Живём как можем. Глава 5. Василий

душно от всяких растительных запахов, ничуть не похожих на запах сосны. От улицы дома отделялись высокими дощатыми заборами и массивными воротами с навершием, в которые стучи – не достучишься. Из ближайших, на счастье, громко звякнув засовом скрипнувшей калитки, вышел пацан в резиновых грязных сапогах, заношенных выцветших джинсах, цветастой рубашке навыпуск и лёгкой курточке из армейского маскировочного материала. Подозрительно оглядев большого пришельца, подошёл чуть ближе.
- Здравствуйте, - поприветствовал вежливо, по-деревенски. – Чё ищешь? – спросил подозрительно, видимо, уже наученный негативным опытом появления ханыг со стройки.
Василий улыбнулся как можно дружелюбнее.
- Да вот, понимаешь, хотелось бы где-нибудь приткнуться у добрых хозяев ненадолго. Чтобы семья небольшая, и шума не было.
Пацан, а было ему наприкид не более 13-14 лет, заметно оживился, подошёл ещё ближе.
- А ты кто? Из этих? – махнул рукой в сторону всенародной вахтовой природогубки.
- Ага, - признался бородатый дядя, - в отпуске сейчас, хочу передохнуть у вас, подмогни, - попросил как взрослого.
Поразмыслив недолго – у молодых шарики бегают задорнее, недаром они осваивают гаджеты сходу – хозяин, обрадовавшись, что может сделать что-то по-взрослому, помочь большому, хотя и чужаку, предложил:
- Рядом с нами дом пустует, один будешь жить, сойдёт? Мы за домом присматриваем. Раньше в нём жили мои дед с бабкой, родители мамы, да вдруг разом померли от какой-то заразы, то ли от гриппа, то ли от рака, то ли ещё от чего, никто не знает. Врача в деревне нет, а везти в город не на чем, да и накладно. Думали, и так оклемаются. Бабы давали всякие снадобья, таблетки, какие у кого были – не помогло. Дед напоследок сказал: «Да и слава богу, жить-то надоело уже». Ему под 100 годов было, а бабке чуть менее, но не захотела оставаться одна. Пойдём смотреть?
Василий снял рюкзак, поставил у ног, давая понять, что согласен.
- А родители как? – спросил для страховки. – Не погонят?
- Мамка не раз говорила, что хорошо бы кому-нибудь продать или на слом, или хотя бы сдать на время каким-нибудь молодым, пока не обустроятся своим. Да кому здесь надо, а приезжих нет, все уезжают, а не приезжают. Нет, мамка не будет против – ты же платить будешь, а у нас с этим сейчас туго.
- А отец?
Парнишка запнулся, отвёл взгляд в сторону.
- Пойдём, посмотришь. – Ему почему-то хотелось, чтобы этот большой бородач с добрыми глазами поселился рядом.
- Лады, - не стал Василий допытываться об отце, - веди, посмотрим, что есть как, и обмозгуем условия, - чем ещё больше расположил пацана к себе.
Смотреть пошли через их двор и разделяющий дворы жердяной забор, поросший густым хмелем.
- Ты что, один дома? – поинтересовался прежде наниматель, опасаясь, как бы не заработать хорошего пинка от взрослых за нахальное вторжение на чужую территорию.
- Мамка ушла в лес.
Хозяйственный отпрыск первым пролез через лаз в заборе, а Василию при его габаритах пришлось попотеть, раздвигая жерди пошире, чтобы просунуться следом. Необжитые дом и двор густо заросли травой и молодым кустарником, видать, хоромы пустовали давно, не один год. Это был сравнительно небольшой  бревенчатый пятистенок, как и все дома здесь, с вылинявшими под дождями, ветрами и солнцем ставнями и рамами, с прохудившейся железной крышей и открытой настежь входной дверью, порог которой тоже зарос травой. Внутри дом плотно обжили пауки, развесившие по всем углам и с потолка ловчие паучьи сети.
- Слушай, - остановился Василий в нерешительности на входе в кухню, - мне здесь и отпуска не хватит, чтобы навести порядок.
Парниша, однако, успокоил:
- Я тебе подмогну.
Василий улыбнулся, разгладив бороду и потерев холку.
