Упорство. Глава вторая

назад и тычет старику пальцем в лицо с презрением, нетерпением и будто даже с ненавистью.
– Ты, брат, стал, как бабья грудь: хоть сто лет мни, все равно ничего не слепишь. – Он вновь разворачивается, но на этот раз уже останавливаться и возвращаться не собирается, даже голову не поворачивает, когда продолжает говорить. – Ну, жди вестей! Трогать не буду, погляжу только! Ежели тебе завтра голову рубить соберутся, то я тебе первее стражей приговор зачитаю!
А старик улыбается, уже дожидаясь, когда Исэндар повернет голову. Он кладет руку на плечо, мягко, аккуратно, совсем не так, как его жуткий товарищ, подталкивает на лесную тропу и вместе с сыном отправляется к дому, так и не собираясь завести какой-нибудь разговор.
Обычно, говорить начинает отец, так что мальчик хмурится и молчит, стыдясь признаться, что ждет беседы. Так он идет до самого дома, а во время обеда ведет себя так тихо, что даже мать пугается.
– Чего эт с ним? – шепчет она супругу, и этими словами оживляет застывшего мальчика.
– Чего-чего!.. – распаляется мальчишка по привычке быстро, но затем так же стремительно успокаивается. – Да ничего… нормально все со мной…
– Ну, как скажешь.
День тянется. Очень долго и мучительно. В голове перемешивается куча посторонних мыслей, но больше всего беспокоит тот знакомый отца. Раньше казалось, все его знакомые одинаково бестолковы в своем стремлении не заниматься ничем, кроме пастушества. В лучшем случае, другом отца можно вообразить какого-нибудь мельника или землемера, а тут такое.
Альзар своей грубостью и мощью не просто запоминается Исэндару. Он буквально вытесняет из мыслей все остальное. Во-первых, это вот такого воина можно было бы встретить на поле боя и… что тогда делать? Да он одной ладонью мог бы раздавить лицо без особых усилий. Прижал бы чуть крепче к дереву, ребра бы треснули. А в бою? А если бы просто ударил?
Между этим повторяющимся воспоминанием, мысли каждый раз вмешивают картину с отцом. Старый дурак. Разве можно с такой уверенностью заявлять, что никто ничего не разболтает. Конечно, и речи об этом нет, но вопрос и не о верности сына, а о том, что могло же ведь быть что угодно. Не будь Исэндар благородным воином, – в чем у него нет ни малейшего сомнения, – вдруг бы он взял, да и проболтался кому-нибудь? Некому, правда, но это уже другой вопрос.
Все это к вечеру так истощает голову, что с болью и тошнотой она просится на укрытое шкурой сено. А затем вдруг наступает утро.
Просыпается мальчик рано. Даже раньше, чем обычно. Мать, и та еще спит, хотя она-то и поднимается всегда раньше остальных.
Лежать в кровати Исэндар не решается. Поначалу он мнется на боку, но затем, чувствуя нестерпимое желание избавиться от лишней жидкости, все же встает. Да и то, делает он это лишь тогда, когда уже не может терпеть. Миг спустя, мальчик, пританцовывая, выскакивает на улицу, а едва забегает за угол, как его хватают мощные руки и больно вдавливают в бревенчатую стену.
Закричать мальчишка не успевает просто из-за того, что одна из ладоней мгновенно перекрывает ему рот, а заодно и нос, да еще и почти достает до глаз. Кроме того, испуг и пришедшая с ним растерянность не дают сосредоточиться и хотя бы просто понять, что вообще нужно делать.
– Здорова, щенок, – сдергивает капюшон Альзар. – Молчи, понял?
Помедлив, мальчик все же кивает, и лишь тогда мужчина неспешно убирает с его лица руку.
– Слушай сюда, – продолжает он шепотом. – Сейчас в дом обратно зайдешь, подними отца, так чтоб мать не видела. Жестом ему скажи… хм, ты же не знаешь, наверное… смотри, пальцем отцу покажи на ладонь, а потом сделай так. Он поймет. Тогда кивни и выведи на улицу.
