Бережёный

не обращая внимания на случайных свидетелей, совокуплялись. Господи, неужели опять померещилось? Отец, откинув голову, вперив очи в небеса, снова молился и полосовал себя животворящим крестом.



Что-то мелькнуло вверху. Звезды исчезли всего на секунду, но этого хватило, чтобы священник рывком поднялся и бросился в сторону. Потому что в лежачем положении, он видел, только костер вздымавшийся до небес, перекрывший обзор. Что-то спикировало и врезалось в землю на другом конце стадиона. Где-то за сценой последовала вспышка. Ее отсвет вполне сошел бы за спецэффект.

И далее, если бы священник посмотрел туда только что, то подумал бы о тучах, наплывших с юга или о тумане, сквозь который, помигивая, проглядывали звезды и расплывались верхушки сосен. Но он видел всё с самого начала, видел, как после вспышки выросла тень, очертаниями напоминавшая человека.

Тень была огромной. От земли до неба. Она струилась сама в себе и покачивалась, словно от ветра. Как ни странно никакого ветра не было и в помине. Для пущей убедительности, словно бывалый мореход священник послюнявил большой палец правой руки и поднял над головой. Ветер действительно отсутствовал.



Своим расхристанным видом батюшка и на самом деле походил на корсара. Клубившийся у озера народ, в большей степени не замечал его, но те, на кого он наталкивался, и кто натыкался сам, тут же шарахались от него, как от разбойника. Батюшка поймал какого-то молодца, развернул к тени лицом и указал на нее. Он кричал ему об увиденном, но парень вырвался, крутя пальцем у виска, убежал.

Мокрый подрясник лип к ногам и мешал идти. Чтобы не чувствовать скованность при ходьбе священник подтянул подол, завязал на поясе как рубаху. Длинные концы нелепо болтались впереди. В каком-то смысле это кощунство, но было кое-что похуже, чем пренебрежение к священническому одеянию. Тень распростерла огромные руки или подобие их над всем стадионом.



К центру площади толпа сгущалась и становилась всё более непроходимой. Отец Геннадий уже понял, что к сцене ему не пробиться. Там творилась невероятная давка. Люди расплющивались друг о друга. Все чего-то ждали. Музыка прервалась. На сцену вышел глава района. Восторженным голосом поздравил односельчан с праздником и объявил о выступлении известной музыкальной группы. Равномерный гул тысячи голосов взорвался криками дикой радости.

И тут, что называется, грянул гром, на мир обрушились страшные звуки - пронзительный вой бензопил и душераздирающий вопль. Что-то случилось с реальностью, мигая ярко белым свечением, она стала медленной и тягучей. Священник вскинул глаза к небу и в быстром чередовании тьмы и света увидел, что все присутствующие оказались в мешке, в горловину которого заглядывал великан. Будто в замедленной съемке чудовищная конечность опустилась в мешок и принялась перемешивать человечков, словно это были не люди, а пронумерованные бочонки для настольной игры.

Однако монстр не причинял вреда человеческим телам, потому что он не был из плоти и крови, он был тьмой. Не физические тела перемешивала тьма. Оцепенев от ужаса, священник наблюдал за тем, как черная рука, напоминавшая здоровенный ковш гигантского экскаватора проходила сквозь людей, вычерпывая из них сияющую субстанцию, повторявшую телесные образы несчастных.

Конечно, несчастными они были, только с точки зрения батюшки. Да и любой верующий скажет, что страшнее всего для человека это потеря собственной души. Хотя многие с этим не согласятся. К примеру, танцевавшие вокруг него люди выглядели вполне удовлетворенными и счастливыми. Они не чувствовали утраты чего-либо ценного, а если чувствовали, значит соглашались на обмен, который их вполне устраивал. Душа в обмен на сиюминутное удовольствие.



Сколько же здесь народу? Тысяча? Две? Может и больше. Съехались со всего района. Хорошо, что повсюду росла короткая терпеливая травка. Такое количество ног будь под ними голая земля, уже взбили бы тучи пыли. К утру так и будет. Сначала они вытопчут всю траву, а потом заставят парить оставшуюся от нее труху.

Тень входила во вкус. Начала она с того, что бережно подносила ко рту каждую набранную горсть, словно боялась потерять, хотя бы крошку способную утолить ее голод. Смаковала каждую отдельную субстанцию. Но всё чаще рука тьмы проходилась по телам и всё быстрее возвращалась за следующей порцией.

Тень торопилась, небрежничала. Какие-то души она разом втягивала, и те скопом пропадали в глотке поглощавшего их мрака, а какие-то сваливались с "ковша", словно не поместившиеся в нем снежные комья. Но комья не падали на землю и не возвращались в тела. Над головами людей висело облако из потускневших, но еще достаточно светлых душ. Они выглядели, как пассажиры отложенного рейса потерявшие лоск от долгого ожидания.

Пропали звезды над горловиной. Тень закрыла последний кусок чистого неба, просунув голову в мешок с людьми. Наверное, это была голова, потому что души бесследно исчезали прямо в ней. Невидимый рот всасывал облако человеческих душ. Тьма, из которой состояла тень, была непроглядной и настолько плотной, что казалось ее можно потрогать, если хорошенько подпрыгнуть.

Мрак еще не коснулся его, но был так близко, что лед, сковавший сознание мгновенно растаял от страха большего, чем просто смерть. Душу опалила мысль о вечной погибели. На лбу выступила испарина. Ища спасения в своей вере, батюшка снова ухватился за крест. Надо поднять его как можно выше! И тут тень заметила священника…

Нет, она не набросилась на него с алчностью ей присущей. Она воззрилась на его немощь, и как ему показалось, разразилась зловещим безудержным хохотом. Ее смех был подобен грохоту барабанов разрывавшему изнутри, выворачивавшему наизнанку физически.



