ни на что. Вредить темным – придерживаться морали. Не грешить. Исповедоваться. Находить время для молитвы. Жить по заветам. Не унывать. Что бы ни случилось, не унывать. Да, я, как дурак уже столько времени брожу бесцельно по улицам Стамбула, да я пропустил все сигналы, если они были, да, я самый нерадивый воин Христов, да, я несовершенен, да, я грешен, но я стараюсь. Я стараюсь, я делаю все, что могу, я люблю Бога, я хочу угодить ему. Жаль, что у меня пока плохо получается. Непрошеная слеза готова была скатиться в чашку кофе, странно, я никогда не плакал после драк, даже когда звездочки были перед моими глазами и потом столько месяцев лежал с сотрясением мозга, не плакал, когда сломал ногу, когда попадал в автокатастрофы, чудом оставаясь живым, когда наш самолет начал как-то падать – не плакал, решил, что наконец-то умру, и думалось, лишь бы поскорее попасть к Нему. Не плакал, когда жизнь на меня обрушивалась бетонной стеной, лишь крепче сжимал кулаки. Но как-то раз меня не пустили к святыне, чуток опоздал, поздно приехал после работы (всегда в офисе задерживают, как назло, когда ты несешься к мощам святых, всегда какие-то препятствия). А другой раз отказали в причастии (исповедовал повторно все грехи за всю жизнь, а священник подумал, что я так нагрешил за неделю). И какие же глухие рыдания рвались из моей груди в этих случаях. Так обидно мне было только в детстве. Перед Богом льются такие горячие слезы, которые ты в жизни не лил никогда. Я состоял из слез, я рыдал так, как будто потерял самое дорогое, и ничто в жизни не сможет утешить меня. Самые мужественные супергерои рыдают навзрыд перед Его престолом. Все равно, что сдерживать руками плотину всю жизнь, а потом тебя гладят по голове и вся плотина прорывается так, что ты рыдаешь и не можешь остановиться. Любовь прорывает плотины. Не нужно больше держаться, сцепив зубы, можно просто любить и чувствовать безусловную, вечную любовь в ответ.
33 глава
Я допил холодный кофе и вышел из булочной. В самом деле, надо что-то делать, хватит себя жалеть. Да, я бестолков, да, может я ничего не понимаю, и не могу найти очевидное – место сражения, и, наконец, достойно завершив свою миссию, вернуться, наконец, домой. Но, в конце концов, если это поручили мне, значит доверяли. Или хотели проверить? В любом случае, это меня не касается. Нужно выполнить правильно свою задачу, вот и все. «Собрался, собрался», - сказал я самому себе. Ничего еще не потеряно, ничего. Да, последние времена, да, сложно, но выдюжим. Выдюжим, и не такое выдерживали. Смогём. У нас все получится. Я шел по улицам Стамбула, желтые листья бросались мне под ноги, осень, так похожая на терпкое перезрелое усталое лето, прищуривала на меня свой янтарный глаз. Я сел напротив фонтана на площади перед Топкапы и смотрел на туристов, снующих туда- сюда, как будто они не на отдых приехали, а разруливать какие то свои важные дела. Суета сует: купить сувениры, съесть симит, закупиться тряпками, обидеться на фокусника-мороженщика, обползти весь Топкапы, купить диванную подушку, торговаться за серьги, обжечь язык горячими каштанами, плеваться жижей от турецкого кофе, кормить огромных чаек, похожих на велоцираптора - «Так много дел,- цокают языком турки, глядя на все на это, - так много дел у туристов, ай-яй». Куда мы несемся так, даже на отдыхе? Зачем на природу берем с собой колонки, которые орут на весь лес? Зачем мы так заглушаем голос совести? Что мы натворили, что совесть не дает нам прохода, а мы слушаем музыку в наушниках 24/7? Я смотрел на детей, беспечно играющих с воздушным змеем у фонтана. Их мамы что-то бурно обсуждали, и дети были предоставлены сами себе. Сейчас это такие прекрасные дети! Они добры, великодушны, щедры, искренни