В Москву они приехали в конце сентября. Сняли однушку в обычном спальном районе.
— Очень хорошие люди, — делились друг с другом соседи. — Тихо у них, компаний не водят. Катя всегда здоровается, разговаривает приветливо. Только глаза у неё отстранённые, взгляд такой, словно она далеко…
Катя работала концертмейстером где-то в центре. Каждое утро в восемь она выходила из квартиры с папкой нот в руке. Матвей провожал её до метро, пару станций они ехали вместе, а потом ему нужно было сделать пересадку. Она цеплялась за него перед выходом, как будто не хотела отпускать, а он быстро обнимал её и выходил. Потом Катя вставляла наушники и слушала по кругу одни и те же песни, которые напоминали ей об их светлом детстве.
Они познакомились, когда ей было двенадцать. Матвей был на год старше; его семья снимала дом по соседству. Они ходили вместе на речку, гуляли, бегали на цветочный холм и подолгу лежали там, читая друг другу книжки, которые ухватили с собой на дачу.
Это была детская влюблённость-дружба, в ней не было стеснения и смущённости, не было вздохов и несбыточных мечтаний, а только бег наперегонки, мелкий книжный шрифт, первые стихи Матвея в зелёной тетрадке и его голова у Кати на плече, когда он читал ей вслух. Уже тогда он был цельным, маленьким взрослым, и его чувства не имели власти над разумом — просто так случилось, что в отношении Кати его разум и сердце были солидарны…
Катя вышла из метро. Телефон мигнул сообщением: «Кнопка, не забудь про таблетки. Очень люблю тебя». К горлу подкатил комок. В семнадцать Матвей сильно вытянулся и стал называть её так, хотя Катя тоже была достаточно высокой. Но ей это нравилось. Тогда они поклялись друг другу на том цветочном холме оставаться всегда «беспечными, невинными (как в той сказке) — и верными».
У Матвея был младший брат Витя от случайной связи отца. Когда Витя пошёл в школу, семья Матвея забрала его к себе. Катя помнила щуплое Витино лицо и маленькие неприятные глаза. Матвей всем своим видом показывал, что ему здесь рады, и очень старался с ним подружиться. В какой-то момент даже начало казаться, что отношения у них наладились.
— Он чувствует себя чужим, и я не знаю, как это исправить, — говорил Матвей Кате. — Он же не виноват, что…
Витя никогда не гулял с ними и вообще редко выходил, предпочитая сидеть дома и рисовать что-то в блокноте. С Катей он разговаривал мало и только смотрел на неё как-то странно, будто она его раздражала, но одновременно с этим была ему интересна.
К двадцати Катя и Матвей уже знали, что поженятся. У Матвея были свои представления о браке; с самого начала их любви, ещё в детстве, между ними росло ощущение братства, и у обоих не возникало сомнений, что так и должно быть…
«После работы ещё нужно ехать к психотерапевту», — думала Катя.
Чувство грязи не покидало её. Сколько бы она ни скребла тело мочалкой, сколько бы ни чистила зубы, раздирая дёсны почти до крови, сколько бы Матвей ни обнимал её перед сном (она потеряла способность засыпать одна, темнота вызывала в ней ужас, хотя раньше Катя не любила спать с кем-то в одной постели), всё было напрасно. Чувство грязи мучило её бесконечно. И это была та грязь, которую не смыть никакими средствами…
Свадьбу они не праздновали, просто расписались и сделали пару фотографий, а потом всю ночь читали детские стихи Матвея и смеялись. В мире не существовало людей, которые сильнее подходили бы друг другу. Они действительно были братом и сестрой, не только в чувствах, но и в схожести своих душ. Как они счастливо смеялись тогда — и как молчали потом вдвоём в абсолютной тишине, потому что иногда молчанием можно сказать больше, чем обычными словами…
В тот день Катя пришла раньше обычного. У неё было чудесное настроение, и она буквально запорхнула в квартиру с мыслью, что сейчас закажет что-нибудь вкусное, чтобы порадовать Матвея. Готовил в основном он; Катя ленилась и не очень умела. Она переоделась в домашнее, забралась с ногами на диван и открыла приложение доставки. Улыбнулась, представляя, как он придёт, и они посмотрят фильм после ужина… Такие уютные вечера были счастьем.
Раздался звонок. Катя вскочила с дивана, лёгкая и солнечная. Распахнула дверь, не посмотрев в глазок.
— Ой, Витя, привет. А я думала, Матюша пришёл… Проходи. Я хочу еду заказать. Ты будешь что-нибудь? Поужинай тогда с нами.
Она сидела рядом с ним и улыбалась всё так же светло и мило.
— Я вот думаю… — протянул Витя. — Почему ты его любишь?
— Что? — не поняла Катя.
— Почему ты любишь Матвея?
— Странный вопрос.
— Просто интересно. — Витя пожал плечами.
— Ну, он… родной. — Катя неловко затеребила пальцами футболку. — С ним легко. Мне нравится с ним смеяться. Нравится, как он читает мне вслух свои новые стихи.
«Нравится, какие у него тёплые мягкие руки, когда он меня обнимает, — думала она. — Нравится его увлечённый взгляд, когда он говорит о том, что ему близко. Нравится, как он мило фальшивит, подпевая песням. Нравится, как он всегда понимает меня почти с полуслова. Нравится, как…»
— Ясно, — сухо ответил Витя. — А тебе нравится с ним спать?
— В смысле? — Катя перестала улыбаться.
— Какой он? Механичный или пылкий? Или…
— Перестань, пожалуйста, — Катя хотела подняться, но Витя вдруг грубо схватил её за руку, не давая ей этого сделать. — Ты чего? Больно же.
