Бережёный

компании, якобы отдохнуть от суеты, заодно поохотиться. Попросив водителя подождать, минут двадцать священник молился перед бумажными иконами, испрашивая у них совета.

Целомудренное сердце аскета подсказывало, что не следует поддаваться мирскому соблазну, однако мысль о восстановлении сельского храма, разрушенного еще первыми коммунистами, не давала покоя голове. Наслышавшись от прихожан о директоре меценате, понадеялся батюшка на его вспоможение в благом деле.

Прозорливый, а потому осторожный принял отец среднее решение – от дружбы с меценатом пока не открещиваться, но и в ноги не кланяться, неизвестно что за птица этот управляющий. А пускай Дмитрий Дмитриевич, сначала, как положено православному отстоит трехчасовую службу, исповедается, причастится. Заодно, так сказать, изнутри посмотрит на сиротство приходское парашкинское.

Решил священник не торопиться с визитом, а дождаться или самого Дмитрия Дмитриевича или повторного приглашения, если таковое будет. На всё воля божья! Наконец, выйдя к заждавшемуся шоферу, сославшись на занятость, от поездки отказался, не без умысла напомнив о наступающих выходных и о важности воскресной службы.



Тщательно готовился отец Геннадий к первому его праздничному богослужению в своем новом приходе. И вот, глоток подогретого кагора, чтобы размягчить связки, как говорится, без бокала нет вокала; выход на сцену...

Генка любил петь, обдирая в кровь длинные пальцы гитариста, горланя популярные песни звездными ночами юности. Смазливый стройный блондин поющий красивее и громче магнитофона. Пацаны восхищались, девчонки любили...

Позабыл батюшка, что он не в храме, а в одноэтажном типовом домике и хорошо поставленным баритоном выжал из себя всю мощь искренней веры. Задрожали оконные стекла, затряслись коленки у бабушек, пробудились окрестные псы.

Но это лишь вначале, потом он подстроился и запел сообразно душе и акустике. Бабушки плакали, дедушки смахивали скупые слезы. К концу обедни перестроенное, с колоннами помещение переполняли, словно ошарашенные чудом, сбежавшиеся на шум люди. А снаружи напирала толпа, которой непременно хотелось протиснуться внутрь.

Вплоть до грядущего воскресения пышущие светом старушки выпучивая поблекшие глазки, прижимая к груди жухлые ладошки, спешили сообщить каждому встречному благую весть о сошедшем с небес ангеле, славословящем Господа.



Ручейками обещавшими полноводную реку стекался народ к благодатному батюшке, находившему слово для каждого. Захаживала на службы молодежь. Крестили детей родители. Для деток постарше устроил отец воскресную школу. Учил закону божьему всех желающих. То же и с рыбкой в речушках и озерцах поблизости. Ловилась рыбка!

Но среди прибывающей, как весенняя вода паствы, Дмитрия Дмитриевича не наблюдалось. Не желали покаяться и другие высокопоставленные лица. Размышлял батюшка и над этим. Думалось ему, что это гордыня - брезгует лев утолять жажду бок о бок с овцой. Не по чину, видишь ли, молиться в избе.

Неоднократно внедорожник управляющего проскакивал мимо священника. Человек за рулем, даже не взглядывал на него. Приходилось посторониться пешему. Странно, неужели не заметил и на этот раз? Огромный сверкающий в солнечных лучах автомобиль, исчезая за поворотом, распалял в христианской душе мечту о большом светлом храме.

Вероятно, так бы и катилась приходская жизнь самокатом с горочки в праведных трудах и в мечтах заоблачных, если бы не одно каверзное событие, до глубины души возмутившее доброго пастыря, событие, из-за которого перевернулся его мир, заставившее потерять голову.



Любил отец Геннадий служить. С благоговением относился к любой своей деятельности в храме, и всё же имел предпочтение - рождественские богослужебные почитания.

Всего три рождества отмечает Православная Церковь: Рождество Христово, Рождество Пресвятой Богородицы и Рождество Иоанна Предтечи.

Первые два само собой, а третье, именно для него, было особенным празднеством, потому что считал он Иоанна Крестителя наипервейшим христианином, даже прежде Господа.

Почитал, как главного христианского святого, первого мученика, разоблачавшего властных извращенцев, впоследствии казнивших его, и первого же миссионера проповедовавшего о покаянии и искуплении грехов, крестившего людей в водах новой веры.

И кое-что еще, сидевшее глубоко внутри, о чем отец Геннадий никому не говорил - он завидовал значимости своего кумира, грезил подобной высотой.

А способен ли я на подвиг? И какая миссия у меня? Безответные вопросы мучили его. Не зная, что ему совершить с тем же размахом, батюшка иногда грустил, запивая грусть самодельной настойкой или "кагорчиком".



Наступил июль. Середина лета и Петров пост. Близился день любимого праздника. Отец Геннадий радостно сообщал прихожанам о предстоящем великом чинопочитании. Служба обещала быть многолюдной…

Двери и окна церковного здания были распахнуты настежь. Яркий свет лился из них, словно от ликовавшего внутри Солнца. Над селом плыл торжественный и красивый голос пастыря, однако лишь несколько дребезжащих дискантов время от времени вторили ему.

Клирос, гордость священника, набранный из молодых людей обоих полов, коих он целый месяц обучал, в полном составе отсутствовал. Верные, всезнающие старушки самозабвенно поддерживали батюшку в пении хвалебных стихир и канонов. В пустом на две трети помещении, нестройные старческие голоса коробили слух…

Кажется, что уж лучше никогда ни на кого не надеяться, всегда и во всем рассчитывать, только на себя, иначе разочарование, обрушившись, будто скала или снежная лавина похоронит заживо все твои предвкушения, а вместе с ними и душу.

