Космос человеческих душ. Психологические портреты

приехали и провели идентификацию под протокол, или опознание. А теперь матери Голубовской надо Димку в Одинцовский морг везти, чтобы там готовили покойника к погребению.
- Ну и пусть везёт, - ответил я. - Ты-то здесь причём, Володь?
- Мать Димки просит помощи - вот при чём! Погрузка покойника в труповозку дорого стоит, как и выгрузка. Вот матушка и просит, чтобы приехали из отдела парни и помогли её сына погрузить сначала, а потом разгрузить в Одинцовском морге. Я готов помочь, и прошу тебя тоже поучаствовать в этом деле. Парень у нас 20-ть лет как-никак отработал. Заслужил, чтобы ему помогли.
- Да ты обалдел, Володь, честное слово! - взорвался я гневом. - Как и мамаша Голубовского! Таскать покойников с места на место специальные люди существуют, профессионалы, к жмурам привычные и стойкие психологически. Вот пусть и таскают! Зачем работу-то у них отбивать, кусок хлеба?! Мать Голубовского - врач-гинеколог, насколько я знаю. А значит - баба богатая, капитальная! Обирает больных по-чёрному, вероятно, не стесняется с молодых русских девочек деньги драть за плановые осмотры и аборты, за консультации и советы. Знаю я их, гинекологов этих без-совестных и хапучих, насмотрелся за свою жизнь вместе с супругой Мариной. И Димкина матушка такая же, поди, обирает больных как липок, не моргнув глазом. А похоронить единственного сына как следует не может, сучка драная! Денег ей, видите ли, жалко грузчикам заплатить! За копейку удавиться готова, овца, кланяться и унижаться! Совсем у них, у евреев, совести нет! Ни совести, ни чести, когда дело денег касается! Жалко! -  пусть сама тогда и таскает, дура старая! А я в этом еврейском балагане участвовать не намерен. Кто Голубовский мне?! И кто я ему?! Я его на дух не переносил все эти годы, за версту обходил, козла хитрожопого! А теперь его таскать должен с места на место, пупок рвать и на него, посиневшего и окостеневшего, смотреть?! Нет уж, увольте!...

Не ожидавший такого ответа Худяков не сразу нашёлся, что мне ответить. Посидел чуть-чуть рядом, помолчал, бледнея и хмурясь. А потом, сказал, поднимаясь со стула:
- Зря ты так, Сань, зря. К покойникам надо с уважением относиться и их родственникам помогать. Сами ж покойниками будем когда-то: от этого не уйдёшь. Нам тоже тогда кто-нибудь да поможет - в благодарность за прошлые хлопоты. Это ж закон такой: добрые дела возвращаются!
- Давай, давай, Володь, ступай и твори добро, помогай его матушке экономить деньги. А меня уволь. Я ради Голубовского добреньким быть не намерен - и не буду. Он бы ради меня пальцем не пошевелил. Я-то с чего на него тратиться должен?!…

18

Но и это ещё ни конец, дорогой Читатель. Конец этой грустной в целом истории наступает теперь.
Где-то месяца через два после гибели Голубовского меня к себе в кабинет вызвал Щёголев Владимир Фёдорович.
- Александр Сергеевич, - сказал он мне, когда я перед ним уселся. - Нам надо комнату Дмитрия Юрьевича освободить. Его сотрудниц мы по другим отделам распихали, а в его комнате хотим теперь конференц-зал устроить. Так Ступин решил: хозяин-барин… Вот я и хочу попросить Вас пойти сейчас к Голубовскому и провести ревизию его вещей. Ценные вещи оставить в отделе: книги и записи по математическому обеспечению ПК, - а ненужные в кучу сложить в углу. Рабочие их потом отнесут на помойку. Возьмитесь за это дело, прошу Вас.
- А почему я-то, не понял? - тихо возразил я Щёголеву, хмуря брови. - Пусть вон Владимир Сергеевич Худяков проводит ревизию: он в последние несколько лет был с Голубовским в близких, насколько я знаю. А я вообще с Дмитрием Юрьевичем не имел никаких дел. Чего мне в его вещах-то рыться?
- Да так-то оно так, - ответил Владимир Фёдорович виноватым голосом. - Вы всё правильно говорите: я так бы и сделал в другой раз. Да только Худяков теперь в отпуске, а ту комнату надо быстро освободить. Так что кроме Вас мне и обратиться не к кому. Все остальные - старые и больные. Да и не смыслят в компьютерах ничего. А Вы разбираетесь в вычислительной технике, Вам и карты в руки…

