Живём как можем. Глава 5. Василий

подумалось мимоходом, - «неужто это он, как надумалось, шагнул с девятого?» - но нет, эти жили на пятом. На настойчивый звонок дверь после долгого разглядывания в глазок приоткрыл на цепочке седой старикан в золотых очках, и то только после того, как Василий прокричал, что он из Охотсоюза.
- Сын дома? – спросил, будто ничего не знал. – Нужен срочно.
Дед сжался, насторожился, взъершился как-то, пристально разглядывая типичного по внешности представителя научного сообщества.
- Он здесь не живёт, - ответил, но как-то чересчур зло, через щель, не впуская неизвестного бородача. И ни словечка о том, что сын пропал. И ещё раз, утверждая, повторил: - Не живёт! – сверкнул глазищами с отсветом от позолоты и стекла и захлопнул дверь, внятно защёлкнув на две щеколды.
Василий попытался ещё позвонить, продолжить расспросы, но тщетно – за дверью было глухо. Здесь не хотели разговаривать или что-то знали, но предпочитали молчать, или не знали, но устали отвечать на тревожные бесстыдные вопросы. Оставшееся до обратного автобуса время проболтался по городу, бесцельно разглядывая скудные витрины, не заходя никуда и кляня себя за неудачу, которую следовало ожидать, а ещё больше за то, что зачем-то влез не в своё житейское дело. И вправду, зачем приехал, что выяснил? И что вообще лучше: знать или не знать? Вопрос, конечно, риторический, очень даже спорный, и в каждом случае результат оценивается по-разному. В данном случае для Василия и тот, и другой до лампочки. А всё-таки… душа почему-то беспокойна.
Вернулся вконец расстроенный и разбитый, а тут ещё жара ярит, томит до пота, и Кус, не обращая внимания на состояние хозяина, прыгает, радуясь, лапами на грудь, невольно пришлось улыбнуться, ответно радуясь, что есть хоть какая-то душа, которой он нужен. Да и пёс, стриженый и выстиранный, выглядел чуть ли не домашним и не отходил от хозяина ни на шаг, сторожа умными глазами каждое движение.
- Как съездилось? - подошла Ульяна к лазу, распаренная, уж точно домашняя, с оголёнными до плеч мокрыми руками, занятая, очевидно, стиркой.
- Без толку.
Она встретила его признание равнодушно, её-то его заботы интересовали мало, своих хватало.
- Вошкин приходил, - сообщила по-свойски, - торопит с наводкой на зверя, говорит, что будет свежина, так и охотнички привалят – у них-то время завсегда ненормированное. – Как и желания, - добавила зло. – Давай, что простирну, - предложила по-соседски.
- Я сам, - отказался он, застеснявшись застиранного заношенного белья. – Привык уже.
- Ухожу завтра рано, - предупредила по-домашнему. – Ты – как?
- Не просплю, - пообещал, собираясь с ней. Остаток дня занимался починкой дома, сходили с Кусом в магазин за мясом и хлебом, сварганили калорийную гречневую кашу, накормились и накормили Алёшку и дружно занялись с ним вытёсыванием идолов из подходящих чурок. Затейник заодно ретиво размышлял о том, что его здесь держит: Ульяна? Алёшка? Деревенское забытьё? Отрешённость от обрыдлой цивилизации? Или всё разом? Чёткого ответа не было ни в душе, ни в обленившемся кумполе.

-6-
Утро выдалось смурное. Тягучий северный рассвет с неохотой приоткрывал замершую в ночной теми охладевшую таёжную природу. Чёрные пики далёких хвойников чётко вырисовывались на узком сером, едва светлеющем, небе, прикрытом слоистыми тучами. Накрапывал мелкий нудный сеянец, растворяя жидкий туман, цепляющийся за кусты. Идти никуда не хотелось, а хотелось затопить печь и спрятаться понадёжнее под тёплым одеялом, выжидая, когда воздух в хате прогреется до терпимости. Но Ульяна была неумолима: время и Вошкин поджимали.
- Ништо, - успокоила, - к обеду развиднеется и подсохнет, ещё жарко будет. – Но как-то не верилось.
