Тени Эзеля опубл. в альманахе "Подвиг".

начинается стройка,  а жители идут по извилистым тропкам, по грунтовым дорожкам. И где-то там, далеко, уже застит горизонт первое многоэтажное здание района – военный госпиталь.

На следующий день, во вторник,  по дороге на работу он уже шел по незнакомым, как ему теперь казалось,  улицам.  Они открывались по-новому, как лицо человека, с которым прежде был только знаком, а теперь узнал о нем что-то очень важное, сблизился, стал понимать.
Фотография, на которой корпус школы казался не совсем обычным, не давала ему покоя.
Валерий Александрович решил осмотреть корпус школы внимательней. Но в среду  было очень много работы.

Глава 6
Первый выпуск

Глядя на молодого историка, Хазин испытывал странное чувство.
-Обломают, - говорил он себе, - конечно, обломают, -  и вспоминал, как он сам когда-то, еще худой и черноволосый,  пришел работать в старейшую школу района, в этот самый краснокирпичный корпус, куда теперь временно переехали.
- Нет ничего более постоянного, чем временное решение, - не раз повторяли в окружении Хазина по самым разным поводам.

Когда-то круглолицые девчонки  хитро посматривали  на  совсем  молоденького физика.
Для солидности он отпустил себе броду и стал носить очки с затемнением.
Первое классное руководство Хазин  получил через два года после прихода на работу, и его классу предстояло заканчивать школу в одной стране, а получать дипломы уже в другой.
Среди юношей тогдашнего десятого  класса  один собирался  на биологический в МГУ, двое в МФТИ, четверо в МАИ, один в МАДИ, Вальковский шел в ПЕД на исторический.
Худой, длинный Растерин  уже в десятом  массажистом получал в два раза больше Хазина, посматривал на всех свысока, Гуляева подрабатывала в кафе,  Кичигина где-то танцевала. К школе ее подвозил на ослепительно синей «Волге» высокий, холеный парень в  варенке, с толстой, в палец толщиной, золотой плоской  цепью сложного плетения. На цепи  висел  большой крест  с камнями. Кичигина ходила в суперкороткой юбке, красилась помадой ЭСТЕ ЛАУДЕР, на ногах носила туфли со шпильками не менее пятнадцати сантиметров. Отец с матерью Оли были в разводе, мать работала поваром в кафе «Ласточка», дочка жила уже отдельно,  снимала квартиру, училась средне.

Хазин  понимал, что если с ней у кого-нибудь  будет конфликт – добром дело не кончится. То здесь, то там в районе шли разборки. На новогоднюю дискотеку заявилось человек шестнадцать, в широких  клетчатых штанах. Вокруг шептались: «Любера»!
Хазин  и физрук Паша пошли с ними объясняться, а в это время Татьяна Александровна, учитель математики, уже крутила диск телефона в канцелярии,  вызывая наряд.
Наряд прибыл через семь минут. «Любера» к этому времени уже испарились, а женщины смотрели на Пашу и Хазина, как на настоящих героев. Хазин заметил и удивленный взгляд Марии Анатольевны, молоденькой  учительницы русского и литературы.

Через пять лет Сонкин, который поступил на биологический, устроился продавцом шаров для боулинга,  ребята, закончившие МФТИ, создали фирму по продаже билетов на Авиарейсы, Вальковский  стал работать сомелье, Кукаркин, закончивший МАИ, работал вышибалой  в баре где-то в другом районе.
А Олю Кичигину нашли повешенной в той самой квартире, которую она снимала. Говорили, что из-за квартиры и убили.


