Фототерапия.

— Мы можем это сделать!

— В прошлом году один парень разбился. Слетел карабин или еще что. Долго летел. И кричал. До сих пор слышу его крик.

— Со мной такого не будет.— Голос уверенный. Да, подобное происходит только с посторонними людьми. Закоренелыми грешниками. Я никогда не «залечу» по дурости, заявляет пятнадцатилетняя девушка своим подругам, а через месяц принимает передачу от воротящих нос родителей в больнице после неудачного аборта.

— Может, он выпил перед этим?— Еще кто-то. Сидит в стороне от костра, на стволе поваленного дерева, с гитарой в руках.— Никогда нельзя пить перед восхождением.

— Да кто ж его знает!

Не знает никто. Самые сокровенные человеческие тайны не видны даже на фотографиях. Они тщательно закрыты от всех, и вырываются в виде предсмертного вопля только в момент падения с двухсотметровой высоты. Однако его уже нельзя расшифровать.

А к вечеру все заканчивается, и обессиленные, но довольные скалолазы размещаются вокруг костра. Кто-то закуривает, кто-то достает гитару, эстафетной палочкой передается по кругу стакан с водкой.

— Давай нашу!— восклицает кто-то, и в ночь проникают струнные звуки, а чей-то хрипловатый голос затягивает песню о безответной любви.

Некоторым людям вообще плевать на увлеченность. Может, это и к лучшему. По крайней мере, уж им-то точно не придет в голову стрелять в кроликов и насаживать бабочек на булавки. Они располагаются поближе к речке и без предисловий приступают к главному — распивают первую бутылку. В самом конце их ряды могут поредеть: кто-то не выдержит пьяной гонки, кто-то вздумает купаться — исход предположителен. Днем рыбалка, вечером пьянка. Такие дела.

Я опять пытаюсь представить себе процесс проявления. Как голубоватая бумага покидает накопитель, как «голова» ленты окунается в проявочный бак, одна фотография за другой проходят через ролики трака, что равномерно и неумолимо тянут ленту к выходу. Вот она, бездушная бумага, отличающаяся от обычных тетрадных листов лишь цветом и плотностью. А в следующую секунду далекий и размытый силуэт начинает вырисовываться на глянцевой поверхности. Он как небесное облако, никогда не знаешь наперед, во что он трансформируется. Это может оказаться человек… да, пятно напоминает ногу,— но через мгновение ты видишь, что человек лежит в гробу, а немного позже начинаешь понимать, что это просто скелет без малейшего кусочка мяса на костях, и стоит он в центре школьного класса, а восхищенные ученики внимательно изучают учебный экспонат. А может, скелет лежит на дне реки, вода в которой столь прозрачна, что становится видимой в самом конце, а пока это не произошло, тебе остается гадать: что же в действительности тут снято? Или большой холм, покрытый ковром деревьев. Снят издали, от чего верхушки сливаются в одну непрерывную линию; ты ждешь, пока изображение не появится целиком, и внезапно осознаешь, что это всего-навсего снятая крупным планом женская грудь.

Я размышляю, стоя возле окна с зажженной сигаретой, глядя на ночной город, пронизанный светом фонарей. В магазине лампы погашены, никто с наружи не может меня заметить — сродни разглядыванию фотоснимков. Ты — молчаливый и теневой свидетель всему происходящему. Частые машины проносятся по дороге в десяти метрах от магазина, иногда до моих ушей доносятся крики гуляющей молодежи. Я позволил себе минутку отдыха. Этого бы не случилось в моем обычном состоянии, но сегодня днем у меня состоялся доверительный разговор с Ириной Галичевой. Он выбил меня из рабочей колеи.

Она молчала; но я не мог не заметить, что ее что-то гложет. Среди дня в магазин зашел один из наших постоянных клиентов. Я в это время сидел рядышком с Ириной. Я видел, как она вздрогнула, и тогда все понял.

Клиент подошел к прилавку. Он улыбнулся Ирине, вынимая из кармана портмоне, а я ощутил на себе ее затравленный взгляд.

— Привет, Ирка,— сказал парень. Со мной он не счел нужным поздороваться — он и не посмотрел в мою сторону. Меня иногда забавляли россыпи благодарностей заказчиков в адрес приемщиц. Люди ассоциировали готовые фотографии с теми, кому они их препоручали. Я не обижался — мне подходило оставаться в тени. Но теперь, сам не знаю почему, я испытал сильную неприязнь к этому человеку.

— Привет.— Она говорила еле слышно, опустив глаза. Я понял, что вторгаюсь в личную жизнь. Тогда я просто поднялся и вышел в свое помещение. Когда я вставал, Ирина порывисто дернулась в мою сторону, словно хотела меня задержать, но я сделал вид, что ничего не заметил. Однако я не стал уходить далеко, а остался за дверью, мельком подумав, что вот, докатился, стал шпионом.

— Чего пропала? — услышал я вопрос парня, нашего постоянного клиента. Парень и парень, нахальный только. Я его невзлюбил.

— Сам знаешь.— Я не мог видеть ее лица, но понял по голосу, что сейчас она злится.

