Упорство. Глава вторая

Сразу же он весь обращается слухом, боясь упустить случайно что-нибудь интересное и важное.
– Богам бы тебя не слышать! – негодуя, кричит тот, вчерашний лопоухий мужичок, голос которого не успел забыться. – Что ты такое говоришь?!
Исэндар мгновенно оказывается по уши затянут в беседу. Пусть он и скрывается в зарослях, но слух его целиком окутывает поляну, успевая выхватывать из всех звуков самые нужные.
Мальчик как раз замечает отца. Старик мягко улыбается, что делает чуть ли не постоянно, но оттого, что незнакомец так на него кричит, становится не по себе. Да и интерес к беседе пробуждается самый ярый, ведь нужно обязательно выяснить, почему здесь стоит такой непривычный шум.
– Разве же я сказал что-нибудь ужасное? Я лишь…
– Царя своего постыдись, – шипит лопоухий сердито, придвинувшись. – Сам-то не слышишь, чего мелешь? Одно дело про деревья и всякое говорить, а другое про царя. Смерти ищешь и нас хочешь утащить?!
Вздохнув, отец Исэндара медлит и долго не отвечает. Такое случается редко. Почти никогда старик не медлит, но сейчас хранит молчание достаточно долго, чтобы в уме поселилась тревога.
Затем он, наконец, разворачивается, глядит решительно, спину выпрямляет, что тоже почти никогда от него ждать нельзя, и подступает к спорщику.
– В моих словах нет злого умысла. В них нет презрения к царю, – объясняется отец мальчика. – Я лишь выразил мысль, что всяк должен стремиться умом превзойти царя, или даже самих вершителей, и не будет тогда нужды в них такой, какая сейчас держит людей этих на тронах и в вершинах заколдованных башен.
– Молчи, проклятый! – не сдерживается лопоухий.
Остальные только смотрят, мечутся взглядом, бросают его то в одну, то в другую сторону, но вступать не решаются.
– Разве же я сказал что-нибудь…
– Молчи! Богам клянусь, я за тобой в могилу не отправлюсь!
Старик внезапно делает шаг, и уже в это мгновение Исэндар замирает, набрав полную грудь воздуха. Отец вдруг предстает таким, каким никогда не был, его словно надувает ветром. Ударяет порыв, взявшийся из ниоткуда, старик расправляет плечи и напирает так решительно, что лопоухий отшагивает, но спотыкается и падает.
– Упрек царю лишь слышишь ты, но не произношу его я! – громоподобным, захрипевшим, зашипевшим голосом вскрикивает он. – Ежели не видишь мудрости, так не спеши обвинять в том, что глупость ее заменила! Всякий должен стремиться превзойти умом не только царя, но самих вершителей! Пусть не останется их, не будет в них нужды, когда все люди будут достаточно мудры!
Лопоухий, вскочив, отбегает шагов на пять, а потом разворачивается, красный от злобы.
– Безумец! – потрясает он кулаком, а следом быстро теряется в деревьях, добравшись до тропы, чуть не сбив мальчишку, но даже его не заметив.
Да и Исэндар в этот раз уже прячется лучше, чтобы не попасться, как вчера, да еще и в такой миг. А впрочем, не успевает мальчик подумать, как беседа уже снова продолжается.
– Друзья, – разворачивается старик к остальным пастухам. – Если вы думаете, будто бы я кого подговариваю, будто измены плету, так можете смело уходить и не бояться царской кары. Нет в моих словах предательского гласа, как не было и не будет. Лишь жажда истины говорит во мне, и бороться с желанием ее утолить я не стану даже пытаться. А потому говорю я лишь то, что считаю верным, что нерушимыми законами природы решается без моего, и даже без царского участия.
Развернувшись, пошагав, о чем-то подумав, он вновь направляет взгляд к пастухам. Те не отводят глаз, смотрят внимательно и ждут, а едва старик открывает рот, как все замирают.
– Оставим эту землю остывать после наших споров, – улыбается он мягко. – Пусть завтрашний день принесет ответы, а сегодня отдохнем. Идите, в этот день уже достаточно было голосов, чтобы вновь тревожить ими отдых этих старых, уставших от нашего шума деревьев.