- Ну, тогда другое дело, - и это была первая статья договора по аренде. Отступать перед трудностями не в характере Василия, тем более, что жильё это, запущенное донельзя, ему понравилось тем, что будет он в нём хозяин-барин, да и заняться будет чем – дело нехитрое, знакомое, дачное. И вообще: глаза боятся, а руки делают. И огорчать шустрого хозяина-помощника тоже не хотелось. Сообща мобилизовали всякие метёлки, тряпки, тазы, вёдра и принялись дружно поначалу выселять пауков, а уж потом выметать-вычищать наслоённую временем густую грязь, грязь, пыль, осыпавшуюся штукатурку, дохлых мух, бабочек, комаров. За женской непыльной работёнкой и время покатилось шустрее солнца, а оно уже высвечивало полдень.
- Слушай-ка, - опомнился заработавшийся постоялец, - а кличут-то тебя как в народе?
Малец утёр употевшее лицо, размазывая грязь, доверчиво сверкнул ярко-голубыми русскими глазами под выцветшими белёсыми бровями, протёр грязную ладонь о загрязнившиеся джинсы, протянул лодочкой арендатору.
- Лёхой. Алексей я.
Дядя улыбнулся в ответ.
- Хорошее имя, - похвалил парнишку. – Алёшкой, значит. Ну, а я – Василий, - и осторожно пожал работящую ладонь. – Будем напарниками во всём и всегда, если захочешь.
Алексей-Алёшка удовлетворённо хмыкнул чуть курносой русской носопыркой.
- Захочу, - пообещал авторитетно и, хлопнув себя по лбу, спохватился: - Мамка скоро вернётся, картоху надо ставить.
Василий обнадёжил по-братски:
- Вместе, так вместе: я почищу, сварю, а ты – на подхвате сегодня, идёт? – и, не ожидая явного согласия, предложил: - Тарань сюда плодоовощ, подходящую кастрюлю, воду, а нож у меня есть. – Но прежде он прожёг печь, которая, к счастью, оказалась без внутренних завалов и скоро оживила заброшенное жилище, выпустив сначала жидкий чёрный дымок, а потом и густой белый дровяной. – Ура! – обрадовался постоялец. – Живём! Печка греет – жить можно! Мамка-то наверняка придёт с лесной ходьбы голодная и подсохшая, давай-ка сообразим полужидкий питательный картофельный кондёр. Добавим для питательности какой-нибудь крупы. Есть какая?
- Пшёнка, - неуверенно предложил Лёшка, не очень-то любивший эту жёлтую мелкоту. – Ещё есть какая-то белая в зёрнах.
- Во, да вы богачи! – похвалил повар. – Остановимся на бедняцкой пшёнке, - решил, переняв готовку в свои руки. – Здесь будем варить, чтобы жильём запахло. Не против?
- Нет, - согласился кормилец, удачно сбагривший неприятное бабское дело.
- Тогда волоки полстакана крупы, да промой её хорошенько.
- Слушаюсь, - бодро ответил поварёнок.
- А нет ли у вас солёных огурцов? – совсем обнаглел пришлый нахлебник.
- Есть! – радостно откликнулся богатый хозяин. – В погребушке есть в кадушке, - и засмеялся, ещё больше обрадовавшись нечаянно получившейся рифме.
- Давай, выуди два-три, добавим в кастрюлю для остроты вкуса. Угу?
- Угу! – согласился Лёха, невольно проглотив солёную слюну. И это ещё не всё: когда парнишка в темпе доставил пшено и огурцы, понадобились ещё лук, чеснок, укроп, лавровый лист. Был бы он один, сварил бы, как всегда, картошку в мундирах, и наелись бы от пуза. А тут попробуй-ка дождись, когда всё будет готово. Бедный парень даже употел от беготни, лазанья, ползанья на коленках и усердия. Думал, ну, теперь-то и всё, и можно сбегать к пацанам, похвастать постояльцем, ан нет!
- А как у нас с хлебом?
Кормилец удручённо хлопнул себя по тощим ляжкам.
- Я и забыл про него, - признался, винясь, - надо бежать в магазин.
Василий тоже виновато посмотрел на соратника.