Ощущение беспомощности напомнило эпизод из детства. Тогда он впервые испытал это чувство…



«Русский язык» был четвертым, последним по счету уроком. Одноэтажное, старой постройки здание начальной школы окружали неохватные деревья с наполовину пожелтевшими листьями. Сквозь ветви в большие до потолка окна заглядывало блескучее сентябрьское Солнце.

Играя со светом, деревья дразнили сидевшего у окна мальчика. Покачиваясь, они, то надвигались, набрасывая на него прохладную тень, то отстранялись и яркий солнечный луч, обдавая теплом бил по глазам. Увлекаясь ощущением резкой смены теплого и холодного, мальчик переставал слышать учительницу.

Как назло в конце урока учительница продиктовала несколько проверочных предложений, которые он не записал. Одноклассники сдавали тетради и один за другим покидали класс. Тоскливыми глазами следил он за тем, как открывалась, а потом хлопала дверь за счастливыми учениками. Эта проклятая дверь встала непреодолимой преградой между ним и Солнцем. Его оставили переписывать диктант.

В результате домой Гена шел один. Наверняка, друзья уже где-то играли, а он безнадежно отстал. Где их теперь искать? Куда подалась ватага сегодня? Полно мест для игр. Наверстывая упущенное восьмилетний мальчик решил срезать путь и пошел через пустырь, заросший сорняками и развалинами складских помещений.

Раньше это была территория какой-то организации. Территория выглядела заброшенной, однако у нее был сторож, стрелявший из охотничьего ружья солью. Пацаны сюда не совались. Говорят это очень болезненно - заряд соли в мягкое место. Но Гена рискнул, надеясь как-нибудь выкрутиться, если что.



Бежать не имело смысла. Даже если он, сломя голову, ринется вдоль стены в поисках входа или возможности взобраться на верхотуру, они всё равно успеют напасть. Стая бродячих собак захлебывалась яростным лаем. В двух шагах угрожающе обнажались клыки. Одичавшие животные прижали его к стене. Стена белилась. Эх, и задаст же ему мать за испачканную форму.

Впервые он остался один на один со смертельной опасностью. Он не знал, что ему делать, лишь вжимался спиной в стену, головой в плечи, держась руками за ручку портфеля, прикрывал им низ живота. Высокое Солнце слепило. Пот выедал глаза, но Гена боялся пошевелиться, чтобы протереть их или смахнуть стекавшую со лба влагу.

Он с силой зажмуривал веки и тут же на всю распахивал, вращал белками, таким невероятным способом, ненадолго облегчал страдание глаз. Он боялся закрыть их совсем. Невидимым враг представлялся еще страшнее. С открытыми глазами он хоть как-то сможет защищаться. К тому же, оглядывая территорию, он всё еще искал кого-то. Того кто бы его спас. Ну, где этот страшный дядька со своей солью? Неужели он не слышит этот жуткий собачий лай?

Он не знал про Бога и даже не догадывался о Нем. В его окружении не было верующих. Мысль, что можно взывать к кому-то, кроме людей не приходила ему в голову. Звать родителей глупо. Они не услышат. Про сторожа, наверняка вранье, нет здесь никакого сторожа, иначе бы он уже прибежал. И вообще, нет никого в этом мире. И мира больше нет. Есть только эти собаки, он и его страх…

Странно и удивительно, что ничего еще не было, а вера уже была. Вместе с отчаянием, положившим палец на спусковой крючок бегства, в голове звучал голос, убеждавший терпеть страх и не поддаваться панике. Замри и стой! С тобой ничего не случится, только верь мне. Верь мне! Этот голос мальчику нравился больше.

И Гена верил, верил изо всех сил. Псы уже хватали за штаны, а он в который раз принимал решение бежать, то есть чувствовал как нервный импульс ударял в мозг, понуждая на роковую ошибку, но другой голос тоже звучал, и мальчик оставался на месте. Единственное перед чем не смог устоять ребенок это в особенно ужасный миг, когда собачьи зубы обхватили лодыжку, он крепко накрепко зажмурился и перестал дышать.

Наступила тишина, но в нее не сразу поверилось. Мальчик открыл глаза. Никто его так и не укусил, хотя левая штанина, в самом низу напоминала индейскую бахрому. Собаки куда-то подевались. Мальчик посмотрел по сторонам. Справа мелькнул хвост скрывшейся за углом псины. Запах. Что это за запах? Кажется, псы пометили его новенькие ботинки. Подрастая Генка забыл о голосе веры, спасшем ему жизнь. Он вспомнил о нем на войне.



Приходилось зажмуриваться и на войне, вжимаясь в сырую пахучую землю под артиллерийским огнем. Там же научился смотреть в глаза смерти, стрелять в наступающего врага и бежать под обстрелом вперед. Тогда же утвердился в сознании, что является человеком верующим, а кто говорит, что Бога нет, врет себе и людям. Познал и смирение. Ведь солдат на войне, пока не смирится с мыслью, что его могут убить, еще не солдат...

Однако к Православной Вере пришел уже на гражданке по воле случая и на основе долгого размышления, как это ни парадоксально звучит. Гораздо позже, когда понял, что вера это не слова и не просьбы, а прежде всего собственные поступки. Не просто сильные или говоря по новому, крутые, а именно те, которые совершил бы и Сам Господь, будь Он на твоем месте.



Тень смеялась над человеком и над его верой. Над его внешностью и его поведением. Презрительно грохотала ему в лицо, то ли орудийной канонадой, то ли барабанными перебежками.

У него на глазах голова ее стала ее же конечностью, посредством которой она устроила настоящий коловорот; вовлекая всё новые и