Житие ты наше уральское. Ч.3, (окончание).

представляешь: эту вещь три разных автора дописывали!
  -Прекрати!!!
  Он удивлённо посмотрел на жену.
  -Ты что, трусишка, правда, испугалась? Чего ты?..
  -Это же ты первый начал! Книгу ещё тогда подсунуть пытался! Хорошо- отказалась…
  -Ну что ты, дурочка, пойдём, посмо…
  -Я тебя просила: не называй меня так!
  Он почувствовал, что она вот- вот расплачется.
  -Извини. Ну, правда, пойдём - убедишься, нет у него ничего!
  -Я уже смотрела…
  Оба разом замолчали. И старались не встретиться глазами.
  -Я тоже смотрел,- Александр попытался усмехнуться, но вместо этого лицо его скривилось. Судорожно дёрнулся кадык. Вверх- вниз, вверх- вниз…
  -Ну, ничего же ведь нет!
  Надежда молчала.
  -Надюш, что ты в самом деле?! Я чепуху плету, а ты всё веришь!..
  -Да ничего я не верю! Просто, я тебе уже много раз  говорила: не люблю я эти фильмы ужасов, а ты всё «посмотри, посмотри»… Я без тебя вообще видик не включаю. А ты опять…
  -Прости, Надь. Ей- Богу, в последний раз! Просто- это классика. Я думал: тебе будет интересно…
  -Да неинтересно мне! Страшно!
  Она затушила сигарету.
  -Я спать пошла.
  Хлопнула дверь. И стало слышно капанье воды в умывальнике. Как и каждый вечер. Не докручивают… Марья… Надежда… А фильм, и вправду, страшноватенький. Но тянет- то как к себе, зачаровывает! Сидишь и, как губка, впитываешь всё в себя. И ведь во второй раз уже! Впервые- это лет 15 назад… Пятнадцать лет прошло с тех пор… Прошло… Не дней… Лет… Врать научились друг другу… Он- словами… Она- молчанием…  Уходит время, уходит жизнь… И это, сегодняшнее, через некоторое время будет восприниматься только умом. И если даже очень захочешь- чувств не будет. Только беситься будешь, что   о п я т ь   н и ч е г о    н е      в е р н у т ь! А, может, и не вспомнится даже…
  Он затянул кран. Потушил свет.
  …С Рюмиными они не поехали. Заболел сын.

                             

