Фототерапия.

Маринка тихонько ахнула, и ее большие глаза стали огромными. Но их можно было не заметить рядом с зенками Селезнева. Он вылупился на меня, как ревнивый баран на молодую супругу, «оседланную» пронырливым самцом. Верилось, что он еле сдерживается, чтобы не броситься на меня. Если бы он это сделал, я бы его ударил. Мне бы это доставило удовольствие. Но каким-то чудесным образом ему удалось с собой справиться. Возможно, будь в помещении другие посетители, он бы все-таки полез в драку. Надо же показать, как поступают постоянные клиенты с вконец обнаглевшими операторами.

— Повтори, что ты сказал,— просипел Селезнев.

— Зачем?— Я пожал плечами.— Здесь довольно тихо, ты и так слышал.

— Я не плачу своей жене...— заорал он и сразу же осекся. Большая ошибка, я едва не расхохотался. Он поддался на провокацию, попытавшись применить денежное мерило к своей супруге. Ему стоило ответить, что мне нет никакого дела до его жены, или, самое простое и эффективное — достать меня кулаком. На его месте я бы так и сделал: ни одна сволочь не имеет права высказываться так о чьей-нибудь жене. Но он запнулся, и мы оба поняли, что он проиграл.

Пунцовый от ярости, Селезнев сграбастал фотографии и молча удалился, громко хлопнув входной дверью. Я наблюдал за ним в окно магазина. Его прямая спина заявляла мне, что я нанес ему оскорбление, которое смывается только кровью. Но мне стало немного легче. Совсем капельку.

— Мы потеряли клиента,— обреченно проговорила Марина.

— Нет.— Я уверенно помотал головой.— Не потеряли. Он вернется. И знаешь почему?

Она посмотрела на меня, но без особой радости. Я понял, что в ее глазах я упал на порядок вниз.

— Почему?

— Он побоится. Побоится, что в другом месте у него не будет возможности повыделываться. Здесь-то он точно уверен, что его будут слушать. Не переживай. Подуется месяц, потом вернется. Да и пленок накопит за это время.

— Будем надеяться,— вздохнула Маринка.

Когда я собирался возвращаться к машине, она опять странно на меня взглянула. Я не смог понять, что в тот момент крутилось в ее голове, да и не хотел особо задумываться. Я поступил, как счел нужным, и мне плевать, если она думает, что у меня поехала крыша.

Я сделал это по одной причине. Я хотел самолично убедиться, что у таких Селезневых есть свое слабое место. Они заявляются в ваш магазин, и на одну вашу фразу у них припасено пятьдесят опровержений. Они полагают, что неуязвимы. И вот мне удалось доказать ему (себе, разумеется, себе), что это вовсе не так.

Поговорить об этом с Маринкой, что ли? Она со своими формами могла бы добиться большего, чем простого парня на «восьмерке», с которым уже встречалась долгое время. Не исключено, что Марине тоже достается своя доля заманчивых предложений, возможно, их куда больше, чем Ира Галичева может представить. Чего ж она теряется? Или ума недостает? Я уже дошел до такой крайности, что готов поговорить с кем угодно, хоть с худокрышей Мариной.

— Марин, когда у тебя свадьба-то?— Я пристроился рядом с ней с чашкой кофе, улучив свободную минутку.

— А что?— Марина, похоже, еще не отошла после того, как я сорвался на сукина сына Селезнева. Своим отношением к нашей беседе она напомнила мне самку пантеры, осторожно пробующую лапой вдруг возникшую на пути воду. Она никак не могла решить, что же выбрать: попытаться переплыть на другой берег или же развернуться и идти другим путем.

— Ничего, в принципе, такого. Простое любопытство.

Она посмотрела на меня, словно прикидывала, чего еще можно ожидать от такого кадра, как я. Видимо, моя внешность показалась ей неопасной: она немного расслабилась, и вырез ее блузки опустился на полсантиметра ниже.

— Мы еще не думали об этом,— ответила она.— Нас пока все устраивает.

— Но ведь вы уже долго встречаетесь.

— Одиннадцать месяцев.

Я вздрогнул. Точно такой же срок был у нас с Леной, когда между нами возникла прожилка отчужденности. Совпадение или закономерность? Я не верил в совпадения. В судьбе совпадений не бывает, как сказал Толстой, великий русский мужик. Он писал романы. Он знал, что говорил.

— Чего ж вы тянете?

Она в который раз уже одарила меня настороженным взглядом. Я и сам понимал, как по-идиотски выгляжу в ее глазах: оператор, лезущий не в свое дело. Но мне требовался ответ.

— А какая разница?— пожала плечами Марина.— Ничего ведь не изменится. Поженимся мы или не поженимся. Что с того?

Вот так. Выходит, и обыкновенные парни могут дать девушке чувство уверенности. Что изменится? Встречает он ее после работы — будет встречать еще лет двадцать, до конца существования магазина Фуджи-фото. Они подумают о свадьбе за год до нее, подкопят деньжат и только потом отправятся в загс. Все продумано, все спланировано, все предрешено. И, главное, всех устраивает.

Нарисовался Байдаков. Выглядел он неважно: испитое лицо, красные глаза, неуверенная походка. Не иначе, выдул вчера не одну бутылку водки, а теперь наступило время расплаты. Есть люди, не знающие меры в выпивке, и Андрей принадлежит к их числу. Я представил, сколько денег у него улетает на одни только попойки, и мне стало страшно.

