Дыры.

Некоторое время молчали, уплетая чертов ужин. Вернее, отец уплетал, а мы сидели с мамой, как две соперницы-клуши, не поделившие насест. Мне хотелось улизнуть, но я знала, что так будет только хуже.

— Мне соседи все рассказали,— мечтательно проговорила мама минуту спустя.

Она уставилась на меня. Я на нее. В ее глазах сквозило злорадство.

— Что рассказали?— напряженно спросила я.

— А то, как ты обжималась в подъезде с этим твоим ухажером, вот что!

Отец по инерции навернул еще пару ложек супа. Потом до него вроде бы начал доходить смысл сказанного. Он, видишь ли, мой дорогой дневник, хотел отдохнуть после трудовой недели. Принять на грудь, что-нибудь рассказать бессмысленное, но веселое, потом залечь перед телеком и укрыться в скорлупе на весь вечер, чтобы никто его не дергал. А тут такие откровения мадам Брошкиной. Теперь они вдвоем на меня пялились. Мама — торжественно. Отец — пока удивленно.

— С Виталиком?— Я стала совсем пунцовой.— Ты говоришь — с Виталиком?

— С Виталиком, не Виталиком, откуда мне знать.— Мать поджала губы.— Может, у тебя их много, этих Виталиков…

— Мама, прекрати!— Мой голос зазвенел, предвещая начало очередной истерики.— Ты же знаешь, что мы с ним просто друзья!

— Ага, друзья!— с готовностью откликнулась мать.— Все вы так говорите. А потом несете в подоле.

Меня переполнило дикое возмущение. Я никогда не тихарилась с Виталиком, ведь это была действительно дружба, и мама прекрасно это знала. А вот знала ли она, что в тот день, о котором она мне сейчас предъявляет, Виталика едва не убили? Причем исключительно по моей вине. Могла ли она знать, как все сложно и запутано у нас с ним, особенно после того случая в подъезде, когда я позволила себя поцеловать, и какая-то падла нас застукала? Она не знала и, испытываю подозрение, не хотела знать. Ей было плевать.

Пока я беспомощно пыталась найти достойное опровержение, отец успел побагроветь. Учитывая, как мама преподнесла, его можно понять — мне только тринадцать. Да и несколько подряд употребленных рюмок сыграли в этом не последнюю роль.

— Чего удумала?!— рявкнул он.

Вот этого у него не отнять. Что трезвый, что подшофе — рявкает он одинаково. Как правило, не дожидаясь даже веского повода.

— Папа, это неправда!— в отчаянии выкрикнула я.— Мы просто друзья!

— Говорю же, взрослая стала,— проворковала мама, сияя, как чайник.— Родную мать ни в грош не ставит. Стало быть, врушка я, так?

— Врушка!— завопила я ей в лицо.— Да, врушка!

— Не смей!— Все маски оказались сорваны. На лице мамы осталось лишь одно чувство — злоба. Оно было необъятным, как весь этот несправедливый мир.— Всего тринадцать лет! Позоришь нас перед соседями, дрянь ты этакая!

Позоришь перед соседями… Мне бы тогда смекнуть, что к чему, но мое возмущение было таким же бескрайним. Отец побагровел еще больше.

— Чтоб ноги его больше не было!— рявкнул он вообще уже невпопад.

— Так он к нам и не ходит!— поспешила мать его реабилитировать.— В подъезде вечно трется. Совесть, видать, не чиста.

— Он мой друг!— взвизгнула я, и вот тут отец вскочил.

Я думала, он меня прибьет. Такой у него был вид. Все мое возмущение как ветром сдуло. Похоже, чего-то я не учла во всем этом маскараде. Такое ощущение, что между ними уже подробно мусолилась эта тема, так что отец завелся, можно сказать, с пол-оборота. Не знаю, что мамочка ему навнушала, но выглядел он страшно.

— Заткнись!

Он нависал надо мной, сжимая и разжимая кулаки. Никогда в жизни он не поднимал на меня руку. Двойная работа в этом плане ложилась на плечи моей многострадальной мамы. Я решила, что этот день настал.

Мама, впрочем, тут же засуетилась, изобразила озабоченность. Стала торопливо утискивать отца на место. Не знаю, до какой степени она была искренна. Кто знает, как бы все оно обернулось, если бы отец перешагнул тогда черту.

Он уступил ее настойчивости, вновь уселся за стол, взял в руки ложку. На меня он не смотрел, испугавшись своей же ярости. Покосился один раз на бутылку, но, видимо, посчитал, что момент не совсем подходящий.

— До чего отца довела!— попеняла мне мамочка победно.— Смотри, если только еще раз узнаю, что ты с кем-то тискаешься… Не смей позорить нас перед соседями. И чтоб ноги твоей больше не было у тети Зои. Докатилась совсем!

И вот тут-то мои глаза открылись. Инцидент с Виталиком Синицыным - пустяк, мама даже не придала этому значения. Несмотря на сплетни, она вовсе не была намерена препятствовать нашему с Виталиком общению. Ей требовалось другое: отлучить меня от тети Зои после конфуза, произошедшего днем.

Когда я молча вышла из-за стола, меня никто не удерживал. Обычно, если я не доедаю, мать начинает разоряться, а тут — ни гу-гу. Я укрылась в своей комнате, немножко поплакала, после чего включила музыку и постаралась забыться.

Зато на следующее утро на моем письменном столе загадочным и молчаливым образом возник пакет прокладок. Мама просто положила его, не сказав мне ни слова. Я также молча приняла подачку. Куда мне было деваться?