                                 Г Л А В А   3


  Александр медленно поднял голову.
  -Папка, включи, пожалуйста, телевизор,- повторил Сашка и на последнем слове как- то судорожно кашлянул, сглотнул слюну. Помутневшие глаза равнодушно смотрели на отца.
  -Кончились мультики, сынка. Уже ничего интересного нет.- Владимир погладил его по голове, задержал руку на лбу.
  Замолчали.
  Проехала за окном машина, высветила узоры на обоях. Тикали за стенкой часы. Ладонь, лежавшая на сыновнем лбу, нагрелась, намокла от пота.
  -Пап, почитай мне книжку.-
  Санька повернулся на спину. Равнодушный. Смиренный. Как будто знающий всё наверняка. Без слёз. Без истерик. Четырехлетний старичок…
  Отец включил ночник, начал читать «Карлсона».
  Санька слушал. И не слушал. Лишь взгляд бездумно скользит по потолку. Затем вдруг оживился.
  -А помнишь… это… мультик был,-  сухо, натужно закашлял. Голубенькие жилки на шее вздулись. Попытался сесть. Отец помог приподняться, погладил по затылку.
  -На, попей…-
  Сашка выпил микстуру.
  -Ух, всё выкашлил!- Откинулся на подушку.
 -Всё, всё, тёзка,- Александр натянул на него простынь и вновь принялся читать. Левое веко дрожало, как мушка в паутине.
  Сын зажмурился, засыпая. В тусклом  полумраке светлели белки его неплотно прикрытых глаз. Александр прекратил читать, вновь потрогал его лоб. Санька очнулся- и вновь заснул.
  Выключил ночник и на цыпочках вышел из детской. В голове постоянно крутилась дурацкая строчка «Учитель в нашем доме болен- рак…». И скрипели паркетины под ногами.
  На кухне тоскливо молчали женщины.
  Мать сидела у стола, подперев голову рукой и смотрела куда- то в одну точку.  Надежда бездумно протирала чистую столешницу. Обернулись к нему. У каждой- немой вопрос в глазах.
  -Заснул… Спала температура…
  Мать мелко перекрестилась. Засуетилась, заозиралась.
  -А где моя сумка, ребятушки?  Поеду я… Завтра утром приду…
  -Может, останешься?.. Переночуешь… Поздно уже…
  -Нет, нет, поеду… Да где сумка-то моя?!
  -Сзади, на стуле… А то смотри- переночуешь…
  - У меня там кошка не кормлена… И чего квартиру- то без присмотра оставлять? Сейчас, вон, такие умельцы- на глазах обчистят!
  -Мам, да чего там у тебя воровать? Телевизор ламповый?
  Мать обиженно поджала губы, не ответила. Повязала скрюченными иссохшими пальцами платок.
  -Ты сначала наживи своё… Потом посмотрим- чего воровать… Тряпку половую украдут- и то жалко!
  Подхватила свою клюшку- тросточку.
  -Помоги мне обуться.
  Он натянул поочередно стоптанные, на два размера больше сапоги.
  -Вот, возьмите,- Надежда протянула завернутые котлеты. –Тёплые ещё…
  -Ой, Надь, чего ты!.. Ешьте сами…
  -Берите, берите, я же много сделала… Берите…-
  -Ну, спасибо тебе… Сейчас вермишельки отварю и поем.
  -Здесь- то чего не стала?!
  -Да не хочется пока. Всё, ребята, до завтра…
  Поцеловала обеих на прощание, захромала по коридору.
  Александр закурил у форточки, глядя, как мать скособочено,  медленно бредет по тротуару. И сумка с котлетами качается маятником в левой руке, как у нищенки.
  Надежда щелкнула за спиной зажигалкой.
  -Проводить надо было…
  -Да дойдёт… Рядом же. И так весь день сидела…
  -Вечно у тебя какие- то отговорки! Она нас всю жизнь выручает, чуть что- с Сашкой сидит, а тебе до вокзала проводить её трудно! И учишь её постоянно, и ругаешься!.. Она сейчас, как маленькая, ей во всём потакать надо…
  - «Маленькая»… А что, детей не учат?- он с готовностью обернулся к жене. Чего не поспорить, если считаешь себя правым…
  -Да у детей вся жизнь впереди! А здесь только смерть осталась! Да и позади ничего хорошего не было!.. Я, может, тоже такая скоро стану! И тоже так ко мне относиться будешь?!
  Заплакала беззвучно. Слёзы катились по щекам. Она вытирала их ладонями, затягивалась сигаретой и смотрела мимо него в черное окно.
  -Чего ты…- защемило у него внутри. Притянул её к себе, погладил по голове. –Чего ты…
  Надежда закаменела. Лишь плечи тряслись всё сильней и сильней. И она разрыдалась. И одновременно говорила, захлёбываясь слезами.
  -Всю… жизнь… прожил… а как с чужой… женщиной… с матерью… разговариваешь… И… со мной так же… будешь… Я же… вижу!.. И дети с тобой… так же будут… За что ты… так… с ней?.. А умру я… и дети тебе… не нужны будут… с пьянкой твоей… Марье только… на панель идти… Никого домой… не зовёт… из друзей… Отца стесняется…
  Всхлипывания становились всё громче и громче. Сашка продолжал гладить её по голове и молчал. Как- то пусто было на сердце. Много чего возразить хотел… Но пусто было… И он молчал. Он боялся этих резких перепадов в её настроении. А они становились всё чаще и чаще.
  Поводом могло служить что угодно. Хотя бы его шутки, весёлость ни к месту. Шутил он, и вправду,  не всегда удачно и не всегда ко времени, но что ж так злиться- то?! Отчего- то было неловко за себя. И пугали её глаза: немного прищуренные и  невидящие его. Любимые глаза чужой в этот момент женщины.
  -Ну, неужели ты не чувствуешь, как мне плохо?! Помолчи, пожалуйста!- бросала она ему.
  Боже мой, ну как он может что- то увидеть или почувствовать, если она ничего не говорит?! Если ещё мгновение назад они мирно беседовали, улыбались, и ничто не предвещало этой резкой смены настроения?..
  В такие минуты он сам себе казался какой- то амебой, обиженным примитивом… Для него всё было просто: расскажи, расскажи, что случилось?!  Видишь, я не могу понять, почему тебе плохо! Расскажи, милая! Мне тоже очень плохо от своей дремучести и толстокожести, но я не пойму, в чём дело!..
  Но он молчал… Начинал копаться в себе. Он давно и на всю жизнь вывел для себя: виноватых всегда двое. Но начинать надо с себя.
  С себя он всю жизнь и начинал.
  Звонок в дверь- длинный и веселый- иглой ткнулся в сердце.
  Александр пошел к двери.
  Жена полотенцем утёрла оставшиеся слёзы.
  -Сосед,- сказал он, вернувшись. –Ключи от «кармана» забыл.
  Жена, ничего не ответив, ушла в ванну.



