А теперь представьте себе: какого им в самых ужасных ситуациях терять своих учеников, жить с чувством невыполненного долга до конца своих дней, скрести душу рухнувшими надеждами? Ребёнка могут убить неудачные связи. Страшнее, когда молодые люди ломаются и уходят собственноручно. Каждый день ты встаёшь, и на твои плечи падает безвыходность, боль неизбежности и бессмысленность бытия. А чувство собственного достоинства душит при успехах других детей: неужели я не смог? Не спас, не излечил этого ребёнка? Неужели не заметил, что ему была нужна моя помощь? Имею ли я право называть себя после этого педагогом, нести знания остальным? Мне приходилось общаться с этим человеком, направлять его, давать советы; а значит, вся ответственность лежала на мне. Это я не справился со своим долгом, не смог предотвратить преступления.
Чему нам стоит у них поучиться? Прежде всего, неисчерпаемой вере в людей, в их способности; чуткости к окружающим, немыслимой самоотдаче, упорству и чему-то такому, чему научиться нельзя. Надо просто родиться Учителем! Вот он – идеальный образ педагога: улыбка, зажигающая уважение к прошлому для построения прочного будущего. Мне всего лишь хочется попросить человечество не забывать о благодарности самым важным людям в нашей жизни – Педагогам. Память о них навсегда останется в наших сердцах: каждое произнесённое слово. И ты, дорогой Учитель, должен понимать: сколь важен твой вклад в душу каждого и какова глубина его проникновения. Ведь на твои плечи ложится ответственность за будущее человека, а значит, человечества. Вы – великие миссионеры, проповедующие добро и надежду. Пусть Господь поможет вам на этом тернистом пути и защитит от тяжёлых утрат! Учителям, подобным Ольге Викторовне.
- Ах, Катя, Кааатенька! Ты спишь? – молчание в ответ. – Уснула, мой котёночек! Намучилась, - женщина осторожно поправила пропитанную кровью заплатку. - Хорошо, пусть поспит, пока есть возможность. До смерти холодно! Сама бы к ней прижалась. Боюсь помешать, не буду лучше. Она-то потом меня согреет. Я уверена, – улыбка повисла на тени женского лица. Первая искренняя, мягкая улыбка с начала войны. Вспомнила учительница годы мира, дружбы, общения с тёплыми, умненькими детками, ну и хулиганами, конечно. В своё время она сама была ещё той озорницей! Заряжала окружающих оптимизмом, энергией. Как приятно вспоминать эти годы! И вот уже не так холодно. Ведь душа согрелась. А когда на душе тепло, это ли не счастье?
- Остались мы тут с тобой одни. Старушка уже совсем немощная, того и гляди помрёт или расстреляют сумасшедшую. Мужичок давно окочурился. Надеюсь, больше никого не подбросят. Мамка твоя, наверно, уже вся изнервничалась, если жива ещё…. Да что это я! Жива, жива, никуда не делась! А потом ты в надёжных руках. Остались только мы и еврей, милый дядечка с виду. Но это понятно, что фашисты ненависть к евреям питают; И ко всем нам.
- Как мы с тобой дальше? Я-то ладно, а тебе кушать надо! Хоть сахара кусочек. Где бы достать только? Х-х-ххх…. Ну-с, завтра разберёмся: новый день – новые надежды. Совсем бедняжка замёрзла, свернулась в комочек, точно озябший котёнок! А накрыть-то нечем! Попробую тебя согреть колыбельной, чтоб поспала ты хотя бы спокойно. - И запела Чувашка песню на родном языке, вкладывая всю глубину и нежность души. Тихо, тонко тянулась мелодия, навевая жителям карцера долгожданный сон:
Сĕм вăрманĕ каш та каш,
Сулхăн çилĕ ваш та ваш,
Эс ан çуйăх, ан çухраш,
Çывăр, пĕчĕкçĕ чăваш!
Урупа ан тапкалаш,
Аллупа ан çапкалаш,
Аннӳпе эс ан тавлаш,
Çывăр, Аптраман тавраш!
Вырăспа та тăванлаш,
Тутарпа та эс туслаш,
Пурте — пирĕн хурăнташ,
Çывăр, пĕчĕкçĕ чăваш!
Малалла утсан — малаш,
Каялла юлсан - каяш,
Чăн çултан эс ан аташ.
Çывăр, Аптраман тавраш!
Дай Бог каждому иметь место для ночлега и возможность сладко спать, прижавшись к близкому человеку. Никогда больше в жизни девочка не ощущала подобной волны заботы и нежности, как в ту ночь. Учительница сама убаюкалась под своё пение, и легла, приобняв девочку, чтоб согреться и за ночь отогреть «котёнка». Седовласый еврей всю ночь читал молитвы – стояло комариное жужжание. Перед сном он погасил растёкшуюся розовую свечку.
