последующей защитой в неотапливаемых помещениях скукоживавшихся институтов (на одной из таких побывал предварительно и Егор, едва не заболев, причём от царившего в зале холода). Но выход всё-таки нашёлся (не в последнюю очередь опять благодаря интересу англичанина-наставника к «открывавшейся» тогда России): отсутствие такого понятия, как «кандидат», давало возможность схитрить, сразу вписывая в резюме степень доктора философии, причём независимо от специализации. Расшифровка давалась «этажом» ниже и таким образом все условности соблюдались. Соответствия в кодификациях научных степеней не было.
И через неделю в квартире Егора раздался долгожданный звонок из Лондона.
- Собирайся, тебя берут. Зарплата небольшая, с испытательным сроком, а там разберёмся.
Как это не покажется странным, оформить выезд на сей раз удалось быстро: все формальности сводились к минимуму, ни осуждающих сентенций, ни странных наставлений не прозвучало – сыграл настрой новых политиков-реформаторов, ориентировавшихся на максимальную доступность к информации о себе, взаимный обмен знаниями и всем прочим, что соответствовало их пониманию нового государства, возвращавшегося, как многие надеялись, в орбиту мировой цивилизации.
Через месяц парочка уже гуляла по Лондону. Происходящее казалось сказкой: Собор Святого Павла потрясал своей монументальностью, рельефами и башенками, стрельчатыми окнами, каким-то внутренним спокойствием, вызывавшим чувство блаженства. Впервые наяву Егор увидел образцы пламенеющей готики, пришедшей в Великобританию из Западной Европы, чтобы обрести второе дыхание и развернуться во всю мощь воображения архитекторов. В центре Собора на круглом постаменте расположилось смотревшее вверх зеркало с эффектом увеличения – в нём отражалась приближенная и многократно увеличенная внутренняя сторона купола с сюжетами из жизни Святого апостола Павла. Некоторые скульптуры, размещённые в нишах, давно покрылись патиной – казалось, они застряли в меж-временном пространстве, моля проходящих избавить их от любопытных взглядов приезжих экскурсантов. Позже довелось съездить и в другие города, местами выглядевшие как музеи, где с доступом для посетителей всё очень просто: стоит немного пройтись – и ты уже в Средневековье. Посетил Егор Солсбери с его главной достопримечательностью – великолепным Собором, ещё не подозревая, что когда-то главная достопримечательность города станет известна широкому кругу российских любителей старины благодаря короткому визиту двух туристов из Москвы.
Двое влюблённых не стеснялись пользоваться частыми отлучками Дэвида, отношения с которым у Елены становились всё более натянутыми и холодными. Его всегда неожиданные возвращения домой происходили либо ближе к полуночи, либо рано утром, и явно имели целью уличить супругу в неверности. Но надо отдать должное Елене и её многолетнему опыту подобных связей, а главное – интуиции, позволявшей иногда буквально за час вернуться до нежданного появления мужа, чтобы встретить его накрытым столом и всегда прибранной квартирой.
Но необходимость осторожничать всё-таки оставалась, а потому встречи большей частью происходили либо в дешёвых шале за городом, либо в гостинице по соседству с квартирой Егора, которую он снимал у пуритански настроенной пожилой пары, сразу поставившей условие: женщин не водить !
Дух Великобритании, педантичной и скрупулезно блюдущей свою выгоду во всём возможном и невозможном, передавался постепенно и самой Елене. Новоиспечённая англичанка никогда не забывала о своём интересе, сразу поставив Егору условие: помочь подготовить собственный научный труд, который она рассматривала как гарантию своего будущего на туманном Альбионе на случай окончательного разрыва с мужем.
Креативности Егору было не занимать и он сразу согласился, не видя ничего зазорного в таком подходе и рассматривая требование как дружескую услугу, которую следует оказать в ответ на старания своей пассии, и даже придумал тему для будущей работы (все, глядя на Россию и вырвавшиеся на простор мирового сообщества страны Восточной Европы, начинали рассуждать о новой развивающейся экономике - не путать с развивающимися странами).
Правда, сомнения в вызывающе звучавшей теме возникали немалые: новое всегда было непредсказуемым, зато если пойдёт, то.. Мнение возможных оппонентов он всерьёз не рассматривал, исходя из своего главного принципа, почерпнутого из философских исканий позапрошлого века: не обращать никакого внимания ни на своих современников, ни на их воззрения. К этому добавлялся давно оправдавший себя подход: самоограничение в информационном поле, где утонуло немало исследователей, погрязших в деталях и так и не дошедших до сути. Доступное всегда переосмысливал сам, невзирая на непреложные, казалось, истины. Подход обычно давал хороший, почти сенсационный результат, ставя в тупик критиков и сомневающихся.
Именно за эти качества Егора быстро оценили, хотя сначала отнеслись с некоторым недоверием к подобному способу изыскательской деятельности молодого исследователя из Москвы. Фактически ему приходилось работать на два фронта - один оплачивался, а на другом он постепенно становился заложником своей покровительницы, причём непонятно, насколько долго. За первой просьбой следовал второй заказ, и как долго продлится его литературно-научное рабство, было непонятно.