В почти кромешной тьме зала мелькали по стенам зеленые, красные и белые огоньки, стеклянный шар под потолком крутился, выхватывая своими слепящими гранями то одну, то другую группу танцующих, составивших два огромных круга.  Два новых  выпускных класса то растворялись, то вновь возникали  в  пространстве, наполненном  гремящей музыкой. На сцене два парня в расстегнутых рубашках  синхронно  работали  руками и ногами, создавая фигуры все еще модного брейк-данса.  Девушки, сплошь в легенсах, со струящимися  огоньками люрекса или в гофрированных коротких юбках, в коротких майках, парни в джинсах, с расстегнутыми рубашками, извивались, словно выбрасывая накопившуюся за десять лет учебы энергию.
По стенам и у входа жались несколько обязанных присутствовать на Выпускном  учителей. Мужчины караулили внизу, чтобы никто не передал в окна первого этажа  водку и портвейн. Год назад пришлось останавливать Выпускной, приводить в порядок троих. Один так и пролежал до спасительного рассвета на скамейке. В пять пришла его тетя и забрала счастливого выпускника домой.
Хазин  иногда выходил на крыльцо, и за его спиной тут же с металлическим лязгом закрывались двери, чтобы ни одна страждущая присоединиться к празднику душа, из числа тех, кто закончил свою учебу в этой школе два года назад, не проникла дальше разрешенного пространства. Милицейский наряд иногда показывался из-за угла спортзала – двое, младший сержант и  старлей -  обходили здание по периметру. Тогда какие-то тени бросались  в темные купы кустов.
Охраны в школах еще не было.
Стоял июнь девяносто третьего года.
Двое парней из этого класса  никуда не собирались – обоим по восемнадцать должно было исполниться  в августе
Оба занимались  боксом,  - Вадим Акимов, вихрастый, готовый драться по любому поводу, длиннорукий, до отчаяния смелый парень и  Артур Агаянц – невысокий, крепко сбитый, черноволосый юноша из большой армянской семьи. Агаянц по-своему воспитывал  младшего брата и  подрабатывал  в охранной фирме, которых уже  расплодилось несчетное число.

Первого сентября, на следующий год после распада союза, в коридоре стоял растерявшийся мальчик шестнадцати лет и смотрел на два удаляющихся в разные стороны хвоста новых десятых классов. Мальчика в соседней школе оставили на второй год.
Год назад впервые заканчивали  школу одиннадцатые классы, и учителя еще не привыкли, что десятый – не последний. Мальчик стал заглядывать в открытые двери кабинетов.
-Ты Артур? – услышал он за спиной.
-Ага.
-Агаянц?
Кивок.
-Так поднимайся скорей в четыреста десятый, - чернобородый низенький  мужчина в коричневом в полоску костюме с  галстуком  ярко синего цвета  улыбался через  очки с затемненными стеклами.
-Новенький?
-Угу.
-А что ты все «ага» да «угу». Волнуешься? Все в порядке. Десятый «Б» - ребята хорошие.
-А вы их классный?
-Ну, вот, нормально говоришь. Классный.
- Евгений Борисович?
-Угу – засмеялся чернобородый.
Артур тоже засмеялся.
Осенью он  принес в школу свой газовый «Питон» калибром девять с половиной. Хазин  изъял и обещал вернуть после уроков. Обещание сдержал. В барабане  револьвера были видны  желтые и черные патроны. Жора объяснил, что это заряды с различным наполнителем газа – более сильные - желтые, менее сильные - черные.  Такие знания тогда были необходимы. Агаянц обещал больше в школу подобное не приносить и сдержал обещание.

Сразу после выпускного Акимов и Агаянц получили повестки, обоих взяли в  ВДВ.

Хазин  женился вскоре после прихода в школу на Маше Клыковой, которая, как и он, только что пришла преподавать. Маша была филологом. Через год после свадьбы она ушла работать в какое-то спортивное издательство корректором. Они прожили вместе семь лет и развелись. Дочка, тонкая,  черноволосая, обидчивая,  жила с матерью, виделась с отцом редко.
Он уехал бы, как многие его друзья, но сначала семья – Маша ни в какую не хотела и думать об отъезде, затем – болезнь мамы, дела, рутина. Стукнуло сорок – менять жизнь уже не хотелось.
Хазин вел уроки виртуозно, сыпал афоризмами, замечал любую постороннюю деятельность учеников, его боялись и слушали, приборы в его кабинете были в безукоризненном состоянии. При переезде он сам, лично, каждый прибор упаковал в мягкую фланель,  уложил в коробки и  отнес в свои зеленые «Жигули».  Автоматов Хазин не признавал, гонял по извилистым улицам района, как мастер-гонщик и постоянно курил «Winston». Екатерина Великая его недолюбливала, но ученики Хазина неизменно приносили высокие баллы на экзаменах и призовые места в олимпиадах.