Если вначале Всеношной надежда еще теплилась, молодые ведь, наверно опаздывают, то спустя час с праздничным настроением было покончено. В течение этого часа батюшка бросал растерянные взгляды на бабушек, бабушки опускали виноватые глаза долу и еще больше горбились. Ему казалось, что он что-то упустил и чего-то не знает.

Противореча уставу и совести, он ускорял речитатив, сокращал богослужение, еще больше запутывая старушек, ввергая их в панику. Он торопился. Недоброе предчувствие подгоняло его. Наконец, прозвучал последний возглас. Священник поздравил присутствующих с праздником.

С неподвижным лицом, словно не человек, а механическая кукла, батюшка наскоро благословлял подходивших к нему прихожан. Видимо огорчение его было слишком велико, потому что вместо положенных при благословении слов, глядя над всеми, вопрошал он о происходящем.

Вдруг он опомнился, посмотрел на столпившуюся перед ним горстку стариков и уже осмысленно, и будто это они во всем виноваты, задал им тот же вопрос. Что происходит? Почему никого нет?



В праздничном подряснике, с блестевшим поверх него крестом, трясся отец Геннадий в набитом людьми "Пазике", ехавшим по уложенной щебнем лесной дороге. За окнами стояла сплошная тьма и поглядеть кроме, как на тьму было не на что. Вовремя он, как раз к "автобусу", а то пришлось бы ждать целый час.

Окна были открыты и всё равно, дыша в чью-то спину, батюшка обливался потом, беспрестанно отирая лоб здоровенным платком. Пассажиры в основном юноши и девушки вели себя шумно и развязно, хорошо хоть догадались уступить место.

Молодые люди, не смотря на давку, распивали спиртное. По кругу ходили откупоренные бутылки с вином. Несколько раз какой-то шутник намеренно громко предлагал "причаститься" и ему. Ссылаясь на пост, священник отказывался, вызывая дружный смех.

Покончив с вином, под звон катавшейся под ногами тары молодежь запела. Сидевшие на коленях у парней девицы не обращая внимания на горевший в салоне свет, отчасти с пьяным, отчасти с показным бесстыдством впивались в уста избранников.



Громыхая внутренностями, автобус дернулся и замер. Неудержимым позывом, изрыгнул гоготавшую на весь лес биомассу. Отец Геннадий выбрался последним. Дувший откуда-то с воды ветерок с минуту приводил его в нормальное состояние.

Батюшка вскинул руку, чтобы осенить себя крестным знамением, но тьма словно ожидала и, распознав чуждое ей движение, набросилась на него. Или ему так показалось от усталости, но в глазах и правда потемнело, а рука стала неимоверно тяжелой, захотелось опустить ее.

Тьма давила, понуждая сбросить всё лишнее. Одежду, обувь, тяжелый серебряный крест. Тьма внушала раздеться догола и броситься в мокрую от росы траву. Тьма не пугала, наоборот, она словно принимала в объятья и, батюшка уронил руку...



Справа послышалось знакомое громыхание брошенных в багажник запчастей. Абсолютный слух тонко реагировал на звуки, запоминая их раз и навсегда. Над темневшей поодаль кромкой, как волейболист над сеткой, выпрыгивал свет приближавшегося автотранспорта, чиркнув по небу, исчезал, после чего снова слышалось звяканье.

Батюшка в недоумении оглянулся. Теряя концы в темноте, там белела дорога. Почему я не слышал как уехал автобус? Сколько же я тут простоял? Когда он успел сделать еще один рейс? Нет, но когда всё-таки уехал этот автобус? Тревожное чувство толкнуло изнутри, и отец Геннадий, приподнимая путающийся в ногах подрясник, поспешил к ближайшим деревьям.

Знакомо жужжа, напоминая жука щупающего усами путь, автобус остановился на том же месте. Несомненно, это та самая колымага, на которой он приехал сюда минут пять назад. Лязгнули раздвижные дверцы. Словно зубная паста из тюбика наружу выдавливался свистевший улюлюкавший народец.

Батюшка всё еще сомневался и не верил глазам, вспоминая одного за другим давешних попутчиков. Парень предлагавший выпить. Парочка, целовавшаяся напротив. Юноша снял девушку с последней ступеньки, и они снова срослись. Просто похожи! Сейчас вся молодежь одинаковая! В падающем из окон освещении мелькали узнаваемые лица. Не может быть!

Ладно глаза, но его уши не могли ошибиться, он узнавал голоса. И всё равно не верил, пока в узковатом проеме не увидел себя, подбиравшего подрясник, осторожно спускавшегося по ступенькам... Будто попирая спиной нечто ледяное, батюшка пятился, истово крестясь, читая по слогам Отче наш...

Позади него брякнув железками, тронулся автобус, размахивая светом фар, покатил прочь. Облако из пыли и копоти затмившее звезды показалась манной небесной, по сравнению с тем, что он только что пережил. Щепоть правой руки еще находилась вверху, с легким сердцем и полегчавшей рукой священник перекрестился, торопливо и многократно.

И снова молодые люди смеялась над ним, шутливо пеняя, что батюшка боится ночного леса. Они кричали ему, чтобы он шел следом за ними, к видневшемуся сквозь деревья костру. И он шел, приглядываясь к земле, боясь оступиться или споткнуться. В просветах носились тени. Наверняка среди теней были и его ученики. Не опоздать бы...



В официальной истории до середины девятнадцатого века об этих краях мало сведений, мол, вотчина князей таких-то. Буквально одна строчка и многовековое белое пятно - информационное и территориальное.

А неофициально поговаривали, что сей княжеский род последний из древних дорюриковских. Говорили так же, что с приходом христианской