Вскоре Егор стал замечать, что встречаться с Еленой они стали реже, да и проходили рандеву как-то уж очень по-деловому, без прежней страсти. О совместных прогулках и поездках речи более не велось – всему причиной стала вдруг возросшая занятость домохозяйки, женщины и жены своего законного. Это удивляло, но ревновать любовницу к мужу было бы странно, а главное - произошедшая перемена никак не влияла на истинное отношение Егора к пассии.
* * *
Об аномалиях, которыми славится Англия со своими замками и странными зонами, где якобы навсегда исчезают люди, Егор был наслышан, но всерьёз эти суеверия никогда не воспринимал. Нашему герою, бывшему марксисту и материалисту, с трудом верилось в возможность бесследной пропажи чего-то объективно существующего: псевдонаука всё-таки оставила свой след в системе его восприятия, а последовавшее разрушение «бесспорных» идей и надуманной идеологии лишь укрепили скептическое отношение к новым постулатам, с такой же безапелляционностью опровергавшим систему ранее непреложных истин. Правдоподобным он считал только сущее, нечто осязаемое и окончательное, но не предполагаемое.
Однако его уверенность в самом себе внезапно сильно пострадала, хотя не рухнула окончательно.
Видение первое, не последнее.
Что произошло в тот вечер, он так до конца не смог понять. Однажды, сидя у немного дымившего старинного камина, накрытого красиво инкрустированной гранитной доской, Егор почти физически ощутил чьё-то присутствие в соседней комнате. Крадучись – он никого не ждал, да и Елена опять сказалась занятой – подошёл к замочной скважине, решив для начала посмотреть в неё, как в дверной глазок. Не успел наклониться, как скважина стала расти в размерах, приобретая очертания живого человека, чему способствовала ее форма расклешённого балахона, похожего на сутану. Векторная графика прорези давала эффект фигуры монахини, которую он недавно видел на одной из картин в галерее Тейта. Егор вздрогнул: черты лица монашенки явно напоминали кого-то знакомого, из прошлого. Силуэт казался расплывчатым, затушёванным непонятной белесой мутью. Тело фантома постепенно материализовалось, приобретая видимую и почти ощутимую оболочку. Вдруг лицо фигуры прояснилось. Егор вздрогнул: на пороге стояла его покойная тётка, ушедшая из жизни лет десять тому назад. Именно благодаря её настойчивости Егор мог теперь свободно общаться на английском (тётка работала преподавателем в медицинской академии).
Но вот сейчас его ужас не имел пределов: дыхание перехватило, он стал порывисто хватать воздух, всем телом ощущая глухие удары сердца; проявилась старая аритмия, ноги подкашивались, но равновесие пока удавалось сохранять.
В том, что это именно она, сомнений не возникало: хорошо знакомая менторская поза и движения говорили о преподавательнице, пришедшей прочитать привычное наставление нерадивому ученику (Егор, пользуясь своими родственными отношениями, особой усидчивости в изучении языка не проявлял).
Тетка, похоже, поняла причину полу-обморочного состояния Егора, опустила голову явление пропало. Егор попытался добраться до камина, больно ударился о край письменного стола и забылся, успев растянуться на маленькой кушетке. Очнулся он только на следующий день – камин давно погас, комната основательно промёрзла, холод лондонского жилища усиливал ужас видения и промозглая лондонская погода.
- Наверное, надо больше отдыхать, - подумал Егор, - привидится же такое. Попытался встать, чтобы разжечь потухший камин – и острая боль пронзила колено. На коленной чашечке образовалась небольшая гематома, лекарства под рукой не было. Объяснить произошедшее он не мог.
Выживать одному даже в хорошо организованной вселенной становилось всё тяжелее. Явно не хватало человеческого общения: всё общение происходило с налётом доброжелательности, искреннего отношения, но в глаза никто не смотрел, а сам Егор до заискивания и призыва к участию в личных переживаниях никогда не опускался. Разговоры больше касались профессиональных проблем, расходились молча: каждый из коллег, видимо, считал, что своё отношение он показал в достаточной мере, выражавшейся в поддакивании и покачивании головой с редкими восклицаниями, подчёркивавшими поддержку и согласие. День ото дня всё заметней становилась одна удивительная особенность, наводившая на размышления и вызывавшая у Егора отторжение, явно отражавшееся на лице: комментарии никогда не касались существа обсуждаемого, а походили на нечто, когда-то метко названное его сокурсником «ответом рядом»: вроде всё верно, ни придраться ни упрекнуть в безразличии, а на деле – пустота и равнодушие.
Иногда собеседники впадали в другую крайность – видимо, чтобы не обидеть коллегу из России, интерес к которой стал понемногу угасать как к некоему странному образованию, демонстрировавшему всему миру чудеса непоследовательности и казуистики, вдруг начинали разговаривать с напускным шутовским тоном. Казалось, возрождается шекспировский персонаж из «Короля Лир», которому позволено сказать властителю всю правду ввиду его статуса, но в иносказательно-насмешливой форме. Мысленно Егор усмехался: шутовское начало, видимо, так же въелось в англичан, как запала в сознание вечная мантра про Великую Русь, историю которой он рассматривал как негативную адаптацию к действительности.
Критический настрой проскальзывал и в едких остротах, и в метких замечаниях, подоплёка которых была очевидна: наступавшее разочарование, сменявшее ранее искренний интерес к его стране. Интеллектуальные кульбиты коллег походили на проделки цирковых артистов, длительное время остававшихся без дела, и теперь решивших