Виталик Синицын в меня влюблен, я так полагаю. Был, по крайней мере. Прошлым летом он провалил вступительные экзамены в институт, весной его загребли в армию. Тот инцидент, по поводу которого состоялся наш общесемейный скандал, состоялся летом на заре нашей дружбы, когда я переходила в восьмой класс, а Виталик в десятый. Он… Он всегда был милым. Галантным, обходительным и добродушным. Кавалер, да и только. А я всегда оставалась к нему потребителем. У меня было море благодарности, и ни капли нежности. Виталик служил отдушиной, на нем я могла сорвать свое дурное настроение. Временами я вела себя так, что меня потом грызла совесть. Вот только прощения я не просила. Во-первых, не считала себя обязанной. Во-вторых, привыкла уже, что он и так все сносит.

Надька Трофимова придумала ему смешное «погоняло» — Хорек Тимоха. За его покорные ухаживания, даже обреченные в какой-то мере. Он таскался за мной, словно шел на Голгофу, я была его символическим крестом, и именно с покорности у нас с ним все завязалось. Я имею в виду — дружба.

Я знала его визуально по школе — все-таки взрослый парень и довольно-таки видный. С виду серьезный, а таких у нас в школе — наперечет. Весной, когда седьмой класс подходил к концу, а до моих первых месячных оставалось всего ничего, я как-то обнаружила, что он плетется за мной после уроков. Ну, обнаружила и забыла: может, нам по пути. Он идет своим путем, я — своим, два пути совпали, как два вектора, в одном направлении. А потом Катька Череповец, с которой я делю парту, шепнула мне, что Синицын мной интересуется. И тогда я смекнула: неспроста все эти совместные прогулки на расстоянии, тут явно попахивает интригами мадридского двора.

Я, конечно, не Катька Череповец. И даже не Надька Трофимова. Во мне сто тысяч голодных чертенят делят одну тарелку. Кто-то на моем месте, раскусив игру, напустил бы на себя неприступный вид, кто-то бы, напротив, стал строить глазки, намекая, что пора бы и осмелеть. Я же, когда мне надоела эта двусмысленная беготня, просто прижала несчастного парня в угол. В переносном, разумеется, смысле.

Он, значит, плетется за мной на приличном расстоянии, изо всех сил делая вид, что смотрит куда угодно, только не мне в спину (предположить, что Виталик мог заглядываться пониже спины, я не в состоянии). И тут я вдруг разворачиваюсь и иду ему навстречу. Господи, я думала, он слиняет! Мы как раз находились возле полосы кустарника, где распустились листья, так что ему могло быть сподручно: сиганул в кусты и — деру, мелкими перебежками. Но он как-то выстоял. В тот момент проявилась вся его покорность.

— Ты чего за мной ходишь?— набросилась я на него, строя из себя рассерженную дамочку.

Бедняга покраснел, но остался на месте.

— Ну… Я так…— промямлил он.

Я критически его осмотрела.

— Даже отпираться не собираешься?

Он покраснел еще больше и мотнул головой.

— Ограбить хочешь?— прищурилась я.

Он отшатнулся, вся его краска схлынула. Он ожесточенно затряс головой.

— А что тогда?— смилостивилась я.

Он пожал плечами и вымученно улыбнулся.

— Ты Виталик, да?— продолжала я атаковать его по всем фронтам.

— Да…

— Приятно, Люся.

— Я знаю.

— Справки наводил?— нахмурилась я.

— Извини, я хотел узнать, есть ли у тебя парень.

— А что тебе до моего парня?

— Ничего!— Он даже удивился.

Да, веселенький разговор. Похоже, если бы я не довела дело до конца, так бы все и осталось — неопределенно и скомканно.

— Или ты хочешь меня проводить?— подсказала я.

— Ну… В общем, да.— Он вновь вымученно улыбнулся.— Я хотел.

— Виталь…

— Что?

— А почему я все за тебя говорю?

Он вытаращился на меня, не понимая, о чем я. Я еле удержалась, чтобы не расхохотаться. Отомстить ему за шпионство следовало, но унижать человека — это не по моей натуре. Потом он неуверенно улыбнулся, и эта улыбка была уже не такой мучительной.

— Слушай, прости. Я хочу тебя проводить. Ты мне нравишься.

Господи, и это девятый класс, мысленно возвела я глаза к небу. Хуже детей малых.

— Только это ничего не значит, Виталик,— предупредила я его, возобновляя свой путь к дому. Он послушно поплелся рядом.— Просто раз уж нам по пути…— Тут я ему подыграла. Понятия не имела тогда, где он живет, но подозревала, что нам явно не по пути. Он молча и благодарно принял эту игру. Он был согласен и на меньшее.

— Так у тебя есть парень?— спросил он.

— Ты же справки наводил.

— Ну, я не очень лез в твою личную жизнь.

— Нет у меня парня. Я еще маленькая.

Трофимова, к слову сказать, в эту весну потеряла девственность. Правда, из всего класса об этом знали только я с Катькой. Однако, будучи тринадцатилетней ровесницей Трофимовой, я ничуть не лукавила. У нее, во-первых, месячные пришли на год раньше. Во-вторых, для меня приход месячных никогда не был критерием половой зрелости. Я не собиралась, очертя голову, ударяться в секс, как Надька, хотя, по ее же рассказам, ей в большинстве случаев было совсем не в кайф. Но она упорно работала над этим делом.

— А можно, я понесу твою сумку?— осторожно спросил Виталик.

— Сама справлюсь!— огрызнулась я, а потом вдруг передумала:— На, неси, если хочешь.