Житие ты наше уральское. Ч.3, (окончание).

А потом «мать – старуха» поймёт. И простит. Кака баллада романтична! А како благородство?! Плюнуть некуда – в Монте- Кристу попадёшь! Это менты- вот те -«волки позорные»! А у этих – кодекс чести, век воли не видать! Как в царской гвардии!
  Стоп! Чего раздухарился? Осади! Пробка, ворона, обочина!..
  Нет, а ещё про «дочку - папку»?! Можно? Чуть – чуть?.. Ведь никто, кроме «дочки папку - зека» не поймёт, да? Мать – сына, а дочка – папку…
  Александр непроизвольно шмыгнул носом, сдвинул цветы с подоконника и открыл окно настежь. Накурено, действительно, хоть топор вешай. Штора засуетилась ещё сильней.
  Балладисты  задрипанные! Романтики зонные! Вон она, дочура, в соседней  комнате… Взаимопонимание полнейшее! Десяток слов за неделю! Как Эллочка… Остальное - на уровне астральной иль какой там хренотени. Эт, видимо, зековские дочки отца – вора понимать могут. И простить. И рыдать. И во сне видеть. И советам внимать. И следовать. Следовать!!!
  -Пап! Пап!- донеслось из кухни. – Мы бу- бу- бу…
  Что за манера: говорить под нос! И так тихий голос, а ещё под нос!  Поддёрнул трико, пошел на кухню.
  -Я не расслышал ничего. Что сказала?
  Как она может на одной зелени жить?! Да на твороге… Хрумкает, хрумкает!.. Пельмени же есть, суп.
  -Мы вечером на трассу уезжаем. На три дня.
  Вот ещё мода: горные лыжи да сноуборды! То теннис, то дзюдо, то лыжи! Когда ж к власти шахматист  придёт?! Всё ж спокойней для среднестатистического  жителя. Да и по деньгам…
  -Ну?
  -Ну! Едем, говорю…  В воскресенье вернёмся. Мы спальники возьмём у тебя?
  -Чего ты спрашиваешь? Берите, конечно. Термос не забудьте. А когда вернётесь?
  -Я же сказала: через три дня. У тебя деньги есть?
  Денег у него не было. Но он кивнул головой:
  -Есть. Тебе много надо? И когда?
  -Тысячи две. Никита через  час подъедет  и поедем в «Молнию»  затовариваться. А потом сразу на трассу.
  -Ешь пока. Я сейчас.
  Прошаркал к себе в комнату.
  -Две тысячи, две тысячи… Должны остаться… Или чуть меньше… Хватит им. – Нашел в портмоне кредитную карточку. – Хватит им.  Из дома, вон, пусть наберут. Пельмени, хотя бы. Там сварят. И чай с кофе. И сахар.- Карточка выскользнула из ладони, шмыгнула под старое раздолбанное пианино. Матюгнулся. Ухватился за инструмент сбоку и попытался сдвинуть. Пианино подалось сантиметров на двадцать, обнажив треугольник пола с вековой, валиком пылью. Туда, в этот треугольник и рухнул  чугунный подсвечник с пианино.
  Машка прибежала на шум, испуганно уставилась на отца.
  -Ничего, доча. Сейчас. – Поднатужился - и окончательно  отодвинул пианино в сторону. – Вот, держи.- Сдул с карточки пыль. – Снимайте всё. Там около двух тысяч. Как раз. Код знаете. – Дышалось тяжело. Вспотели отчего- то одни только руки.
  -Спасибо.
  Карточка, затылок, стук шагов и вновь захлопнувшаяся дверь. Сглотнул комок в горле и пошел за тряпкой: когда ещё такая возможность выпадет - за пианино убраться?..
  Нет худа без добра: насобирал  четыре рубля мелочью и два пазла. Более ценного ничего не было. Оглянулся опасливо на дверь. Пошарил рукой на книжной полке за  коричневым  Жюль Верном, достал початую бутылочку коньяка и отхлебнул глоток. Утёрся.  «Закусил мануфактуркой». Передёрнулся. Вновь отхлебнул и поставил ёмкость на место.
  -Будто субретка, - хихикнул про себя и задвинул пианино в угол. Обломки подсвечника выбросил в мусорное ведро. Уселся за стол, придвинул тетрадь, открыл на заложенной странице. Коже на пальцах было неприятно от покрытых пылью листков бумаги. Он брезгливо поморщился.
 