Делать было нечего, пришлось соглашаться и в Димкину комнату скрепя сердце идти, если сам начальник отдела о том слёзно просит. У нас в отделе и впрямь молодых парней совсем уже не осталось в те годы. Валерка Жижкевич - и тот от нас на тот свет ушёл за полтора года до Голубовского. Он тоже был алкашом, между прочим, пусть и не запойным, как Димка. И вот однажды зимой нажрался с дружками в своём Одинцово до потери пульса - и в таком виде пошёл домой. Да не дошёл - силы кончились, вероятно. И он завалился спать прямо в снег. И целую ночь в снегу провалялся, сонный. А когда его утром нашли, обмороженного, и отвези в больницу, - врачи спасти его уже не смогли: он себе основательно отморозил лёгкие… А евреи-сатирики, если вспомнить, все советские годы исключительно нас, православных русских людей, в бытовом пьянстве с голубых экранов ЦТ упорно и сознательно обвиняли, приписывали алкоголизм исключительно русской нации. Писатель-фантаст Солженицын, скотина безрогая и без-совестная, в «Бодался телёнок с дубом» Александра Трифоновича Твардовского - Светлого Русского Гения! - раз сто алкашом обозвал, страдающим-де “известной русской болезнью”. Это в благодарность за всё то хорошее, что Поэт лично для него, сволоты неблагодарного, сделал… Но сейчас не об этом речь, а об том, что я за свою долгую и счастливую в целом жизнь стольких евреев-алкашей видел! - не перечесть! Оба моих двоюродных брата по отцовской линии, ныне уже покойные, Генка и Сашка, евреи по матери, были запойные алкаши с молодых лет, оба - кодированные. Да и писатели некоторые (тот же Г.Климов), опираясь на данные врачей-психиатров, сообщают в своих книгах, что процент душевно-больных психопатов среди еврейской нации зашкаливает и бьёт рекорды… Но евреи-сатирики об этом молчат, воды в рот набравши. У них алкоголизм, дебилизм и кретинизм исключительно к русской нации привязан и применим. Все РУССКИЕ ГЕНИИ, по их твёрдому мнению, алкаши запойные и неврастеники. Только кто тогда создаёт из века в век ВЕЛИКУЮ РУССКУЮ ЦИВИЛИЗАЦИЮ, НАУКУ и КУЛЬТУРУ, которыми весь мiр потом пользуется?!!! И евреи те же!...

Но это так, к слову, это - больная тема для меня, незаживающая душевная рана. А тогда отправился я по просьбе Щёголева осматривать комнату покойника-Голубовского. Зашёл, осмотрелся по сторонам: я в ней до этого ни разу не был. Комната была просторная и пустая, народа в ней не было уже больше месяца. Два шкафа стояли у двери, битком набитые книгами… Но я первым делом к письменному столу Голубовского пошёл, расположенному в левом дальнем углу у окна, сел на стул, ящики принялся выдвигать и осматривать.
И что я там обнаружил прежде всего, как вы думаете? Пустые бутылки из-под коньяка, которыми был стол завален, и целые кипы банковских счетов. Я поморщился, вытаскивая и разглядывая счета, с неприязнью думая при этом:
«Молодец, Димон, молодец! Красава-парень! Нас в курилке чуть ли не каждый Божий день уверял, лицедей, что он и бизнес - вещи несовместимые. Что никогда он не опустится до торгашества, до коммерции, не станет талант продавать - лучше-де умрёт с голоду и всё такое, громкое, возвышенное и отчаянное! Цитатами сразу же начинал сыпать, которыми был под завязку забит как тот же компьютер программами. А на деле-то выходит обратное. На деле выходит, что продавал, пёс шелудивый, да ещё как, если по бумагам судить. Вёл тайную финансовую жизнь как тот же инженер Корейка из «Золотого телёнка»… Да-а-а! В этом вся главная суть евреев и заключается: думают одно, говорят другое, а делают третье, прямо противоположное сказанному. Разве ж за ними угонишься - такими?!»