- Я не могу оставить варево, - отказался повар от беготни, - так что дуй ты – одна нога здесь, другая там. – И, только забывчивый хозяин с девичьей памятью вознамерился рвануть что осталось силы, придержал: - Постой-ка. – Вытащил кошель из куртки, выслюнил пятисотку. – На-ка, возьмёшь на всякий случай две буханки, растительное масло, пачку заварки, банку сгущёнки и бутылёк газировки – будем пьянствовать по случаю вселения. Если что останется от бумажки, бери какое-нибудь печенье. Давай, включай газ. – Пока паря бегал, добавил в картошку 500-граммовую банку тушёнки, перемешал и отставил кастрюлю на край плиты допревать, накрыв поверх крышки полотенцем. Хотелось, чтобы тушёнка оказалась приятным и вкусным сюрпризом. В жизни так мало радостей, что приходится довольствоваться мелочами, подготовленными самому себе.
Когда взмыленный, но весёлый от навалившихся забот Лёшка приволок тяжёлую для него сумку, Василий споро заканчивал расчищать от сорняков проход к калитке, используя найденную около дома проржавевшую лопату с почерневшим, бугристым от времени черенком. И тоже употел, тем более что было не по северному жарко, солнце чуть подзадержалось на чистом бледно-голубом своде в зените и вот-вот начнёт скатываться к закату, оставляя земле тепло.
- Не приходила? – спросил заботливый сын, смахивая крупные капли пота со лба, бровей и носа.
- Нет, - сокрушённо развёл руки самодеятельный вселенец. – Задерживается?
- Ничё! – успокоил Лёшка. – По-всякому бывает, как тайга встретит и отпустит. Придёт вот-вот, - посмотрел на солнце, - по солнышку не ошибётся со временем.
И впрямь пришла – легка на помине. Только зашли на кухню, приводя там всё в более-менее жилой вид, как брякнула-звякнула засовом калитка, проскрипела петлями, отвыкнув от движений, послышались плотные редкие шаги хорошего ходока, и в дверях нарисовалась высокая крупнотелая женщина в маскировочном костюме, с загорелым лицом, закрапленным гнусом, шатенка с короткими волосами, чтобы не цеплялись за кусты.
- Здравствуй! – поздоровался Василий первым.
Она, окинув его внимательным взглядом, коротко кивнула, выражая полное равнодушие к его появлению. Лицо её, довольно привлекательное, поражало сходу какой-то замкнутостью, неподвижностью, безжизненностью. Ровный широкий лоб и слегка суженный висячий вперёд подбородок, подтянутые к глазам выступающие скулы и большой рот с опущенными уголками обветренных губ больше подходили мужику. В них не виделось свойственной женщинам мягкости, округлости. И глаза – серые, настороженные, холодные, словно затуманенные какой-то внутренней душевной мукой.
- Никто не приходил? – обратилась к сыну с затаённой надеждой в чуть дрогнувшем голосе.
- Никто, - подтвердил, тяжко вздохнув, отпрыск.
- Покормите? – спросила, чуть посветлев лицом и глазами. – Здесь? – уточнила, соглашаясь. – Пойду умоюсь и переоденусь. А вы не ждите, если невтерпёж, - разрешила по-хозяйски. Но они мужественно выдержали пытку и не дотронулись до упрятанного под полотенцем колоритного сокровища до её возвращения.
А она вернулась совсем не той, что была до этого – молодой, симпатичной, со стройной фигурой спортсменки и ожившими, хотя и с долей грустинки, чистыми глазами, снова внимательно оглядевшими и сына, и, особенно, влезшего нахалом в чужой дом бородатого верзилу.
- Ма, - повинился Лёшка, - он искал жильё, а я, вспомнив, что ты хотела эту хату кому-нибудь сдать или продать, привёл его сюда. Он – в норме, мне нравится.
От такой лестной мальчишеской характеристики, идущей от ещё не порочного сердца, Василия чуть не прошибла слеза. Мама, наконец-то, поверив сыну, подала руку, назвалась:
- Ульяна.
Василий, слегка сжав её тёплую шершавую ладонь, поспешил наладить более близкие отношения:
- Значит, можно – Уля?
- Не надо, - оборвала резко. – Не люблю. Слышится «У-лю-лю», как будто в погоне.
«А она – с характером», - подумалось Василию, - «вся в иглах».
- Извини, - повинился, наколовшись. – Без отчества можно?
- Можно, - разрешила, усмехнувшись,