навек. А ты… ты была первой, Ларис, духовной моей женой все последние школьные годы. К тебе я тянулся несколько лет абсолютно безцельно и безкорыстно. Как, к слову сказать, и до сих пор приезжаю и это делаю. Потому что с тобой и только с тобой одной неразрывно все мои детские счастливые годы связаны и первые мои успехи… И будь у меня свой собственный угол в Москве в 20 лет - неизвестно ещё, как бы моя и твоя жизни сложились... И это тоже факт, от этого никуда не денешься и себя самого не обманешь. Зачем? На небесах это всё отлично известно… А теперь ты всего лишь потусторонний притягивающий элемент, как счастье чаемое и потерянное. Или как Полярная звезда на небе, которая постоянно притягивает внимание, взгляд, душу мучает и тревожит, очищает и укрепляет мысли, путь надёжно указывает в правильном направлении… Но которую, увы, не достать при всём желании и старании. На которую можно лишь слёзно молиться и любоваться, да на светлое будущее надеяться…»
55
«…И с работой у меня тоже всё наперекосяк пошло, честно тебе скажу, пожалуюсь откровенно, - продолжал далее мысленно исповедоваться-самоочищаться Стеблов перед воображаемой своей подругой, которую неожиданно только что во сне повстречал и отлюбил по полной, и которая будто бы рядом лежала теперь на брачном ложе, измученная и счастливая, и ловила каждый его вздох и звук, жадно слушала неровный стук его постаревшего и уставшего сердца. - Ошибся я с работою-то, дорогая моя, хорошая, здорово я с трудоустройством, с карьерой послеуниверситетской ошибся. Катастрофическим образом - можно даже сказать, и для себя фатальным. Ибо приходил я в свой теперешний секретный и крутой институт после мехмата с надеждою и намерением твёрдым космос вперёд продвигать, раздвигать горизонты сознания… А вместо этого я будто в дурдом попал, где вместо нормальных здравых людей одни лишь додики полоумные и блатные бездари обитали. А по-другому я своих сослуживцев и не могу назвать: по-другому будет не честно, не точно, не справедливо… Я не утверждаю, Ларис, пойми меня правильно, что у нас в МГУ исключительно одни лишь ангелы-небожители только и учились. Отнюдь нет. И двоечники были, и пьяницы, и развратники записные, блудливые. И даже и картёжники-профессионалы иной раз к нам попадали, что жили регулярной игрой, зарабатывали приличные деньги на этом, а самой учёбе внимания уделяли мало. Но, всё равно, это были люди совершенно иного сорта и склада - пойми! Со стержнем внутренним, с пружиною! С честью, с мозгами, с душой, а некоторые - и с харизмой. Парни, которые ещё со школьной скамьи привыкли жить и всего добиваться исключительно своим трудом и умом, своими знаниями и способностями: так строго в плане самостоятельности и самодостаточности они были родителями воспитаны. Это всё были личности, за небольшим исключением, и творцы - со своею программой, твёрдым личным выбором; и со своею же принципиальной жизненной позицией, которую каждый из них достаточно быстро определил, и которой неизменно следовал... Даже и у двоечников, у развратников, у пьяниц с картёжниками был в итоге свой собственный жизненный путь после окончания мехмата, своя особая, трудовая, не проторенная никем стезя, пусть и не связанная с математикой, с чистой наукой. Да и Бог бы, как говорится, с ней: не всем же ведь быть учёными-то, кабинетными сидельцами. Я восхищался ими пять студенческих лет, и в аспирантуре потом, наблюдая товарищей-однокашников со стороны, гордился дружбой со многими, и многому у каждого из них научился. И до сих пор я с благодарностью вспоминаю многих бывших студентов нашего славного факультета, крепко люблю их всех и Господа Бога благодарю, что когда-то близко свёл меня с ними - людьми страшно талантливыми, искренними и ищущими, прямыми, честными и глубоко совестливыми, глубоко симпатичными. Я потом никогда уже не встречал больше, нигде - и на Страшном Суде могу это всё подтвердить - людей достойнее, лучше и качественнее…»