Спорить никто не пытается. Несколько мужиков вздыхают даже с печалью, но большинство расходится с задумчивым видом. Спрятавшегося в кустах мальчишку вовсе ни один из них не замечает, будто все разом и безвозвратно утопли в общем мысленном болоте.
С отцом Исэндара остается лишь один. Его мальчик часто видит. В дом этот человек никогда не заходит, одет всегда в длинный плащ, даже в жаркую погоду он иногда скрывает лицо, накидывая длинный капюшон, и сейчас вспоминается, что ни разу не удавалось слышать его голос.
Впечатление мужчина производит сильнейшее, но не так легко понять, отчего. Вроде бы, самый обычный человек, но стоит подумать… вот уже сколько лет он ошивается здесь, рядом с отцом, выглядит странно в этом плаще и капюшоне, а даже так за все время ни разу, ни на миг не возникло и мысли о том, насколько он подозрительный.
А сейчас, оказавшись с отцом мальчика наедине, мужчина сбрасывает капюшон и облегченно вздыхает.
– Ах! Ну жара…
Старик улыбается, а Исэндар пытается разглядеть незнакомца, но ничего не выходит из-за веточек и листочков. Слышно-то все чудесно, но чтобы видеть нужно приподняться, а так и заметить могут.
Удается рассмотреть лишь одну необычную деталь. Как ни странно это наблюдать, но одно ухо мужчины явно меньше другого. Странное и неприятное уродство, которое отчего-то привлекает внимание, но довольно быстро забывается, тем более что теперь становится ясно, почему незнакомец даже в жару покрывает голову.
Мужчина тем временем еще разок вздыхает, пытаясь насытиться прохладой, сохранившейся лишь в легком горном ветерке, а затем серьезно, нахмурившись, взглядывает на старика.
– Соку́р, тебе с пастухами жить скучно? – спрашивает он. – Так я знаю, как помереть благороднее.
К отцу вообще мало кто обращается по имени, даже мать зовет его как угодно, но только не так, разве что дома, ночью, когда думает, что Исэндар уже спит, и если старик, как и она, страдает от бессонницы, тогда лишь женщина произносит его имя. Мальчишка, разумеется, тоже имя не называет. Трудно даже припомнить, кто вообще в последний раз так звал отца, вместо того, чтобы обратиться как-нибудь нейтрально.
Да и старик держится свободнее, чем с пастухами, расслабляется и отвечает без этой нудной манеры речи, которой он давно привык впечатлять погонщиков скота.
– Не собираюсь я умирать, Альза́р, – усмехается отец мальчика, взяв старого друга за плечо. – Не стал бы я… эх. А может, ты прав? Может, я и сам уже себя не могу понять? Ты ведь помнишь, как старого короля мы…
– Не знаю, о чем ты, дружище, – громко перебивает мужчина с разными ушами. – Я, видно, не так сказал. Ты бы не вел с дураками беседы про то, как мир сделан. Им без надобности, а ты свой ум по ветру пускаешь.
Старик устало смеется, и Исэндар с удивлением слышит от него совершенно другой смех, чем обычно, более живой, слегка нелепый, но простой и задорный, хотя приглушенный и сдавленный.
– Да, так и я бы подумал, – отвечает он позже, сделавшись печальней. – Прежде я бы сам отговаривал… мне трудно сейчас поверить, что это бесполезно. Если хотя бы один из них задумается, этого уже будет достаточно.
– Идем, хватит разговоров, – толкает Альзар, взяв товарища под руку. – Ты прав, деревья уже наслушались. Пусть отдохнут от твоей болтовни.
Отец мальчика взглядывает на товарища с подозрением, но ничего не говорит, и потому трудно разгадать его мысль. Оба замолкают как-то уж слишком резко. Да и, кажется, разговор закончился, а вышел каким-то бессмысленным. Суть каждой отдельной фразы мальчику запоминается, но все равно остается чувство, будто слишком много в беседе непонятного.