Весь стол Голубовского, таким образом, на свалку пошёл: ничего ценного там не было, я не увидел. После чего я, расстроенный и обескураженный, к шкафам перешёл, начал с книжными шкафами возиться - в надежде хоть чем-нибудь стоящим и полезным поживиться там. Не для себя - для отдела. Но, увы, напрасно. Ибо книги в шкафах сплошь самодельные лежали - отксеренные и сшитые на нашем предприятии копии тех книг, которые Голубовский с Жижкевичем привозили из научно-технической библиотеки в течение нескольких лет, когда имитировали бурную деятельность оба. В нашем отделе их, перепечатанные самоделки эти, никто не читал, поэтому они лежали на полках новенькие, руками не тронутые.
«Для кого он вот это всё делал, неутомимый бездельник наш? - вытаскивая и бросая не пользованные перепечатки в мусорную кучу у двери, с негодованием думал я про покойника, недавнего хозяина комнаты и шкафов. - Эти копии он и сам-то никогда, небось, не читал, не перелистывал даже ради любопытства. Зато напрягал людей из копировальной лаборатории, проблемы им создавал; ну и плодил тем самым макулатуру, которой у нас в институте и без того горы целые в каждом отделе. Всё рекламу себе делал, карьерист и деляга законченный, неутомимого труженика-творца изображал, всё имитировал бурную деятельность перед начальством. Вот до руководителя сектора и дослужился всем на зависть и удивление - но порадоваться не успел: не хватило на радость и гордость времени…»
«…И вот теперь его не стало по злой иронии Судьбы, которая была к нему благосклонна на первых порах, но которую он озлобил и разъярил предельно, - освободив шкафы, стоял и думал я, внимательно разглядывая целую кучу наваленных фолиантов по программированию. - И что осталось после него? Ни-че-го! Абсолютно! Ни семьи, ни жены, ни детей и внуков. Мать одна, - но это не его заслуга…»
«Никому-то ты доброго дела не сделал, Димон, за 40-к лет: всё только себе и себе, исключительно себя одного лелеял и тешил. Вся твоя жизнь короткая и пустая была пронизана личной выгодою и корыстью. И это - факт, от которого никуда не денешься и за который Отец Небесный сурово спросит с тебя, уже спрашивает... Даже вон задачки людям, коллегам по институту, товарищам, решал за деньги и коньяки, писал программы. Вот на работе одни пустые бутылки от тебя и остались - и макулатура вот эта вот, никому совершенно не нужная и не интересная. Да тёмная память вдобавок, мрачная и короткая. Никто доброго слова о тебе не сказал напоследок, не проронил слезу. Да и где говорить, кому? - если матушка твоя даже на похороны никого из нашего отдела не позвала - побрезговала нами… и пожадничала… Словно предчувствуя это, даже и старые бабы наши, плаксивые и сердобольные, не поморщились о тебе, не побледнели лицами... Да-а-а, дела! И зачем вот жил человек, на кой ляд родился и землю столько лет топтал и коптил? Загадка!!!...»

Разобравшись в комнате Голубовского за час с небольшим и не найдя там ничего ценного, всё выбросив в помойку фактически, я пошёл и доложил о том Щёголеву: что комната готова, мол, и можно в ней устраивать конференц-зал. После чего я, вернувшись к себе и устало усевшись за рабочий стол, долго ещё смотрел в окно - всё про покойного Димку напряжённо сидел и думал. Вспоминал с грустью его чуть ли ни ежедневную шумную похвальбу про собственную гениальность и кристальную честность, про “жизнь не по лжи”. Всё это по Солженицыну-крикуну происходило, ей-ей, подобная оголтело-пошлая самореклама!... А она оказалась блефом в итоге, мыльным пузырём, дешёвой и пошлой вывеской-показухой, как и с самим