Хорошо, что для начала хлюпали в резиновых сапогах по лесной дороге и даже слегка запарились. А когда вышли к лесному озеру, морось и вправду поутихла, а на горизонте заалели полосы, обещая скорое солнце. Кус увязался следом, часто и беспокойно встряхиваясь всем телом, сгоняя утреннюю оторопь и сбрасывая груду капель.
- Вот здесь они пасутся с привезёнными гёрлз-тёлками, квасят по-чёрному, матерятся всласть и жрут как свиньи, - объяснила внештатная охотоведка, куда пришли. Хотя могла бы и промолчать, Василий и сам догадался, что это за стойбище, разглядев отчётливые следы автомобильных шин, увидев длинный стол со скамьями пообочь, сараюшку под замком, где, очевидно, хранилась всякая утварь, а в дальних кустах виднелся сортир. Тут же было кострище внутри вкопанной железной бочки с таганком, внушительный мангал, поленница дров. – Поставят палатки и гужуют всю ночь дикарями в свете костра, танцуют, песни похабные орут, музыку включают, а следующим днём спят, где попало и кто с кем попало, до вечера, и опять – то же. Разъезжаются уже поздней ночью, нередко забыв одну-двух прости-девочек.
- Ты тоже была с ними? – едко поинтересовался сопровождающий, ревнуя.
Она, не глядя на него, усмехнулась, не разжимая губ.
- Угораздило разок, - повинилась хмуро, - по дурости бабьей да из любопытства, захотелось узнать, что это за люди. Осталась и зареклась, - объяснила почему: - Тоже как к продажным девкам приставать стали, скоты. Пришлось круто объяснить одному-другому, что я из другого теста. Один покатился в траву с подбитым глазом, а другой завопил с вывихнутой клешнёй. – Василий довольно рассмеялся. – Вошкин тогда поспешил оттащить меня от греха подальше.
- Что, не понравились белые людишки? – со снисходительной усмешкой спросил бородач из того же племени.
- Сволочи! – кратко определила она. Василий рассмеялся ещё гуще.
- В озере, небось, голиком вся шарага развлекалась? – мысленно представил себе приятные эротические виды. – Пузатые аполлоны и тощие плоскогрудые нимфы?
- Попробовали бы! – разочаровала аборигенша. – Это озеро – мёртвое, и вода в нём – тоже.
- Солёное, что ли? – попытался догадаться экскурсант.
- Хуже, - поправила она. – В солёном, как в Израиле, плавают как дерьмо, а в нашем – сразу на дно.
- Отчего же такая напасть? – удивился он, разглядывая озеро и не находя ничего опасного на поверхности.
- Оттого, - объяснила Ульяна, - что дно болотистое, заиленное неизвестно на сколько, и заросло напрочь густой сине-зелёной дрянью, которую сейчас, когда озеро переполнено снеговой влагой, не видно, а летом, когда водоём подсохнет, вылезет наружу, и тогда воды не видно. Да ещё метан со дна прёт фонтанчиками. Никакой Леший такой ванны не выдержит.
- А они почему выбрали его для стоянки? Лучше, что ли, нет?
Ульяна усмехнулась.
- Потому что хуже всяких лешаков. Да и нет поблизости другого, чтобы дорога была. Оно не всегда было таким: года три-четыре назад было вполне, и вдруг одолела сине-зелёная мразь, и озеро стало заболачиваться. Скоро исчезнет. – Кус спустился к воде, но пить не стал. – Да этим алкашам для оргий никакого не надо. Омовение для таких не требуются: они не чувствуют за собой грехов, потому что не знают, что это такое. – Она поднялась со скамьи, движением плеч подправила рюкзак, чтобы улёгся плотнее. – За озером, особенно против утреннего солнца, сплошная болотистая топь. Туда никто не ходит. Правда, сохатые и там проторили тропу и продвигаются осторожно, низко опустив голову, словно вынюхивая твёрдый след, да и то проваливаются до колен. Ну, что, двинули?
Василий подошёл, скинул свой рюк на стол.