                                   Г Л А В А   4


  «День был, как день, ничего особенного. Солнце лупило всеми своими ваттами и канделами. Ни облачка. -2 градуса. Но пока, с утреца, зябко и прохладно. Лишь дороги - разбитые и расквашенные- блестели грязным тающим снегом.
  Салон постепенно прогревался. Негромко хрипел «Шансон» не французским прононсом. Сигаретный дымок ручейком утекал в приоткрытое окно.
  Образ юной Ахмадулиной вертелся в сознании, уныло и монотонно бубня чужое:
  «Я творенья свои, словно мантры, читаю.
    По щеке Л ореаль черной струйкой бежит…»
  Страшно тянуло в сон, но морок не исчезал. Гундел и гундел, как негромкое тремоло. Невзирая на шансонную «попу, как у Дженнифер Лопес».
  Лучезарно улыбаясь, как солнечный зайчик, Михаил Михайлович не грубо, но решительно оттеснил поэтессу своим «Слушайте сюда! Отсюда будет проистекать!»
  Резко просигналили сзади. Пробка сдвинулась ещё на десяток метров.
  Он потянулся всем телом по неудобному сиденью, широко и со стоном зевнул.
  Из соседней  «Тойоты»- почти дверца к дверце - на него чуть презрительно посмотрела платиновая блондинка и отвернулась, заговорила с кем- то по телефону.
  Он, в отместку, краснея, мысленно её раздел…»

  Хлопнула входная дверь. Дочка. Александр не спеша затушил сигарету, нашарил под столом тапочки и пошел встречать.
  Причём здесь «платиновая блондинка»? Где это ты платину видел? Может, «ослепительная»? И «угреватая»? Нет, «ослепительные» в «Тойотах» за лицом следят. А «угреватые» в «Тойотах» не катаются. Да и не стал бы он «угреватую» раздевать. Да и вообще, к чему раздевать?! Скучно, что ли в пробке стало? Или понравилась ему? Значит, без угрей.  Значит, «ослепительная». Нет, миловидная! А перед этим:
    «Ленивая ворона выклёвывала что- то мороженное на обочине, не обращая внимания на работающие машины. Он потянулся всем телом…»
  -Привет, Марья.
  -Привет, пап.
  Дочь стягивала приталенную короткую куртку.
  -Вся задница наружу,- неодобрительно подумал Александр, глядя на невесомую куртку. – Застудят всё к чертям собачьим, а потом зачать не могут, по больницам бегают. Внуков сначала принеси, потом форси, как можешь.
  Стадия «любимой дочки, любимого отца» как- то давно и незаметно схлынула в лету. Он всё чаще ловил себя на мысли, что думает о дочери, как о «шкатулке семейного генофонда». Которую надобно «хранить и оберегать».  Он стыдился этих мыслей, но они возникали.
  -Будешь есть?
  -Я сама себе положу.- Дочь, наконец, разделась и ушла в свою комнату. Дверь закрылась.
  -Да- а…  Поговорили…- Поглядел ей вслед. Постоял, посвистывая под нос. Развернулся и ушел к себе. И тоже плотно прикрыл дверь: накурено было до одури, вся квартира пропахла.
  Блин, простуда на губах… Сквозняки, не иначе.
  Спичка сказала «пш- ш- ш». «Скр-р-р» подхватила паркетина. «Оп- оп- оп» зачастила штора. «Она хотела бы жить на Манхеттене…» выводил за стеной у соседей ворованный магнитофон.
  -Так, что там у меня было в пробке? Ворона и «Шансон»… «Как в глаза старушка - мать поглядит соседям?» Что ж у них, как мать – так старуха?! Дряхлость – предряхлость! Бабе сорок – сорок пять, а она «старушка»! Давят слезу с соплями вперемежку! «Родине – матери» давно уж за тысячу, а никто старой каргой не изображает… «Законы жанра». Жальче матушки человека нет… Для начала угробить таких же штук пять… Топором, допустим… Иль последнюю  пенсию из котомок у них выкрасть… Нет, лучше из шушуна.