«…А в нашем Филиале, Ларис, куда я работать пришёл в 80-е годы, и где уже более десяти лет прозябаю, собрались одни лишь безликие и тупые бараны как на подбор, лживые, подлые и изворотливые, у которых мозгов не больше, чем у надоедливых мух, но зато огромные, как у слонов, желудки; и инстинкты как у тех обезьян, белобами их, кажется, называют, что готовы спариваться ежеминутно... У большинства из них и высшего образования-то нет, представляешь! А если и есть - то вечернее или заочное. То есть опять-таки - никакое! Люди занимают свои должности инженеров и конструкторов незаконно и не по праву - исключительно благодаря родительской “мохнатой лапе”, природной ловкости, подлости и изворотливости. Сидят годами в тепле и светле в белых крахмальных халатах, в носу ковыряются да бутерброды жуют; или левые дела проворачивают да бульварные романы от скуки читают - вот и вся их работа, весь их “праведный” труд: переливать из пустого в порожнее до пенсии. Ничего другого эта праздная и блатная публика делать не хочет и не умеет - с рождения не приучена. Разве ж это нормально, скажи? разве ж справедливо и честно?...»
«Вот представь вот себе, Ларис, на секундочку клиническую больницу, к примеру, где из 50 наличествующих докторов только 5 реально лечат, имеют дело с больными. А остальные занимаются Бог знает чем - общественными делами, аферами, чтением газет и журналов, художественных книг, ежедневными сплетням и пересудами, - но только не пациентами, не исцелением их. Или среднюю школу представь, где лишь 5 учительниц ежедневно сидят в классах с учениками в течение долгих лет и добросовестно тянут лямку педагогическую. А 25 или 30 их шибко ушлых и блатных подруг в этот момент в учительской чаи распивают и к ученикам не подходят и близко, не знают, что это такое - ученики. Да ещё и посмеиваются над теми, без-хребетными и без-правными честными тружениками, кто школу держит на своих плечах, или больницу ту же, кто реально “пашет” и приносит пользу. Такого себе представить нельзя, безусловно, ибо не существует ни школ таких, ни больниц в природе, надеюсь на это. Ибо это - нонсенс, это - абсурд, там этого никто не допустит и не потерпит…»
«А вот научно-исследовательских институтов подобных - пруд пруди, без счёту по всей стране расплодилось, как я теперь понимаю и вижу, поработав там! И наш среди них - первый, где на одного работающего специалиста приходятся десятки лишних людей, местных бездарей-паразитов, которые как жирные тараканы по отделам сидят, работяг на корню разлагают и убивают подставами ежедневными и подлогами, клеветою, сплетнями и оговорами. Как, впрочем, и сытым и наглым видом своим, что пострашнее любых наветов и оговоров… Устал я от них, Ларис, голубушка ты моя, смертельно от всех устал! Даже и от Садовского, непосредственного начальника своего - человека не самого худшего и недостойного, поверь, но который окружил себя трутнями-жополизами как бронёй и не желает никак от них избавляться…»
«И я избавиться не могу, увы, из-за наступившего в стране бардака - вот в чём беда, в чём моя главная-то теперешняя проблема заключается, - не могу плюнуть им в рожи их сытые, самодовольные, и уволиться ко всем чертям, хлопнув напоследок дверью. Чтобы лишить их, прожорливых упырей, возможности жить за свой счёт, барствовать и насмехаться. А самому чтобы выпрямиться во весь рост, по-молодецки плечи расправить, встряхнуться на воле, человеком себя почувствовать, а не псевдо-учёным дерьмом; чтобы, наконец, крепко выспаться и отдохнуть, самоуважение и любовь утерянные обрести, душой расслабиться и успокоиться, как раньше… А то от этого нынешнего своего вынужденного без-силия и покорности я с каждым днём всё больше и больше начинаю презирать себя, духом слабеть и мельчать, деградировать и опускаться…»
