довольны, что девушка из богатой еврейской семьи, и Артем пришелся ее родителям по душе.
Сестры и брат так давно не виделись, что почти всю ночь проговорили в гостиной, рассматривая фотографии невесты и восторгаясь ее хорошеньким личиком.
Артем тоже неплохо пел и выразил желание спеть с Лизой шуточную еврейскую песню про пьяного раввина, которую они в детстве часто исполняли на домашних праздниках.
А вот Иннокентий на тетушкин юбилей не приехал. Он успешно поступил в университет и не хотел пропускать первые дни занятий, так как на первом курсе строго следят за посещаемостью студентов.
Суета в этот день началась с самого утра, когда из ресторана стали прибывать продукты, напитки, посуда и, наконец, появились сами повара: трое мужчин в белых фартуках и огромных колпаках. Они оккупировали кухню, вытеснив оттуда Зинаиду, хотевшую все взять под свой контроль.
Вскоре оттуда по всему дому поползли ароматные запахи специй. Повара были из русского ресторана, но мама заказала много еврейских блюд, так как в основном должны были быть их еврейские родные и друзья.
Незадолго до прихода гостей посыльный принес огромный букет из крупных красных роз от папы – 50 штук. Все домашние вышли на него посмотреть и вдохнуть чудесный нежный аромат. Сарра Львовна приказала поставить его на столике около рояля, чтобы цветы и Лиза стали притяжением всего праздника.
Лиза уже была в своем новом серебристо-сером платье с открытыми плечами и широким поясом на талии, который выгодно подчеркивал ее тонкую, изящную фигуру. Они с Артемом репетировали свою шуточную песенку. Лизе не нравилось, как он поет, и она мучила его, заставляя по нескольку раз повторять один и тот же куплет.
Ровно в четыре дня появились первые гости, и за ними колокольчик в коридоре звонил не переставая. Зинаида и Анна забирали у мамы подарки и относили их в кабинет отца. Коробками и пакетами были заставлены все подоконники, письменный стол и диван. Цветов было так много, что уже не хватало ваз. Зинаида вытащила из кладовки три ведра, отнесла их в кабинет отца, и они ставили цветы в воду, не развязывая веревок и мешая одни сорта с другими. Туда же, в кабинет, потом стали относить шляпы и сумки гостей. Хорошо еще, что на улице было тепло, иначе бы для одежды в доме не хватило свободных стульев.
Сарра Львовна была в синем бархатном платье – любимый цвет отца, с неглубоким вырезом, к которому была прикреплена брошь из сапфира в виде цветка. Такой же сапфир был в перстне на ее безымянном пальце. Женщины делали ей комплименты, говоря, что она прекрасно выглядит и нарочно прибавляет себе годы.
Действительно, ей нельзя было дать 50 лет. Ее гладкой, без единой морщины коже и матовому цвету лица позавидовала бы любая девушка. Прекрасны были черные, блестящие волосы без единого намека на седину. Все это было в основном от природы. Единственное, что она себе позволяла – обращаться к парикмахеру. По ее мнению, не так важно, как человек одет, а как выглядят его волосы и руки. Родные всегда видели ее с аккуратной головой и ухоженными ногтями. К новому платью ее личный парикмахер сделал ей новую прическу, которая еще больше омолодила ее.
Есть женщины, которые занимаются собой только, когда выходят в общество. Такой была сестра Сарры Львовны – Лия Львовна. Та могла дома целый день ходить в простом домашнем платье и с неприбранными волосами. Она была красивой женщиной и, возможно, считала, что совсем не обязательно дома наряжаться для своих мужчин. Так было и до измены Семена Борисовича с их прислугой. Сарра Львовна, наоборот, дома выглядела так же безукоризненно, как в гостях, и Лиза замечала, что когда мама появлялась к завтраку сияющая чистотой и свежестью, у папы в глазах появлялся какой-то особенный блеск, который приводил маму в смущение.