***
Потеряв счёт времени, заключённые пробудились. Свеча осторожно горела. Сон не прибавил сил, лишь наивно расслабил тело. Учительница спала чутко, её правая ушибленная нога нервно подёргивалась. Женщина фактически не отдохнула: слишком много волнительного произошло за «день» и теперь на ней лежала ответственность за две жизни сразу. Она боялась, каждого шороха, каждого звука. Проснувшись, женщина первым делом проверила девочку и укутала её посильнее, чем было: разбросанные клочья сена от солдатских сапог, тряпьё умерших; В конце концов, от трупа мужичка в карцере осталась довольно большая тёплая шинель, правда, продырявленная. Но такого богатства нигде больше не сыскать! Немцы самолюбивы, не будут носить порванную одежду. А укрыть ею ребёнка на каменном полу самое то (залежавшийся гость отошёл в мир иной пару недель назад, но немцы делали вид, что не замечают труп. Тело уже начало медленно гнить в сыром, холодном подвале. Только когда приволокли еврея, фашисты почуяли запах гнили и забрали утром, пока все спали, «остатки» в крематорий). Сначала учительница думала стащить где-то спички и устроить себе маленький костёрчик из остатков шинели, обработать раны, прижечь куски платья. Она не рассчитывала на встречу со знакомой. «Неожиданно! Но приятно», - крутилось в голове.
Клочок ткани за ночь засох и отвалился. Девочка проснулась, полежала и медленно попыталась встать. Круги поплыли перед глазами, и она свалилась на землю. Женщина попросила её не вставать. Тогда подросток сжался, несколько хрустальных слезинок скатилось по щекам. Знакомые продолжительное время хранили молчание. В один прекрасный момент, котёнок совсем скукожился и у него дико заурчал живот. Девочка не говорила. А что она могла сказать? Тут все нуждались в пище. Больше даже в духовной, чем в биологической: в осознании своей нужности.
- Кать - жалостно всхлипывая, начала учительница. – Ты кушать хочешь?
- Нет, неважно. Кх-кх… это мелочи, - живот не прекращал реветь, как ревёт медведь, предчувствуя голодную смерть.
- Я, я, я лучше пойду прямо сейчас и попрошу у них до…. Чтобы они тебе что-то дали. Не могу, не хочу на это смотреть! Ладно, если бы я умерла здесь голодной смертью. Но не, не… - голубка беспомощно зарыдала.
Девочке стало совсем неудобно, она полностью прижала ноги к себе и накрылась с головой шинелью.
- Нет! Катенька, не прячься, пожалуйста! Я сейчас успокоюсь. Мне просто раньше никогда не приходилось не иметь возможности помочь ребёнку, - отчаивалась учительница.
- Вашей девочке совсем плохо? – раздался из мрака голос еврея. – У меня, кажется, оставалась краюха хлеба. Сара завернула с собой угощенье для птиц. Птицы, дети – что-то есть в них общее, не находите? Мне уже точно не понадобится. Накормите дочку.
Учительница задумалась: она не стала объяснять роковое стечение обстоятельств, свою непричастность к родству девочки. Женщина молча взяла хлеба, осмотрела, понюхала, затем поделилась с девочкой. «Спасибо!», - на одном дыхании, в задумчивой решительности произнесла голубка. Запах хлеба окунул её в детство: когда-то Ольга Викторовна сама бегала по полям, носилась, игралась, любила…. Верила в светлое будущее, взращивала в своём сердце безграничную доброту. Как её вообще взращивают? Не рождаются ли с ней в крови? Или прививается она в детстве? А, Доброта?
- Поешь, девонька моя, поешь. Ты сама чувствуешь, как тебе плохо!
- А вы? - перебил ребёнок.
- Нет, спасибо, не хочу.
- Знаю, что хотите. Упёртая же вы! Не буду есть, если не отломаете себе! - девочка насупилась и сдвинула бровки. Живот снова заскулил.
Женщина не выдержала и, разнервничавшись, отломала себе треть. Котёнок кивнул в знак согласия, а затем принял «дар». Забившись в угол под шинель, ребёнок жадно вкушал хлеб. Учительница сидела рядом, поглаживая подростка по спине:
- Кушай спокойно. Тут всё равно никого нет. А если придут, скажу, что ты спишь. Вот и всё! Как всё просто.
За стенами карцера воздух был накалён, слышалась немецкая ругань, перепалка и громкий диалог:
- Wie viele Gefangene haben Sie?*
- Einer von ihnen ist tot. Jetzt sind drei arschs übrig und ein Jude, der sich als pole ausgibt. Schatz, lass mich in ruhe! Ich kümmere mich danach um dich.
- Ein bisschen wenig, du solltest den juden jetzt erschießen. Okay, keine judenfrauen. Sie können überhaupt nicht leben, sie erniedrigen die welt mit ihrer existenz.
- Dieser scheisskerl muss noch die papiere aufheben, sonst droht ihm die verbindung zum reich, zum oberst selbst!
- Sie sagen, sie haben die gleiche lehrerin - die miststueck, die die familie eines sowjetischen spions beschützt? Wann sagt die scheisse endlich, wo sie wohnen? Schliesslich wissen wir, dass der spion irgendwo in der nähe in der nachbarschaft lebt. Das heisst für schlampe gab es wenig folter. Du hast sie nicht genug gefickt!
- Weisst du was, bring die schickse hierher. Ich will sie