— А с ним — не больно? Приятно, да?
— Витя, что с тобой? Ты пьян? Перестань, — у неё задрожали губы.
— Никогда не понимал, за что его все так любят, — прошипел Витя. — Красивым везёт.
— Дело не в том, что он красивый, — тихо сказала Катя. — Он очень чистый и светлый.
— Легко быть светлым, когда у тебя такая жизнь. Когда ты не ошибка в системе, не ублюдок, который лучше бы не рождался вовсе.
— Но тебя ведь любят, Витя, — Катя смотрела ему в глаза. — Матюша тебя любит.
— Ложь. — Витю передёрнуло. — Он украл тебя.
— Это неправда, — Катя сделала попытку высвободить руку. — Я люблю его с детства. Только его.
Витя как будто её не слышал.
— Знаешь, Катя, я тоже умею воровать.
Он резко приблизился к ней.
— Пожалуйста, Витя, не надо… Он никогда тебя не простит. Пожалуйста.
— Мне не нужно его прощение, — Витя мерзко скривил губы.
— Он сейчас придёт. Я не скажу ему ничего из того, что ты говорил мне здесь. Отпусти.
Витя провёл пальцами по её шее. Катю трясло с головы до ног, но она всё ещё не хотела верить, что он действительно может что-то с ней сделать.
— Как ты любишь, Катя? Расскажи. — Она стиснула зубы и помотала головой. — Расскажи.
— Он никогда тебя не простит, — повторила она, как заведённая. Казалось, у неё сейчас разорвётся от ужаса сердце. — Потому что мы этого не делаем.
Катя думала, это его остановит, но Витя лишь гаденько усмехнулся.
— А братец, оказывается, ещё страннее, чем я думал…
Она не кричала. Только вспоминала. Вот она впервые увидела Матвея; он был такой милый и забавный в своих больших очках и с книжкой Барри в руке… Вот он впервые обнял её на прощание. Вот положил голову ей на плечо, а она гладила его по волосам. Впервые сказал «я люблю тебя, Кнопка», когда ему было семнадцать. Списывал у неё конспекты по философии. Они готовили вместе шпаргалки по французскому. Вот она увидела его круглую подпись на том самом документе — и счастливые глаза, когда он передавал ей ручку.
На всём этом теперь расползалось мерзкое жирное пятно. Грязь как будто была повсюду. В комнате стоял мерзкий сладковатый запах. Больше не будет. Никогда не будет — той самой чистой и нежной жизни, которую они оба так хотели прожить.
Катя слышала, как повернулись в замке ключи, а потом радостное: «Кнопка, я дома!»
И она зарыдала, страшно и дико, потому что этот голос, который она любила больше всего на свете, был голосом из другой жизни.
— Я зашёл в кондитерскую, а там очередь, и… — коробка выпала из его рук.
Он подлетел к Кате.
— Витя на балконе. Курит. — Её голос прервался. — Я не смогла… остановить. Я даже кричать… не могла. Наша клятва, Матюша… — больше она ничего не смогла сказать.
Он прижал её к себе и стал баюкать, как маленькую. Когда она отодвинулась, чтобы вытереть глаза, ей стало страшно. Его лицо было бледным, как простынь; вечернее солнце ударило в окна, и его длинные волосы как будто зашлись адским пламенем, а взгляд… Взгляд был совершенно пустой, словно из Матвея выкачали всю душу.
— Иди в ванную, — тихо сказал он. — Закройся там. Прими душ. И не выходи, пока не позову. Я поговорю с ним.
— Мне показалось, он пьян… Может быть, не надо сейчас…
— Иди в ванную. Прошу. Я позову тебя.
Вода не могла смыть такую грязь. Она просто лилась и лилась, из крана, по телу, неспособная отмотать время назад. Ещё вчера Катя устала на работе, пришла домой раздражённая и почти накричала на Матвея из-за какой-то глупости. Идиотка. Она снова и снова тёрла руки, ноги, всё на свете, но это не могло спасти её от чувства осквернения и разверзшейся впереди пропасти невозврата.
Катя как раз обтиралась полотенцем, когда Матвей постучал в дверь ванной. Она открыла.
— Он ушёл? — зубы у неё снова стучали.
— Ты права, он был пьян, — механическим тоном ответил Матвей. — Мы говорили, он стал кричать, оступился, поскользнулся, а у нас перила невысокие… Я вызвал полицию.
Катя закрыла рот рукой.
— Не говори им о том, что он сделал с тобой. Он просто был у нас в гостях. Лёг пьяный на диван и вроде как заснул. Ты решила пойти в душ. Потом вернулся я и услышал крик.
— Господи, Матюша… Матюша… — зашептала она…
Когда Катя зашла в квартиру, с кухни шёл приятный запах.
— Привет. — Матвей взял у неё куртку. — А у меня для тебя сюрприз.
Они прошли в комнату. Там на стуле сидел хорошенький котик и вылизывал себе лапу.
— Сегодня забрал. Ты же не против?
— Нет. — Катя слабо улыбнулась и подошла к котику. — Какой милый…
Матвей обнял её сзади. Она услышала, что он плачет.
— Ты улыбнулась впервые за это время…
Катя обернулась к нему, поднялась на цыпочки и прижалась носом к его носу.
— Прости меня. За нашу клятву. Из-за меня ты…
— Молчи, — Матвей крепче прижал её к себе. — Всё наладится. Потому что ты — свет. И никакая мразь не в силах этого изменить. Слышишь?
Катя кивнула. У неё на глазах тоже были слёзы.
— Он, наверное, голодный. Пойдём покормим?
(напечатано в журнале «Урал»)