- Давай-ка, перекладывай из своего мне – мне способнее. – Ульяна не стала возражать, и они, не препираясь, перераспределили груз в пользу ражего мужика, а ей, кроме облегчённого рюкзака, осталась ещё и тяжёлая двустволка со стволами по вертикали, о какой мечтает каждый заядлый охотник.
Пошли в сухой обход озера по хорошо натоптанной тропе, сбрасывая на себя с утяжелённых ветвей кустарника скопившуюся влагу и утопая по колено в застоявшемся тумане. Но вот тропа вырвалась из зарослей и вывела на лесную поляну, где из серебрившейся мелкой дождевой пылью травы упорно вытягивали к солнцу солнечные головки жёлтые одуванчики и ещё какие-то ранние белые и синие мелкие цветы, радуя и глаза, и душу. Тропа скоро соединилась с заросшей полевой дорогой, узкой, пригодной только для проезда телег и саней зимой.
- По ней и пойдём, - обрадовала ведущая. – От кормушки к кормушке, читая звериные следы и выискивая наиболее протоптанную оленями тропу. Наша задача – зафиксировать, сколько и какого зверя мы увидим въявь и сколько угадаем по следам. Так что продвигаемся молчком, неспешно и тихо. Смотри под ноги, чтобы не трещали ветки.
Не согревшееся ещё толком красное солнце без палящих лучей, наконец-то, прорвалось сквозь сизые тучи, которые, клубясь, спешно убегали в мокрый северо-западный край, за полосу синих-пресиних хвойников, и там скапливались, обещая вечерний нешуточный ливень. А пока скудная разнообразием местная природа всё равно радовала даже дремучими зарослями чего попало с атласно-белыми берёзами, испещрёнными чернью и лениво шевелящими молодой нежной листвой густых обвисших ветвей, с серебристыми тополями, тоже с обновлённой перешёптывающейся весенней листвой и с радужными клёнами в резных листочках, ещё не тронутыми яркими красками жаркого лета. Сухая дорога-тропа петляла по взгоркам между могучими, голыми снизу, стволами корабельных сосен и кедрачей, обходя широченные пологи красоток-елей, каждая из которых достойно бы украсила любое новогоднее торжество. Попадавшиеся топкие места приходилось преодолевать «шёпотом», стараясь не начерпать за голенища. Чуточку горьковатый воздух, которым дышишь не надышишься, пьянил настоем оживающей по-летнему хвои, а белые-пребелые облачка, плывущие между острыми вершинами древних деревьев по синему-пресинему небу, вызывали невольную улыбку надежды на ясное улыбчивое будущее. А сколько было детской радости, когда заросшая дорога, выпетляв между соснами, взбежала на пригорчатую поляну, украшенную под яркими солнечными лучами, будто специально прорвавшимися сюда, уже летними цветами, среди которых даже городской житель Василий с удовольствием узрел и бледно-синие ещё мелкие васильки, и ярко-синие гирлянды колокольчиков с оттопыренными краешками, и жёлто-белые ромашки в нежных лепестках предсказания счастья и любви, и золотую куриную слепоту, и белый и малиновый клевер, прятавшийся низко в траве, и одиночную мать-и-мачеху, и кустистый иван-чай… и много ещё, чего Василий по городской серости не знал, а если и знал, то называл по-литературному, чего в деревнях не понимали и не принимали.
- Отсюда и уходить не хочется, - воскликнул он в восторге, широко улыбаясь и пытаясь охватить взглядом всё природное богатство красок.
Ульяна довольно рассмеялась.
- Не думала, что в тебе ещё сохранились проблески юношеского романтизма.
Василий задрал голову, подставляя лицо солнцу и вглядываясь в плывущие облака.
- Увидев здесь такой оазис, недолго впасть и в детство. Да-а… однако, пойдём, а то ненароком и слеза расслабления прошибёт дядю с бородой.
Пошкандыбали неспешно. Василий теперь не только мельком оглядывал незнакомый таёжный мир, но и пристально вглядывался и внимательно вслушивался в детали его. Вот на середине высокого кедра зацокала, забегала по стволу вверх-вниз шустрая по-весеннему бурая белка, предупреждая, что территория