56
«Я, между прочим, сразу понял, что наш институт гнилой, и делать мне в нём после ухода Лапыгина Владимира Лаврентьевича будет нечего. И мне, по-хорошему если, надо было бы оттуда уйти, отработав положенные три года. Тогда ещё это было не поздно сделать, при коммунистах-то… И про инженерию я быстро почувствовал, что это - совсем не моё, это достаточно примитивное и скучное для выпускника МГУ занятие. Тем более - для “кандидата”. Я в инженерии и на 10% не использую свой имеющийся потенциал, а может - и того меньше. Обыкновенные дифференциальные уравнения второго порядка сидеть и годами тупо решать - это никуда не годится, родная, это - моё добровольное как учёного самоуничтожение…»
«Но как было уйти? - когда жена рожала и дома с детьми сидела около восьми лет, не работала, на ноги их поднимала. Потом мы квартиру купили кооперативную и пай достаточно долго выплачивали. Опять надо было, зубы стиснув, терпеть, сидеть и ждать у моря погоды. Деньги вонючие ходить на работу и получать, которые мне в прежние времена прямо-таки по-царски платили… Теперь вот могу, наконец, уволиться, освободиться от бремени невыносимого, как и от скуки смертельной и от тоски - и о душе подумать и о призвании. Хоть завтра же могу это сделать, написать заявление на расчёт: ни дети, ни квартира уже не держат. Да и жена в хорошем месте работает, деньги приличные получает, про которые уже не надо думать мне одному… Но уходить-то уже и некуда из-за этой грёбаной перестройки, под которую я как под каток попал, которая всю страну взбаламутила и перевернула. Куда теперь уходить, Лариса, девочка моя дорогая, любимая, когда всё в пух и прах развалено и разграблено ельцинскими картавыми и пучеглазыми подельниками, и учёные нашей новой либеральной стране не нужны. И даром, как говорится! А нужны лишь бандиты, ворюги и торгаши. Пардон: менеджеры, юристы и экономисты, бухгалтера-счетоводы и “челноки”, охранники и головорезы-киллеры. Всё! Только они одни теперь и живут, барствуют и с жиру бесятся, только они одни! Сама, поди, знаешь, видишь вокруг себя… Всю страну прибрали к рукам, гниды продажные, без-совестные. Сами воруют и торгуют по-чёрному, и нас заставили воровать и торговать. Всех, поголовно… А не хочешь Родину грабить вместе со всеми, богатства её за кордон вывозить - умирай. У них разговор короткий…»
«А я не хочу ни грабить, ни бизнесменить, ни мародёрствовать, родная моя, хорошая, и никогда не буду! Мне мерзко и противно это до глубины души - будто бы на панель или в бордель дешёвый идти, за шлюшками копеечными и заразными. Поэтому дело моё - труба. Будущего у меня нету. К своим стремительно надвигающимся сорока годам я фактически остался ни с чем: ни учёный из меня не вышел в итоге, ни преподаватель, ни инженер, ни кто-то другой, попроще - чиновник ли, депутат ли, руководитель. И непонятно - почему даже? отчего я оказался такой неудельный и неудачливый? Это самый больной и самый сложный для меня вопрос, Ларис, который меня теперь ежедневно поедом ест, прямо-таки на корню губит… Я ведь не пьяница и не дебил, не лодырь прирождённый, махровый. Всю жизнь, сколько помню себя, к чему-то неизменно рвался, стремился очертя голову, жилы рвал - всё первым хотел везде стать: и в секции лыжной, помнится, и в школе потом; да и в Университете том же, и на работе. А оно вишь ты как всё, в итоге, вышло чудно и до смешного обидно. У “разбитого корыта” я остался теперь - безо всякой