  « Беды притягивают друг дружку, как оттаявшая  помойка притягивает бродячих собак. И вот когда численность их переваливает какой то критический рубеж, то жизнь, кажется, уже теряет цену. И не просто теряет, а становится в тягость. То, что маячит впереди - уже не преодолевается, не решается, не сбывается, как ни старайся.
  Не погасятся бешеные  долги.
  Не вернётся та, до свадебная, твоя любовь с женой.
  Не наладится душевный контакт с повзрослевшей незаметно для тебя дочерью.
  И друзья... Тебе ж и взаправду «уже с многими скучно, успел от многих устать...» Это в твои - то тридцать семь!..
  И остаётся, кажется, лишь одно... Страшное... Безбожное... Но быстрое... И лёгкое... А, главное- решающее   В С Ё! Сразу!!!
  Валерий гнал от себя эти мысли, но они приходили вновь и вновь. Безнадёга и беспросветность...
  Пробка вновь продвинулась на десяток метров. Блондинку сменил морщинистый старичок на «Ниве».
  И ещё эти заморочки с дочерью. Своих будто не хватает.
  Влюбилась, дура глупая, по уши. Полгода пройдёт- всё подмечать будет: нос не тот, сидит не так, и юмор дурацкий, и ест, чавкая… Это сейчас зашоренность… Сейчас счастья полные колготки. Никогда же ни с кем не дружила. И в школе, кажется, не дружила… Застенчевая, тихая… Съехала голова…
  И что не скажешь- всё в штыки! Кроме них никто жить не умеет! И видно: ей уже сейчас неприятно наше присутствие рядом. Уже сейчас стыдно, аж до злости, за нас, за наши повторные рассказы, за монотонность, за нравоучения. За морщины наши, за полноту, за болячки… А что дальше будет?! Когда совсем немощными будем?! Бога будет молить, чтоб прибрал нас? Как- нибудь пристойно и не страшно для душонки своей?!
  А ведь у нас с жинкой ближе- то её и нет никого на свете! И любим- то её, наверняка ,больше, чем друг друга! Что ей, кобыле молодой, надо?!
  Пробка потихоньку рассасывалась. Машины, уже не останавливаясь, двигались вперёд.»

  -Я ухожу!
  И сразу же хлопнула входная дверь.
  Александр оторвался от писанины. Вновь потянулся за любимого Жюль Верна. Так -то оно вернее будет. И спокойнее.
  Вздрогнул от грохота упавшей на подоконник сосульки. Выругался про себя.  А всё- таки… про сосульку…  надо куда- нибудь вставить… Хороший коньячок, хороший! На сегодня хватит, а на завтра водочка есть в загашнике.
  Яркое солнце столбиками пыли отражалось от полировки стола, от зеркальных створок серванта. Клонило ко сну.
  Александр не стал противиться. Блаженно растянулся на диване, вздохнул с облегчением и заснул. И снилось ему что- то приятное, но несущественное.»…
                                     
                                      .    .    .


                                 Г Л А В А   3


  -Степаныч, родной, что ж ты делаешь-то?!- Сердце у Вовки забухало барабаном, и будто жар к голове прихлынул. –Зачем тебе все это надо было?! Выдумки эти, фантазии?.. Что тебе, своей жизни не хватало? Сколь ты пережил, испытал- на кучу романов хватило бы! На хрена ты эту муть насочинял?!
  Он, действительно, всерьез обозлился на Степаныча. Даже оттолкнул рукопись от себя.
  Жизнь- своя, прекрасная, насыщенная,  в с я к а я  - почему-то не прельстила Степаныча. Почему-то ему захотелось «замутить» какую-то местную «Санта-Барбару»! Дурак…
  Вовка всю жизнь завидовал ему. Тому, как тот жил. И в радости, и в горестях… Что-то недоступное было для Володьки в этой жизни. Есть такое иногда в людях: свет. И поганое к ним  ничего не пристает. Заблуждаются, ошибаются, а все-равно светятся!
  Но «Санта-Барбара»-то зачем?! Степаныч, что ж ты?.. Писал бы да писал про себя!
  Вовка остыл немножко, перекурил и вновь принялся за чтение.

                             .     .     .