Странный жест Исэндар запоминает мгновенно. Всего-то и нужно ткнуть пальцем в ладонь, а потом ей же его и сжать, что бы это ни значило. И мальчик кивает, уже поворачивается обратно к двери и лишь теперь вспоминает, зачем вышел.
– А… – взывает он робким голоском.
Альзар вмиг теряет терпение и на такой зов отвечает хмурым, сердитым, даже злобным взглядом.
– Ну чего? Не понял что ли?
– А… можно мне… мне надо…
Мальчишка переминается с ноги на ногу, ждет разрешения, и своей робостью только больше злит мужчину. И все же, тот сдерживается, насколько может, нетерпеливо кивает головой, аж трясет ей от злости, но не ругается.
– Ладно. Живее только давай.
Исэндар возвращается в дом и поступает ровно так, как попросил отцовский друг. Аккуратно потыкав старика пальцем в бок, мальчик показывает выученный жест и указывает на дверь. Сокур тут же изменяется в лице. Он ничего не спрашивает, поднимается с кровати и немедленно выходит. Лишь у порога старик оборачивается, рукой берет сына за плечо и останавливает, чтобы тот не шел следом за ним на улицу.
В такой миг, да вытерпеть разгоревшийся интерес совершенно невозможно. Приходится оставаться в доме, ждать, а затем подслушивать в щелку. Впрочем, доносятся лишь звуки шагов, которые довольно быстро стихают, а с ними тает и надежда узнать причину раннего визита Альзара.
Не вытерпев, мальчик приоткрывает дверь и осторожно выглядывает. Друг отца рассказывает что-то старику, и хотя ничего не слышно, а даже отсюда чувствуется, что речь его горяча. Жесты несдержанные и резкие, то и дело Сокуру в лицо тычет палец, а пару раз и вовсе у него перед носом скрипит от напряжения дружеский кулак, но старик остается невозмутим. В конце концов, друг отца уходит, как и вчера, толкнув собеседника в грудь.
Исэндар глядит через щель, но разговор уже закончен, и нужно прятаться. Мальчик разворачивается, торопится пройти через комнату и завалиться на кровать, но тут же лицом утыкается в грудь матери.
– Ох! Тише, убьешь ведь! – преувеличивает мать, в свойственной ей манере.
И обычно, тут же проявилось бы недовольство сына, но он вдруг спокойно, торопливо обходит женщину и возвращается к кровати. Проследив за мальчиком с легким недоумением, Обит выглядывает на улицу и видит  уже возвращающегося обратно старика.
– Чего эт ты в такую рань вскочил? – удивляется она.
Позади старика никого. Раннее утро полнится тишиной, еще даже птички не успели проснуться и защебетать от голода, запорхать крылышками, в поисках какого-нибудь пропитания.
Сокур улыбается супруге, кладет руки на плечи, собирается заговорить, но лишь вздыхает, целует в лоб и с задумчивым лицом перешагивает через порог.
В его поведении сонный, но знающий взгляд старой женщины тут же отыскивает повод для волнения.
– Да чего случилось-то? – пристает она.
Старик отмахивается.
– Потом, – говорит он. – Дай мне прежде самому проснуться.
Обит не пристает. Дом постепенно оживает. Неспешно, в утренней тишине шуршание материнского подола выметает из дома сонный дух уходящей ночи. Комнаты светлеют, все громче стучит деревянная ложка по глиняной посуде, все меньше женщина скрывает шум готовки, разогрев вялые после ночи мышцы.
Наконец, по дому разносится вкусный аромат приготовленной каши – самая аппетитная часть этого надоевшего блюда. В печи трещат бревна, становится жарко, а с улицы дует приятный, свежий ветерок, несущий запах цветущих лугов и прохладное дыхание гор.
– Вставай, Исэндар! – зовет мать, уже оканчивая готовку. – Каша готова. Вставай, говорю, остынет!
Мальчик не спит, как обычно. Мысли не дают покоя. Еще не привыкшая к таким беспокойствам голова, пухнет от дум. Все опять и опять прокручиваются в голове вчерашний разговор отца с Альзаром, слова про бывшего царя...