... Гостей было много: знакомые, родные (их одних было человек 30 – двоюродные и троюродные братья Григория Ароновича, их жены, дети, престарелые дядюшки и тетушки, одной из которых было за 90), дамы из маминого Благотворительного общества, кое-кто из папиных коллег с женами.
Все разговаривали в основном на русском, кроме престарелых тетушек, которые между собой и мамой общались на идиш. Идиш и иврит знали все Фальки, но в доме всегда звучал только русский язык, кроме молитв. В детстве одна тетушка, которой давно не было в живых, научила Лизу старинным еврейским песням на идиш. Они ей очень нравились своей мелодичностью и необыкновенной жизнерадостностью. Под них так и хотелось идти танцевать. Эти песни она всегда исполняла на сборах родственников.
И сейчас Лиза села за рояль и заиграла одну из таких зажигательных мелодий. Все гости потянулись в гостиную, шумно рассаживаясь в креслах, на стульях и банкетках. Лиза сказала, что посвящает весь концерт маме и специально составила программу из ее любимых произведений. Ее глаза сияли, она была в каком-то неестественно возбужденном состоянии.
Сарра Львовна сидела впереди всех в глубоком кресле, наполовину повернутом к публике. Когда Лиза стала второй раз, по просьбе гостей петь «Молитву», она заметила, что сидящие в конце зала ее сестра Лия и матери погибших племянников прикладывают к глазам носовые платки. Сарра Львовна по себе знала, что музыка часто вызывает у людей тревожное состояние.
Она тихо встала, подошла к своим родным и увела их из гостиной. Григорий Аронович тут же вышел за ней и предложил им пройти в столовую, где стол был уже накрыт. Сарра Львовна старалась отвлечь родных от грустных мыслей. Лия без конца твердила, что после отъезда Иннокентия в Киев она осталась одна и никому теперь не нужна. Ее беда не шла ни в какое сравнение с горем матерей, потерявших сыновей, и Сарра Львовна злилась на сестру, что она так бестактна и думает только о себе. Она приказала Григорию Ароновичу отвести ее в их спальню и дать успокоительных капель.
В гостиной запели Лиза и Артем. Сарра Львовна извинилась перед родными и поспешила в зал. Лиза сидела за фортепьяно, Артем стоял рядом: высокий, красивый, совсем уже взрослый мужчина. Окончив петь, он подошел к матери и поцеловал ей руку. Все дружно зааплодировали. Кто-то шепнул на ухо Сарре Львовне: «Какие у вас замечательные дети!» Она счастливо улыбнулась.
Дуэт был последним номером в концерте, и гости из гостиной стали дружно переходить в столовую. Лиза села по левую сторону от матери и чувствовала, что у нее горят щеки. Она даже не стала пить шампанское, чтобы не раскраснеться еще больше. Только пригубила его и, посидев минут десять для приличия, незаметно встала из-за стола и пошла в кабинет отца.
Комната настолько была загромождена подарками, цветами и сумками, что напоминала промтоварную лавку. Обычно после всех дней рождений они любили всей семьей разворачивать все эти пакеты и коробки и смотреть, что там лежит. Сейчас этого занятия хватит на целую неделю, как раз до заветного дня. «Может быть, передвинуть его подальше, – подумала Лиза и решительно тряхнула головой. – Нет, иначе обязательно что-нибудь помешает».
Все оставшиеся до ухода к Николаю восемь дней Лизу мучил вопрос: надо ли объясниться с мамой или ограничиться одной запиской? Не сказать – жестоко с ее стороны, сказать – мама может поднять тревогу. И все-таки вечером, перед самым уходом, она пришла к ней в комнату, и та уже по лицу дочери, не слыша еще от нее ни одного слова, поняла, что должно произойти что-то ужасное. Когда же Лиза сообщила о своем решении переехать жить к Николаю Ильичу, Сарра Львовна чуть не потеряла дар речи и тяжело опустилась на диван.
