Фототерапия.

Я не винил ее. Было тяжело, а минутами — жутковато, но окончательного краха надежд я не ощущал по той простой причине, что не было их, этих надежд. Я близко к сердцу принял наш разрыв и нашел успокоение в стихах. Потом мне рассказывали, что она пустилась во все тяжкие, меняя партнеров каждый день. Я в это не верил. Это бы значило отказ от уверенности в будущем, и тогда какой смысл был бросать меня? Хотя женщины порой выдают и не такие номера. Но я все равно не верил сплетням.

Я не делился своими горестями с Альбертом. Мы дружили, но не сказать, чтобы были не разлей вода. Ближе к пятому курсу Эйнштейн тоже стал отдаляться. У него появились знакомства в сфере бизнеса, он стал частенько пропадать по вечерам с незнакомыми мне людьми, иногда я встречал его на улицах с женщинами, рядом с которыми я постеснялся бы даже пройтись.

Так или иначе, его я тоже не винил. Нас не связывали никакие обязательства, он не клялся мне в вечной дружбе, просто время расставило все по своим местам. Оно всегда так поступало. За всю свою жизнь я так и не обзавелся настоящим, истинным другом. Повсюду — одни знакомые и приятели, вроде Володьки Кашина и Сергея Арсланова. Но от них мне ничего не нужно. Все, чего я был лишен в жизни, я обрел, сидя за процессором фирмы Фуджи для широкомасштабной печати фотоснимков.

Немного посидели после закрытия. Володьке Кашину стукнуло 26 лет. Он пришел в магазин без пяти восемь с полными пакетами пива и провианта. Мы дождались приезда Коновалова и Байдакова, быстро организовали стол, достали бокалы. Бокалы каждый припасал для себя; был среди них и мой, только сегодня он оказался невостребованным: моя смена, а во время работы я не пью. Пришел Серега Арсланов, Леня Ефремцев привез заказы пораньше. Не было только Ирины Галичевой. Володька звонил ей домой, но никто не брал трубку. Жаль.

Мы уселись за стол выпить за здоровье коллеги. Володька не обладал такой броской внешностью, как Серега, он был худощавым и длинным, свои белесые волосы он постоянно собирал сзади в хвостик. Он тоже был женат, и, судя по выражению лица его супруги, в те редкие моменты, когда я встречал их вдвоем, она была вполне довольна своей жизнью.

— Кто скажет тост?— Андрей Байдаков поднял бокал. Он и сам был не дурак поболтать, но всегда уступал право первого слова. Для раскачки, наверное.

— Маринка, ты скажи! — внезапно предложил Серега Арсланов.— Как единственная девушка, явившаяся почтить память коллеги.

— Чего болтаешь!— фыркнула Маринка.— Какая память, у нас ведь не похороны.

Сам Володька молча краснел, уставившись на бокал с пивом с глуповатой улыбкой на лице. Сейчас его начнут хвалить. Что ж, радует то, что хоть в такие дни можно услышать похвальбу от начальства. Не то чтобы они были черствые, просто боялись нас сглазить.

— Ладно, я скажу.— Коновалов одним движением руки оборвал словесный баскетбол.— Как старший. — Несколько секунд он сосредоточенно обдумывал предстоящий тост, а я, наблюдая за ним, понял, то относится он к этому довольно серьезно. Возможно, единственный из всех присутствующих.

В самом деле, тосты — весьма и весьма ответственное дело. Личин тостов — тысячи, не меньше, чем в фотореалиях, что проносятся мимо меня каждую смену. Жаль, что нельзя запечатлеть тост на фотографиях. Пару раз в жизни мне приходили на ум неплохие, по моему мнению, тосты, но мне так и не удалось выразить их словами: один раз меня перебили, в другой мне помешала природная застенчивость.

— Я вот что хочу сказать,— начал Коновалов.— Вот мы собрались здесь — да?— самые разные люди. Все мы личности, у всех у нас свои заскоки, свои цели, мы, можно сказать, люди разных миров. Но сейчас я этого не ощущаю. Мы сидим здесь — да?— за одним столом, нормально, кушаем, выпиваем, и никому из нас дела нет до заскоков другого: мы все равны. Бывает так, что человеку нужно упасть, чтобы почувствовать соседа, чтобы понять, что все мы люди. Это я к тому, что, несмотря на разницу, мы находим общий язык — да?— и умеем решать проблемы вместе. Так вот, я хочу выпить за то, чтобы мы всегда оставались такими, хочу пожелать тебе, Володя, чтобы ты не забыл это чувство равенства. Может, это немного корыстный тост — да?— но какой уж есть.

Что ж, сказано неплохо. Надо отдать должное: умеет Коновалов настроить коллектив — да?— на рабочий лад. Я незаметно оглядел других: все изучали свои бокалы. Марина Кудрикова кивала в такт словам шефа. Володька продолжал улыбаться. Серега сидел почему-то хмурый, видно, вспомнил что-то. В общем, картина была такова: спич Коновалова никого не оставил равнодушным.

— Так выпьем же!— едва не завизжал Андрей Байдаков, и все встало на свои места.

Пили пиво, закусывали, болтали. Я, в основном, молчал, наблюдая за всеми сразу. Серега с Володькой, секретно склонив головы, о чем-то разговаривали, сопровождая беседу хихиканьем. Коновалов тоже молчал, изредка вставлял отдельные фразы. Маринка пристала к Байдакову, выспрашивая у него подробности любовных побед. Андрей вяло отмахивался: видно было, что этот разговор ему не очень по душе.

— Ну, слушай, это же гадко,— не унималась Марина.— Совсем незнакомая женщина. А вдруг у нее зараза? Сейчас вендиспансеры переполнены, ты не боишься?