Теперь вспоминается, что прежде на этих землях правил кто-то по прозвищу Добрейший. Имя его не так часто попадает на слух, а потому даже не запомнилось, и эти мысли ничем не помогают Исэндару в стремлении разрешить странную загадку прошлой жизни отца.
Потому единственное, что не дает покоя, так это смысл того странного разговора. Неужели они знали самого царя? Не может этого быть, тут даже мальчишке достаточно ума, чтобы понимать, что иначе бы отец не жил в такой холупе на самой окраине царства, где совершенно ничего нет. Здесь не отыскать больших лугов, тут слишком мало животных, чтобы кормиться охотой, а потому в каждом хозяйстве и должен быть и огород, и живность, так как еду больше брать все равно неоткуда. Пусть в этих краях и не водится опасных зверей, тут никогда не появлялись чудища из огненных земель, – и, надо думать, никогда в такую глушь они даже не полезут, – а все равно делать здесь совершенно нечего, вот и живут здесь лишь те, кто вынужден обитать в этих землях по праву рождения.
Как оканчивается завтрак, Исэндар даже не замечает. Он вдруг обнаруживает себя за столом перед уже пустой тарелкой, когда мать убирает ее из-под носа.
– Ну? Чего? – глядит она с легким недоумением. – Опять о войне, небось, размечтался? Иди яйца у кур забери.
Взглянув на отца, мальчик уходит, а мать провожает его растерянным, удивленным взглядом.
– Да чего с ним такое-то? Не пойму, – заговаривает она тихонько, а затем и на супруга щурится с таким же подозрением. – Ну а ты-то о чем задумался? Вид у тебя неспокойный.
Старик вздыхает, оглядывается на дверь в курятник, чуть наклоняет голову и хмурится.
– Голос от царя на меня шлют, – говорит он.
Женщина тут же закрывает ладонью рот, ахнув, а Сокур тут же пытается ее успокоить, пока Обит не привлекла внимание сына.
– Тише ты. Молчи, – сжимает он ее плечо. – Все будет хорошо. Это только Голос. Раз суда хотят, значит, ничего не знают. Это, видно, пастух нажаловался, так что ничего не будет.
Женщину это мало успокаивает, но она хотя бы перестает вздыхать. С тревогой и волнением в лице, Обит наклоняется ближе.
– Так это же… а если узнают? Так это может… ох… – путается она в словах. – Так, знают… ах, нет… а если поймут?..
– Тише, – улыбается старик. – Ничего они не знают. Много времени уж прошло, никому уже не важно, что с царем было. Теперь и сын его уже сменился, а на трон посадили мальчишку… да это неважно все.
– Ну, так, а если все-таки…
– Да тише ты, тише, – улыбается Сокур. – Чего тебе бояться?
Он медлит. Какое-то слово застревает в горле, но лишь оттого, что супруге его говорить не хочется.
– И правда, – усмехается вдруг старик, опустив взгляд. – Мягок я стал с годами. Вот, что я тебе скажу. Если меня даже и осудят, чему не случиться, так в доме лишь рот убавится, так что ты не печалься. Хуже не будет.
Женщина на такие слова лишь обижается, выпрямляется и хмурится сердито, глядит с укоризной.
– Да ты чего мелешь-то? – бурчит она шепотом. – Как же это…
– Все, – обрывает супруг. – Тише.
Заметив, как открывается дверь, он успевает оградить слух Исэндара от слов женщины. Мальчишка, впрочем, заходит, держа охапкой полдесятка яиц, и застывает на месте, все равно прочитав на лице матери достаточно.
Обит не может оставаться холодной. Она старается удержаться, но глядит на сына и вдруг чувствует, как к глазам подступают слезы. Наконец, сморщившись, она резко отмахивается, будто пытается гнать печаль, а вместо того развевает последние остатки сдержанности.
– Ой… – вздыхает женщина.
Затем она прячет глаза, встает и начинает искать работу, пытаясь скорее занять себя хоть каким-нибудь делом, лишь бы только ни о чем не думать.
В голове снова образовывается каша, едва к мыслям примешивается это странное поведение матери. Отец пытается отвлечь