                    З А П И С И    С Т Е П А Н Ы Ч А.   «К Л О Ч К И»

           «А, казалось бы, проще простого…» (повесть, продолжение)      



                                Г Л А В А   5


  «Валерий аккуратно  резал селёдку и незлобно про себя матерился: ножи- точи их, не точи- отчего- то постоянно тупились.
   Селёдочка была собственного посола аж четырёх видов: со специями, с уксусом, с майонезом и просто солёная. Друзья любили это рыбное разнообразие на Новый год. Да и он любил, хотя, честно говоря, мороки с этой засолкой было много.  И самому попробовать эти изыски  на празднике не всегда удавалось. Но все уже считали соленье его фирменным блюдом, и он много лет подряд готовил эту постылую рыбу. А к вечеру второго января- уху и окрошку. Потому что мясное, салаты и пельмени  у всех стояли комом в горле.
  Но предпраздничную возню на кухне любил. Радовало всё: и «иронический» Таривердиев вперемешку с паровозной «кока- колой» в телевизоре, и приехавшие с катка дети, пахнущие морозом и бензином, и сигаретка в перерывах между готовками, и запахи… И   в о о б щ е: настрой души! То- оненькая такая струнка тихо выводила тремоло счастья. И он боялся её спугнуть. И боялся, что спугнут другие.
  -Мишка!- окрикнул он младшего. –Кушать будете?
  -Сейчас, придём…
  Ввалились на кухню. Разные, непохожие друг на друга. Рослый, на голову выше его сын и худенькая миниатюрная дочь. Белый и черная. День и ночь.  Два твоих продолжения во Вселенной.
  «Как просто проблему бессмертья решить…»
  Он  смотрел на них, таких радостных и счастливых, а  в желудке, за грудиной, вдруг возник какой- то комочек боли, стремительно расширился и пополз к горлу.
  Валерка трясущимися пальцами, мгновенно ставшими потными и ледяными, нащупал сзади узелок передника, развязал, сбросил передник и, продолжая улыбаться, прошаркал до дивана. Присел медленно, осторожно, затем уж отвалился на спинку. Глубоко- глубоко и беззвучно вздохнул, ещё раз, ещё… Ничего, Валерка, ничего, пройдёт сейчас… Дыши глубже… Не первый раз… пройдёт…
  -Пап, ты чего?- Дашка нацепила на себя его передник, машинально заправила  косичку за ворот платья.
  -Да переел, дурак!.. Двигаться не могу, живот полный, как у Бобика!..
  -Пап, а какой лист брать?- прокричал с балкона сын. –Здесь их куча!
  -Любой бери, который на тебя смотрит…
  -Они все на меня смотрят! У- у, холодрыга!- сын резво закрывал балконную дверь. –А обещали потепление к вечеру… Ты будешь с нами обедать? – вопросительно посмотрел на отца.
  -А я уже…
  -Что с тобой? Ты чего такой бледный? На, Дарья, вари.- Сунул сестре лист с пельменями, сам же подошел к отцу. –Что случилось?- Взял того за руку, нащупал пульс. –Подожди немного.- Посчитал пульс, опять взглянул на отца. –Что, батя, сердце?..- И, не дожидаясь ответа, пошел за  тонометром.
  -Мишка!- крикнул ему вслед отец. –Да это я переел! Пройдёт сейчас…-  А за грудиной давило всё сильнее и сильнее. –Пройдёт…
  Дарья засыпала в кастрюлю пельмени и тоже присела рядом.
  -Вы, мелочь пузатая, только матери ничего не говорите… Нечего её пугать… Дайте праздник по- человечески справить,- просящее проговорил  отец, подставляя руку сыну.
  -Не скажем, не скажем… Помолчите все!
  Дарья замерла на полуслове.  Все дружно уставились на стрелку датчика.
Накаченный сыном жгут больно давил на руку, но Валерий дотерпел до конца.
  -Ну что? Нормально?
  Сын неопределённо дёрнул головой, смотал аппарат.
  -Кто его знает… Чуть пониженное… У тебя, батя, ещё и аритмия… В больницу бы надо…
  -Да переел я , говорю… Вот и задавило на желудок.
  Сын сидел рядом и внимательно на него смотрел. С другой стороны сидела дочь  и внимательно смотрела на брата: ждала вердикта. А Валерка переводил глаза то на одного, то на другую- и боль потихоньку отступала.
  -Нормально, ребятишки. Проходит уже…- Погладил сына по щеке, изуродованной  большим, от виска до  уголка губ  шрамом. –Ей- Богу, проходит! Дарья, пельмени!..
  Пена приподняла крышку кастрюли и хлынула на конфорку.
  Дружно бросились к плите.
  -Дарья, ты чего такая трудная? Как мужа то кормить будешь? Ничего доверить нельзя!- ворчал