— Кофеином балуемся?— Он глядел на меня без особого расположения. Кажется, обида еще сидела в его душе. Его можно понять: похмелье, а тут еще я сижу, здоровый и радостный, пью себе кофе, и плевать я хотел на новые налогообложения. Но, вопреки моим домыслам, агрессия вновь дала о себе знать. Сейчас он заведет старую пластинку о вреде тунеядства и пользе самоотдачи.

— К тебе инспектор приходила,— уведомила Андрея Марина Кудрикова.— Просила сегодня явиться в «налоговую».

— Да что они там, совсем обнаглели!— завелся Андрей с пол-оборота.— Только вчера весь день на них убил, блин. Чего хотела?

— Сказала, что это в твоих интересах,— укоризненно предупредила Марина.

Андрей заметался из угла в угол, но скоро понял, что такой темп его просто убьет, и остановился у витрины, глядя на пленки. Он смотрел на них долгим взглядом, говорящим о его полной заинтересованности и преданности работе. Он был предан делу, это правда, но различие между Андреями Байдаковыми и Филимонами Ряскиными в том, что первые работают исключительно на себя, а вторые — исключительно на первых. Здесь я мог ему позавидовать: у него имелась личная заинтересованность в работе.

— Опусти все пленки на рубль. Конкуренты давят, блин, козлы, войну цен начали. Надо марку держать.

«Марка» висела над козырьком магазина и гласила всем встречным-поперечным, что у нас самые низкие цены на фотопленку. Марина немедленно полезла в стол и достала оттуда ценник, демонстрируя личную самоотдачу. Байдаков еще минуту разглядывал витрины: прошелся взглядом по фотоаппаратам, бегло окинул рамки, точно искал тараканов, а потом его глаза нашарили меня, пьющего кофе, и уже больше не двигались.

— Как дела с машиной?

Начинается, подумал я, чувствуя закипающее неосознанное раздражение. Я поспешил с выводами, когда подумал, что он меня простил. Сейчас будет искать, к чему бы придраться, чтобы выдать мне нагоняй. Не уверен, что смолчу на этот раз.

— С машиной все окей,— ответил я, стараясь придать голосу человеческие нотки.

Я ждал продолжения, но его не последовало. Байдаков снова приник к витрине, что-то там поглядел, бормоча под нос, а затем резко рванулся с места и выскочил из салона как алкогольный оборотень. Он всегда так делал, когда ему в голову приходила удачная мысль, а посещали они его не сказать чтобы редко (по крайней мере, он так думал), так что мы уже привыкли к его выкрутасам. Это еще что! Вот когда он в гневе обматерил проявочную машину, а та после этого три дня стояла стоймя, вот тогда было о чем задуматься. Я уже в шутку попросил его извиниться перед машиной, но когда сказал это, то понял, что ничего смешного я не вижу. Я правда поверил, что чертова машина обиделась.

При воспоминании об этом я вдруг ощутил прилив признательности к нашему управляющему. Я вспомнил, как он не раз заступался за нас перед Коноваловым, как скрывал кое-какие из наших значительных промахов. Черт, ну почему я не могу жить спокойно, ведь это моя работа, а все они — мои коллеги, почти друзья? Ну и что с того, что Андрюха любит гульнуть да потрахаться — это его образ жизни. Кому-то может не нравиться, как живу я: мы все разные люди, как правильно сказал Коновалов на дне рождения Володьки Кашина. Зачем пропускать собственную неуверенность в работу?

Марина шумно выдохнула. Она продолжала смотреть на дверь, в которую только что выскочил Байдаков.

— Всегда дрожу, когда он такой,— пожаловалась она. — Бывают у него заскоки.

Маринка. Наша красотуля. Я ведь почти каждую смену вижусь с ней. Она, конечно, не Ирина Галичева, но тоже ничего. Умственное развитие всегда можно опустить, созерцая ее прелестные формы. Я подумал, может, мне все-таки стоит попросить у Байдакова прощение за тот вечер. Мы все одна семья. И он, и Марина, и Серега Арсланов. Зачем ломать такие прекрасные отношения?

Размышляя об этом, я обратил внимание на вход, в котором мелькнул человек. Больше я уже не чувствовал себя так превосходно до конца смены. Я даже чуть не расплескал остатки кофе себе на брюки. А еще я услышал, как взбеленилось мое сердце, и мои поры стали удесятеренно выделять на поверхность тела пот. 

Я все это претерпевал потому, что, взглянув на вход, я увидел, кто сейчас вздумал посетить наш магазин и воспользоваться нашими услугами. Это оказался человек, благодаря которому я мог запросто расплеваться со всеми в магазине, а то и вовсе лишиться работы. К прилавку Марины Кудриковой медленно направлялся Иван Скворец.

Он приблизился и распустил улыбку, из чего я заключил, что чувствует он себя превосходно. Улыбка адресовалась исключительно Маринке, я для Скворца был пустым местом, кирпичом в кладке или стеклом на асфальте. Теперь во мне не зашевелилась неприязнь или возмущение: будь у меня возможность незаметно улизнуть из салона, я бы это сделал. Я не хотел видеть этого типа. С ним у меня ассоциировалось много чего, и по большому счету — плохого.

— Мне пленку.

Он что, уже отказался от Иры? Или нарочно пришел не в ее смену? Они всегда нарочно! У них натура такая: все продумано, каждый малый шаг!

— Вам какую?

А Маринка-то засуетилась, заулыбалась упитанному борову. Все тут ясно. Неторопливость со свадьбой — всего лишь надежда на лучшую партию.