— Ладно, не грузи!— покровительственно обронил парень.— Из-за какой-то ерунды…

— Ерунды? — Я прямо-таки чувствовал, как щеки Иры заливает краска гнева. — Иди ты знаешь куда со своей ерундой!

Лихо. С ерундой пойдет. Только я не верил.

— Чего?— Голос парня стал жестким и грубым. — Ты кончай выбрыкиваться. Как бы потом не пожалеть. Дай мне пленку.

Последовала пауза, за время которой, как я предположил, Ира продавала типу пленку.

— Ладно,— сказал тип на прощание.— Я за тобой заеду вечерком. Не выйдешь — больше меня не будет.

Я выждал какое-то время, боясь обнаружить свое подслушивание, а потом вернулся к ней. На машине лежал горячий заказ, но сейчас была такая ситуация, что и самый горячий заказ должен подождать. Я сел рядом и увидел в ее глазах слезы. Почувствовав мой взгляд, она отвернулась. Мне стало неловко, я не хотел ее смущать.

Она долго молчала. Приходили и уходили люди. Когда в салоне установилась сравнительная тишина, Ира повернулась ко мне.

— Ты его знаешь?— Ее глаза изучали меня, к чему я до сих пор не мог привыкнуть. Слезы высохли, или же она забила их внутрь, и теперь ее взгляд вновь стал непроницаемым. Иногда она казалась мне бессердечной, но такие моменты, как эти недавние слезы, свидетельствовали о противоположном.

Я не стал корчить «непонятки», просто кивнул головой.

— Да. Он же часто здесь появляется.

— Слишком часто.— Ирина Галичева скривилась.— Иваном зовут. Местный бандит. Мелкого пошиба, но старается при каждом случае пошвырять деньгами. Они у него имеются.

— Есть много богатых людей,— заметил я просто для того, чтобы помочь ей вести беседу.

— Но не много среди них порядочных скотов.

Я замер, не глядя на нее, и, поскольку она ничего не пыталась объяснить, осторожно поинтересовался:

— А что случилось?

Она задумалась перед ответом. Наверное, она еще не до конца решила, стоит ли посвящать меня в это дело. Я молча ждал. Если я окажусь в ее представлении не тем человеком, что ж, так тому и быть.

Почему-то я оказался именно тем.

— Он бегал за мной почти месяц.— Ее тон казался равнодушным, однако уголки ее губ дрожали. — Я не обращала внимания сначала. Клиент есть клиент, а богатый клиент… Откуда я знала, может, все его подношения — цветы, шоколадки, прочее,— только вежливость. Как оказалось, не только. Он пригласил меня на чей-то день рождения. Я отказалась. Вернее, отказалась в мыслях, я хотела сказать «нет», но вдруг подумала: а что моя жизнь? В принципе, скука, чтобы упускать шанс. Я решила согласиться.

Мы пили, танцевали, все как обычно. Было весело. Я почему-то не чувствовала себя там чужой. А уже после полуночи Иван затащил меня в спальню и начал приставать. Я была пьяна, но не до такой степени, чтобы не понимать, что мне этого не хочется. А потом вспомнила все его подарки… как он за мной ухаживал… комплименты и… понимаешь, подумала, что вроде как обязана ему. Ну и сдалась. Он, конечно, старался быть нежным. И я даже смогла себя убедить, что, быть может, у нас с ним все получится. Глупо, правда?

— Нет.

Она  быстро посмотрела на меня. Изумление и какая-то жалкая надежда проглянули в ее глазах. Но я и тут сделал вид, что ничего не заметил. Она не простит мне потом, и без того она открывалась мне больше, чем обычному сослуживцу.

— Потом мы начали встречаться,— сказала Ирина.— Однажды я пришла к нему домой без предупреждения и застала его с двумя шлюхами. Понимаешь… я почувствовала себя такой униженной… Конечно, нас ничего с ним не связывало, он не клялся любить меня до гроба.— Она вдруг резко усмехнулась.— Даже сама себе не хочу признаться. Дело даже не в этом. Ну, развлекся парень и развлекся, можно пережить. Только те девицы приняли меня за свою, вот что самое поганое. Они почему-то решили, что я тоже пришла по вызову. И вот тогда я поняла, что для него мы все одинаковы: я, они, все остальные. Теперь я не хочу его видеть. А он меня преследует. Грозит, что буду век потом жалеть…

Она замолчала и уставилась на двойной ряд пленок на витрине. Я думал над этим несколько минут. Никогда не был свидетелем тому, как этот тип с ней заигрывал. Если такое и происходило, то в мое отсутствие. Хочу отметить его хороший вкус: Ира Галичева стоит того, чтобы за ней побегать. По смазливости она немного уступала Маринке, но лишь по смазливости. Красота и смазливость разные вещи. Наверное, она и не хотела, чтобы я высказывал свои комментарии по поводу всего услышанного, просто выговорилась, но я не сдержался:

— Знаешь в чем твоя проблема? Ты до сих пор видишь в его словах правду.

Она вскинула на меня глаза, мгновенно ставшие привычно-изучающими, и готов предположить, что в этот момент она лихорадочно думала, как ей поступить. Сразу обидеться и тем самым поставить в разговоре точку или попытаться вникнуть в смысл моих слов. Она выбрала второе.

— Объясни.