Гладя на лица современных старшеклассников,  Хазин ловил себя на том, что узнает черты тех ребят, вихрастых и коротко стриженых, высоких акселератов с огромными руками и худеньких, скромных незаметных. Снова перед ним проходили  эффектные девицы на высоких каблуках и полные, вечно переживающие  девушки, краснеющие при каждом вопросе.
Из прежних учителей, которые помнили переезд из старого здания в новое, оставалось человек пять, не больше. Трое учителей старшей школы, в том числе Хазин, библиотекарь, дорабатывающая последний год, и одна учительница начальной школы.


Глава 7
Детство

Маленький Женя Хазин оказался в деревне первый раз сразу после первого класса. Родители решили снять дачу по Белорусской дороге.
Утром к подъезду, где они жили, подъехал грузовик, и в него стали загружать самые разные вещи. Женю посадили рядом с отцом, в кабину. И они поехали. Ехали, как показалось Жене, очень долго, сначала петляли по городу, по совсем незнакомым районам, затем пошли подмосковные леса, дорога то шла вверх, то вниз, вдоль серой ленты шоссе тянулась нескончаемая  стена темных елей, изредка белели березовые  рощицы, зеленели опушки, проносились деревенские дома, какие-то памятники,  и снова лента шоссе.
Они выгрузились на широкой деревенской улице. Справа и слева за заборами и вишневыми и яблоневыми деревьями виднелись высокие крыши дачных домов. Женя  в первую очередь проверил, цел ли его двухколесный велосипед.

Лет через пять после начала работы, когда в стране все стало уже заметно меняться, Хазин, совсем не сентиментальный человек,  вдруг поехал на Белорусский вокзал, сел в электричку, и замелькали знакомые названия, стали проплывать не изменившиеся платформы. Он сошел на одной из таких платформ и вдоль зеленого деревянного забора пошел  к поселку. Странно, забор так и стоял на том же месте, но теперь он оказался очень низким и коротким, а когда-то был длинным, высоким, за ним росли яблони и вишни, и маленький Женя все силился дотянутся хотя бы до одной ветки, но не доставал.
Евгений Борисович усмехнулся и вышел на главную улицу деревни.
Большая, казавшаяся длинной, не улица, а просто  дорога между домами, оказалась нешироким пыльным трактом, а  дома вдоль дороги, в которых жили когда-то дачники, стали  низкими. Вот и дом Мишки Яблочкина – дачного приятеля. А вот и дерево около их дачи – все тот же толстый раздвоенный ствол, длинные ветви, по которым он так любил лазить и спрыгивать вниз.
Он постучал  для приличия в калитку, толкнул ее и вошел на двор, оказавшийся теперь  маленьким пятачком, на котором когда-то стоял под навесом длинный стол, и за этим столом собиралась  вся их большая семья. Теперь на дворе под навесом стоял ярко-красный «Москвич». Вот и дом, и окно, через которое он выпрыгивал на двор, когда мать не разрешала после обеда гулять, а вон и крыльцо. По крыльцу спускалась низенькая старушка в цветастом платье.
-Вам кого? – спросила она, и Хазин узнал бабу Клаву, сережкину мать, которая сдавала им дачу.
-Баба Клава, я Женя, помните, мы у вас три года дачу летом снимали.
-Чой-то не упомню, - прищурилась старушка, - многим дачу-то сдавали.
-А Сережа где? – спросил Хазин.
-Сережа-то? В Одинцове работает, на грузовике. Женился, -  лицо ее посветлело, -  сынишка у него. Так вы знаете