в своих проявлениях, они любят весь мир! Что же с нами со всеми случается во взрослой жизни, почему эти прекрасные дети вырастают и становятся агрессорами и палачами? Что с нами происходит потом? Почему мы свободно даем злу войти в наши тела и тела наших детей? Благословенны те родители, которые чуть ли не с рождения приучают детей к храму, причастию, молитве. Дети этих родителей так рано познают Бога, так рано освещают свою жизнь Его присутствием. Я же родился в семье уверенных атеистов. Можно бесконечно посыпать голову пеплом и жалеть себя, но советская власть оставляла мало вариантов. Нельзя упрекать родителей: они вели себя так, как их научили. Только немногие оставшиеся в живых верующие бабушки тайком крестили внуков, а те в свою очередь прятали крестик на шее. И какое же осуждение всего класса они ловили, когда случайно во время физкультуры крестик вываливался из ворота футболки! Даже родителей вызывали в школу. Так что до веры ли было в нашей семье в советское время? Нельзя никого осуждать, а тем более родителей. Было такое время, практически все семьи были атеистами. Мне крупно повезло, что в конечном итоге я пришел к вере.
Сумерки Стамбула наблюдали за мной, я шел и снова пинал ногами желтые пожухлые листья. В моем сознании была тишина, ни вздоха, ни всплеска, ни ясного света от фонаря, который бы осветил мне всю мою подводную тьму: как же я устал. Я был бесцелен в этом городе, раздавлен своим бездельем и паническими атаками вследствие своей бесполезности. Мне казалось, что я уже никогда ничего не найду и не смогу помочь даже себе, не говоря уже о других. Уныние подползает всегда незаметно. Вот ты, пышущий здоровьем и новыми идеями человек, а в следующую секунду твои плечи опущены в глубочайшей депрессии, ты уныл, мрачен и не знаешь что делать. Здоровая кратковременная истерика всегда лучше уныния. В унынии слезы твоей души капают медленно: «кап-кап», а из капающего крана, как все знают, по объему легко и быстро может вылиться бассейн.
34 глава
Ощущение своей никчемности не покидало меня с тех пор, как я приехал сюда. Я был изолирован и несчастен. У себя я мог пойти на работу, нелюбимую, как у всех, с 9 до 18ти изобразить бурную деятельность и быть не более несчастным, чем другие. Я мог поехать на дачу и помочь родителям выкопать свеклу. Как же я скучал по ним сейчас! И по моей язве-сестре! Я мог сходить с коллегами или друзьями в кофейню, или бар, сделать вид, что я хочу убить пятничный вечер так же, как они. В общем, пожить немного жизнью обычного земного человека. Здесь, в Стамбуле, я не был человеком. Я был сплошным страданием. Здесь же я был на задании, которого не мог выполнить. Возможно, небеса ошиблись, поручая мне эту задачу. Возможно, небо ошиблось во мне. Я вовсе не так крут, как представлялось. Я чувствовал себя размазней, размазней, да что там, желе, да просто холодцом, который не в состоянии собраться. Ни твердой опоры под ногами, ни стержня внутри меня – просто размазня, трясущийся холодец, вот я кто. Трясущееся ничто. При последней мысли на меня сверху упала тяжелая пальмовая ветка, да так неожиданно, что я вскрикнул и вскочил на ноги. Во мне четко прозвучал голос: «Оскорбляя себя, обижаешь и Его»,- после чего испарина выскочила на моем лбу. Я подпрыгнул на месте, еле соображая, куда же мне идти и понесся в неизвестном направлении, очень быстро. Мой ангел-хранитель обычно не церемонился, мог приложить чем-нибудь и много тяжелее, чем эта ветка. Мне мгновенно стало стыдно. Как творение Божье, я не имею права гнобить себя, потому что не я себя делал. Да, я косячу, да, грешу, да, это очень обидно. Одно дело, когда ты грешишь, когда не в курсе о том, что делаешь, и совсем другое, когда знаешь, и все равно