– Ты в своем уме, – наконец, вымолвила она, – что ты говоришь: уйти к мужчине. Ты что, девица легкого поведения или дочь нашей прачки, которая сбежала из дома с каким-то проходимцем, и он ее тут же бросил.
Лиза упрямо молчала.
– Я понимаю, ты в него влюбилась. В твоем возрасте все влюбляются, страдают, но, поверь мне, первая любовь часто бывает обманчивой и быстро проходит. Ты поломаешь всю свою жизнь, карьеру певицы...
– У нас все не так.
– Всем так сначала кажется, потом быстро наступает разочарование. Я поговорю еще раз с папой, чтобы он разрешил вам встречаться, конечно, в рамках приличия...
– Мама, ну что ты говоришь... Николай Ильич серьезный, порядочный человек и тоже говорит мне, что надо подождать, пока мы оба кончим учиться, но я не хочу больше ждать.
– Я позвоню папе и запру тебя в комнате.
– Звони. Вы меня все равно не удержите, даже если посадите в железную клетку. Для вас важно общественное мнение, что скажут твои знакомые и папины коллеги, а то, что я страдаю, вам все равно.
– Тебя выгонят из гимназии…
– Не выгонят, кто еще, кроме папы, дает директрисе столько денег, а выгонят – закончу экстерном или совсем не закончу.
Лиза решительно встала. Сарра Львовна заплакала. Лиза снова села рядом с ней, обняла ее за плечи.
– А музыка, пение? – спросила сквозь слезы мать. – Неужели все коту под хвост?
– Буду приходить сюда на занятия с учителями, если папа меня не проклянет.
– Как же проклянет, если он в тебе души не чает?
– Поэтому и проклянет, что разрушаю все его надежды.
В коридор вышли Анна и Зинаида, которые от изумления не знали, что сказать, и, молча, наблюдали, как она, сидя на банкетке, надевала туфли на высоком каблуке и от волнения никак не могла застегнуть одну пряжку. Сарра Львовна стояла тут же с красными глазами.
– Лиза, – еле выдавила она из себя, – уже темно, пусть Зинаида тебя проводит.
– Не надо, – испугалась Лиза, предвидя, что Николай может растеряться и чего доброго отправит ее обратно с Зинаидой. – Я сама. В четверг, как мы, мама, договорились, я приду на занятия с Лазарем Соломоновичем. Ну, все, – радостно выдохнула она, – я пошла.
– Ты видела, – сказала Сарра Львовне Зинаиде, – я тебя послушалась, Гриша не стал с ней разговаривать, и вот что получилось.
– Мама, – вмешалась Анна, – она давно это решила.
– Ты знала, и нам с папой не сказала?
– Я хранила ее секрет. Да вы сами знаете, если она что-то задумала, от своего не отступит.
В этот день в Екатеринослав приехал брат Николая Илья. В Екатеринославе открывался чемпионат по выездке, и Илья собирался принять в нем участие на своем Солнышке. Он забежал к Николаю вечером, сообщив, что уже дважды днем заходил к нему и Володе, но никого из них не застал. Мама прислала две большие корзины с продуктами. Николай поделил все поровну с Володей и тут же принялся за свою часть: по времени он не успевал между училищем и своими учениками не только пообедать, но даже перекусить.
Пока он ел, Ильюшка расхваливал своего коня: Солнышко – самый лучший из заявленных на чемпионате участников, и он обязательно победит. Николай порадовался замечательному качеству брата – верить в свои силы. Ильюшка отказался у него ночевать, сказав, что за конем нужен глаз да глаз, мало ли что может случиться, и уехал на ипподром ночевать в конюшне.
Время было 8 часов. Николай решил отнести Володе мамины гостинцы. Брат, тоже питавшийся кое-как, в основном пирожками медсестры Любы, обрадовался подаркам из Ромен. Мама положила даже хлеб, который сама пекла в печке. Володя поднес его к носу и долго вдыхал вкусный аромат, напоминавший о доме.
– А знаешь,