В любом случае, нужно сидеть тихо. Сейчас главное не шевелиться. Попадаться совсем не хочется. А вдруг, нечаянно пришлось что-то важное подслушать. Отец-то ругать не будет, но мать непременно о случившемся узнает, прямо с языка вытащит, если понадобится, но узнает. Исэндар сидит неподвижно, дышит тихо, медленно, стараясь не производить ни единого звука.
Внезапно рука хватает за шиворот, рывком вытягивает, в грудь ударяет кулак, больно давит, начинает болеть спина, а еще затылок. На лице мужчины страшное, яростное выражение. Он убьет, если нужно будет. Он уже готов, ему только скажи, воткнет палец в глаз, да засунет так глубоко, что и кинжал не понадобится.
– Тише! – сразу хватает старик его за руку. – Это мой сын, Исэндар.
Мужчина смягчается, медленно, аккуратно отпускает мальчика, прежде смерив взглядом. Одной рукой он ставит мальчишку на землю, да так небрежно, что коленки подгибаются, и едва получается устоять. Так Альзар еще и ударяет рукой по плечу так, что ноги все-таки подкашиваются, как ни пытайся на них устоять.
– А, видал, – наклоняется мужчина и начинает осматривать. – Не серчай, щенок. Не признал в кустах.
Отец улыбается, но оттого не легче. Его старый товарищ рассматривает беззастенчиво, словно любуется каким-то диковинным оружием. И это ладно. К тому же, отвлекает внимание его ухо. Вблизи видно, что оно не просто меньше, одно ухо разрезано напополам. Даже смотреть больно становится на то, как зажившая, обратившаяся шрамом кожа липнет полоской мелких шишек на ровном срезе половинчатого уха, слегка опухшего, и пугающе, отвратительно кривого.
Да к тому же отцовский товарищ берет ладонью прямо за лицо, вертит головой так, что шея начинает хрустеть, разглядывает, а затем отталкивает прямо за голову, как и держал.
– Подслушивать опасно бывает, – хмурится он.
С таким не поспоришь. Это отцу можно сказать что вздумается, от матери тоже убежишь, а этот… этот, наверное, и догонять не станет, бросит в спину топор и все.
Тут взгляд и замечает небольшой меч в ножнах, спрятанный под плащом, но Альзар слегка поворачивается, укутывается в плащ, и не удается разглядеть его спрятанное оружие.
И мужчина уже пытается заговорить, открывает рот, но тут вдруг раздается детский голосок.
– Не подслушивал я…
Друг отца поворачивает голову, но не обращает внимания и тут же разворачивается обратно.
– Я тебе так скажу… – Альзар снова оглядывается и смотрит на мальчика с подозрением. – Не разболтает?
– Нет, не разболтает, – отвечает старик. – Но лучше потом, пусть домой идет.
– Да времени нет. Уйдет же этот… ты же знаешь, что он городской, – продолжает мужчина. – Зачем его испытывать? Я с ним разберусь, пока дел не наворотил, а ты собери пастухов и…
– Не надо, – успокаивает старик с улыбкой. – Ничего не будет. Позлится, а завтра опять придет спорить. Видно же, что глаза у него горят.
Альзар фыркает, подступает ближе, глядит недовольно и даже сердится, ничуть этого не скрывая.
– Да тебе, видать, снова молотом по голове ударило? – спрашивает он таким сердитым тоном, будто хочет намеренно уязвить. Хотя, в то же время нельзя и подумать, будто товарищ желает старику плохого. – Собери пастухов своих, а я ему аккуратно нож в ухо воткну, он и не почувствует. Так беды от него точно не будет. А если к тебе и придут стражники, так пастухи скажут, что ты с ними был. Все, давай, подбери сопли и иди пастухов собирай живей, а я по следу…
– Не надо, – серьезнее и строже говорит старик.
Альзар вздыхает, медлит, крутит головой, снова на миг застывает на старом друге взглядом, а потом толкает его в грудь рукой и отходит, чуть не сбив мальчишку, но ни капли об этом не заботясь. Правда, сделав всего шага три, мужчина разворачивается, подходит