого языка – Роза  Исааковна Зельцер, страшная  энтузиастка, как все мои соплеменники, жительница района чуть ли не со времен царя Гороха, вечно в заботах, делах, то субботник в пользу  каких-то латиноамериканских бандитов, то делегация для встречи на Ленинградском очередного людоеда из Африки. А я только что вернулся из Советской Армии, служил в Белоруссии, в какой-то страшной дыре. Все это ненавидел. Помню, первая же осень, когда я начал работать, год восемьдесят шестой или восемьдесят седьмой, кажется, в Спасоглинищевском, на Семхастейрем, была колоссальная демонстрация, первая подобного рода. Мы с друзьями два часа пробирались ко входу в Синагогу, а там были еще часа три, выносили особо почитаемые свитки Торы. Все стояли и ждали, когда ее пронесут мимо, чтобы коснуться святыни. Сейчас все эти ребята давно уже уехали.
-А вы, Евгений Борисович?
-Мама болела, и потом, там, кажется, не очень нужны неквалифицированные учителя физики.
-Вы же очень квалифицированный учитель.
-Да бросьте, Валерий Александрович, кому я там нужен. Полы в больницах мыть? Мы –советские, по сути, учителя, только здесь и можем работать. Мы пропащее поколение, вот у вас еще может быть будущее.
- А ваши друзья, которые уехали, кем там стали?
-Правильная постановка вопроса. Кто где. Один в Технионе, в Хайфе, а другой на кроватной фабрике.
-А ребята вас любят, Евгений Борисович.
-Они всех любят, кто строг и требователен. И вас полюбят, если не будете им врать и распускать их.  Да, так  вот эта самая Роза Исааковна каким-то образом узнала, что я был на праздник в Синагоге. Меня вызвали – сидят, тройка. Вы знаете, что это такое?
- Суд в тридцатых?
-Точно. Сидят Настасья Петровна, со своим ужасным шиньоном,  Роза Исааковна и старшая пионервожатая Людочка. Эта смотрит на меня со страхом и жалостью. А я так спокойно говорю – у нас свобода вероисповедания, я исповедую иудаизм и выполняю все предписания.
-Даже субботу? – спросил Валера, улыбаясь, у него в институте был Рома  Шварц, он никогда не появлялся по субботам.
-Хотите поймать? У меня суббота всегда была методическим днем. Советскому учителю полагался методический день.
-И что же они, эта тройка?
-Заахали, заохали, « вам не место, и так далее». Но времена были уже вегетарианские. А в партию я никогда не вступал. Они просто побоялись дать ход делу, через год наступало Тысячелетие их Православной церкви. И уже, вроде, полагалось быть верующим. Впрочем, это, как оказалось, не лучше.
-Да, наверное, не лучше. – Валера вспомнил некоторых преподавателей в институте, которые, как говорили, прежде вели историю партии, а потом стали фанатичными верующими.
- Да, так вот, тогда в школе работало еще немало старых учителей.
-Где же сейчас эта Роза Исааковна?
-А вы как думаете, Валера? Догадайтесь с трех раз, – Хазин таинственно улыбался.
-Там же, где ваши друзья?
Хазин засмеялся.
- Даже с первого раза! Из вас что-то может выйти. Точно! Она уехала году в девяносто третьем. Она  во время войны работала на военном заводе, там у нее была  приличная  пенсия, уважение, подарки к девятому мая. У них был свой клуб.
-Она, конечно, могла бы мне  помочь. У вас есть с ней связь?
-Она умерла три года назад.
-Жаль
-Ей было восемьдесят три.
- Были же тогда и другие, может, они живы?
- Да, были. Работал здесь в то время военруком  некий  Николай Васильевич Сухарев, кажется, полковник в отставке.
-Я слышал о нем в музее, - сказал Валера.
Да? И что же вы о нем слышали? Впрочем, я и сам догадаюсь: ветеран, герой, подвижник. Так?
Курнаков кивнул.
-А вот я вам о нем