— Сплюнь!— Байдаков старался встречать выпады Марины с улыбкой, но было заметно, что он слегка раздражен. Наверное, больная тема. А может, он и не трахается вовсе, а только сочиняет?

— А как же те женщины? — Маринка не стала плеваться. Сейчас она играла высоконравственную особу.— Им каково? Они-то сами не боятся?

— Откуда я знаю?— проворчал Байдаков.— Спроси у них. Сейчас снять девочку на ночь — что сигарету выкурить, блин.

Прав Байдаков, как нельзя прав. Кроме всего прочего он своим ответом подтвердил мои недавние размышления: бери, раз дают. Если загодя знаешь, что дело выгорит без сучка, без задоринки, отчего бы не попробовать. Вот он и пробует. И другие пробуют. О чем шепчутся Кашин с Арслановым? Не о своих ли похождениях? Интересно, а они фотографируют своих любовниц?

Разошлись ближе к десяти. Когда бутылки опустели, Серега Арсланов предложил купить еще пива, однако я бешено воспротивился:

— Вы мне всю душу выматываете вашим пивом!

Сергей понятливо ухмыльнулся.

— Так давай и ты с нами.

— Правильно делает, что не пьет,— вступился неожиданно Коновалов.— Работа — прежде всего. Давайте по домам.

Я не стал подчеркивать, что удерживает меня от выпивки не слепая преданность общему делу, а ясность мысли, необходимая при печати. Однажды я пробовал печатать с пивком — после первого часа работы я уже перестал соображать, что за субъекты мелькают на снимках и что они хотят своими фотографиями выразить. С тех пор я не провожу подобных экспериментов.

Я проводил всех до двери, и Андрей Байдаков навесил на дверь амбарный замок, укрыв меня от мира до утра. Но мир не собирался меня отпускать. Мир ждал меня в коробках с заказами.

В одной из коробок обнаружилась парочка дневных заказов, пропущенных мной из-за неожиданной гулянки. Иногда люди прибегали в магазин перед самым закрытием, со знающим делом заказывали фотографии, а потом требовали, чтобы через сорок минут те были у них на руках. Любопытно, как они себе это представляли? Ну, в случаях с постоянными клиентами девчонки начинали меня умасливать, чтобы я удовлетворил их прихоть, не то ведь могут обидеться и перейти к конкурентам. Я оставался непреклонен. Стоит однажды дать поблажку, и народ вконец обнаглеет.

Мне было проще «отбить» эти дневные заказы, и потом уж перейти к заказам с точек. На первой пленке снята танцулька; вспышка слабовата (батарейки подсели, а никто не удосужился проверить), и люди вышли тенями и силуэтами, кривляющимися под неслышную мне музыку. Ничего занимательного, такое мы уже проходили. Учитывая неимоверно высокие цены на пленки, я всегда оказывался в замешательстве: а стоит ли тратить кадры на эту муру? Но у людей на снимках было свое мнение на этот счет.

Второй заказ представлял собой вечеринку. По негативу невозможно было что-то различить: очень много людей. Я отрубил петлю, занялся заказами с точек. Отобрал все проявки, повытаскивал хвостики из контейнеров, наклеил пленки на «лидеры». Я старался полностью очистить свой мозг от посторонних мыслей — своеобразная медитация Филимона Ряскина, оператора. Краем уха я уловил, как резак изрыгнул дневные заказы, но лишь отметил это для себя как факт. Умозаключения — на потом.

Минут через десять, когда я расправился с проявкой, я подошел к сортировщику и взял в руки первый заказ с дискотекой. Не слишком большой — 15 фотографий, горящих бессмысленностью и непрофессионализмом. Я просмотрел их, но не нашел для себя ничего нового. Быть может, мне просто не хватало музыки, которая и подтолкнула фотографа истратить всю пленку, или же там проходила памятная встреча. Я не понял, как обстояли дела на самом деле, поэтому сунул фотографии в конверт и взял второй заказ.

Пьянка в баре. Судя по обстановке, не слишком дешевом. Женщины — оригинальные и стильные, мужчины все упитанные и солидные. Я с интересом досмотрел до середины заказа, и внезапно потерял всякую способность совершать движения. Такое чувство, словно кто-то из наших незаметно остался в магазине, и теперь подкрался ко мне сзади и оглоушил по голове чем-то увесистым. Но никого здесь не было — только я да две машины. Эффект удара произвел на меня человек, стоящий в группе людей на снимке.

— Не много среди них встречается порядочных скотов,— услышал я в голове голос Ирки Галичевой.— Он порядочный скот.

— Но ты чувствуешь в его словах истину,— сказал я ей тогда. Почему? Потому что в этом правда, голая и беспощадная. И не ее глаза открыли мне эту правду. А надменный и уничижающий взгляд человека, одного из наших постоянных клиентов, который сейчас смотрел на меня с фотографий.

Я взглянул на фамилию на конверте. Скворец. Ну-ну. Иван, выходит, у нас Скворец. Скворчонок. Скворчище, Серый Хвостище. Как же мне хотелось разорвать эти снимки на мелкие кусочки, бросить их на пол, растоптать в пароксизме безумия. Надо же быть такой сволочью — отдать пленку в наш салон. Слава Богу, сегодня не смена Ирины,— вообще-то, как раз ее, я ведь не упомянул, что она подменилась на один день с Маринкой из-за какого-то дела, которое, наверное, и помешало ей присутствовать на дне рождения Кашина. Но ведь это не способ самоутвердиться, спросил я самого себя, и моя ненависть вспыхнула с новой силой, а руки, держащие снимки, зашлись крупкой дрожью.