грешишь. Вот это вот самое обидное. Я бежал, быстро перебирая ногами, и совесть жгла мне пятки. Нельзя себя испепелять ненавистью, равно как и кого-то другого, нужно возлюбить ближнего, но перед этим – себя. А если ты себя сам не любишь, то как же ты возлюбишь ближнего? Так себе воин Христов, так себе. Одно утешение - я стараюсь. Я просто стараюсь, это не значит, что я приблизился к кристальной чистоте моей души или стал святым, что вы, что вы. Это означает только то, что я делаю бесчисленное количество попыток. Как спортсмен по прыжкам с шестом раз за разом смотрит на планку, настраивается, переводит дыхание, разгоняется и снова не берет высоту! Вот в чем ужас-то! Потом он снова и снова берет себя в руки, настраивает дыхание, собирается, смотрит на планку, разбегается… И вновь неудача! И так всю жизнь, понимаете? Пока в один прекрасный день, час, минуту, секунду это случится и ты, наконец, сделаешь это, и ты возьмешь свой рекорд! Мы все спортсмены в преддверии Небесной Олимпиады. Нельзя думать, что ты уже снялся с соревнований, когда небо ждет от нас результатов. Нельзя сходить с дистанции, пока тебя с нее не забрали. Не имеешь права. Наша дистанция от рождения и до смерти спланирована не нами. Мы можем влиять только на повороты. Наш выбор – влево или вправо пойдет наша трасса, приведет в тупик или на вершину. Куда угодно, лишь бы не в пропасть. В пропасти 24/7 дежурят рогатые, я к ним не хочу.
Я не хотел в ад, это было написано на каждом миллиметре всех моих тонких тел, на каждом из моих кишок была эта надпись, эта надпись светилась в ультрафиолете на моем кадыке, я не хотел туда, и это было очевидно! Я готов был выполнять какие угодно задания светлых, я не хотел попасть туда, где мне не выдержать и тридцати секунд. Я готов слушаться своего Ангела- хранителя, выполнять задания Высших, все что угодно, только не туда. И самое главное, я просто любил Его и хотел быть с ним. Не знаю, конечно, как я бы справился в совсем последние времена, когда истинным христианам придется скрываться в лесах и есть кору, с моим-то чревоугодием, но я так хотел быть с Ним, что думаю, я бы как-то перетоптался. Как-то научился жевать кору и мох. Но ведь выжившие в самые последние времена будут причислены к лику святых. Так что в эти самые последние времена нужно еще заслужить и получить разрешение родиться. Не так все просто. Самое главное –это желание послужить небесам, а не тем рогатым, которые подкидывают соблазны на каждом шагу. Мне дали пальмовой веткой по лбу, и я почти пришел в себя. Так, больше себя не гнобим, себя любим и уважаем, ибо я сам себя не делал, не мне и судить. Своего ближнего тоже не я создавал, не мне и судить. Вот и поговорили, вот и разобрались. Мне почему-то нестерпимо захотелось к Галатской башне. Я даже не стал соваться туда на метро, взял такси, и мы помчались. Я не ускорял темп такси, оно мчалось как будто само по себе. Нас везде пропускали, давали перестроиться в другие ряды. Чудеса. Мы приехали очень быстро. Я встал у подножья башни и посмотрел вверх.
35 глава
Долгие годы она была ориентиром всего города. «Христова башня», как прозвали ее, была построена на месте римского маяка, долгие годы как только не использовалась, включая в качестве убежища христианских военнопленных. Энергии всего города закручивались вокруг нее, она представляла собой что-то вроде гвоздя, на котором все держалось. Я вспомнил про учёного Хезарфен Ахмет Челеби, который спрыгнул с башни на самодельных крыльях, перелетел через Босфор и благополучно приземлился в азиатской части города, за что сначала был награжден Султаном, а потом изгнан в Алжир. Эта башня являлась отправной точкой для христиан. Ее было прекрасно видно с другого берега, она оставалась
