раздражение и сонливость. На улицу выходить она стала значительно реже, хотя раньше часами могла шляться по паркам и скверам, радуясь любой погоде, желтой или зеленой листве, цветам или снежинкам зимой. Даже самый мрачный дождик не мог вогнать её в уныние.
Теперь же всё свое свободное время Таня посвящала исключительно Вадиму, лишь бы он был доволен. Каждый день выстирывала рубашки и белье. Особенно необходимо было следить, чтобы среди вещей не оказалось вдруг слишком заношенных или рванных. Ведь зашитые «заплатки», как называл их сам Вадим, он никогда бы не одел. И Таня, чтобы не опозорить «своего одаренного поэта», перед другими не менее «одаренными поэтами», каждый день моталась по магазинам, меняя его гардероб.
Кроме того «господин» жутко не любил даже малейшего беспорядка в квартире, который сам же и делал постоянно, даже если находился весь день дома один. Его исписанные бумаги появлялись везде: и в коридоре, и на кухне, и даже на бачке унитаза. И Вадик не без гордости замечал: «А, опять моя писанина. Никуда мне не деться от своей судьбы.»
Но, похоже, что не в его «судьбе» было дело. Он не умел складывать и класть на место свои вещи. Скомканные свитера и брюки валялись везде в креслах и на диванах. А их у Вадима было бесчисленное множество.
Особенно раздражала «гения» пыль. От неё бывает аллергия, как постоянно говорил Вадик. И Тане приходилось по три, а то и по четыре раза на неделю делать генеральную уборку.
Но хуже всего дело обстояло с едой. Вадик был непредсказуем в своих запросах. Заказав утром пиццу, вечером он швырял её на пол, крича, что от сухой еды у него гастрит. Требовал чего-нибудь нового, и Таня тут же кидалась выполнять его запрос.
В конце концов, совершенно измотанная любовью к своему эталону красоты и ума, она начала мечтать об отдыхе, хотя бы кратковременном. Но признаться даже себе самой в этом ей мешали собственные комплексы и неправильные понимания о сочувствии и самоотдаче.
Близился октябрь, но дни стояли сухие и теплые. Никто ещё и не думал доставать тёплую одежду, в ходу были только легкие курточки да теплые свитера.
Одним таким теплым осенним вечером, Вадим, как всегда явился домой не трезвый, весь в сигаретном дыму и со всколоченными волосами. Он рывком стащил с себя курточку и швырнул в угол. Ввалился в спальню, сорвав с себя таким же образом рубаху и штаны, нехотя бросил их на постель, заявив при этом Тане:
-- Нужно, чтоб к утру были свежие. У меня завтра заседание.
А сам, накинув домашний халат, поспешил на кухню, где давно был приготовлен ужин. Он взял из кастрюль и салатниц всего по чуть-чуть, насыпал в одну тарелку и отправился в зал к телевизору, чтобы удобно развалиться на диване.
Таня взяла Вадькины шмотки и хотела замочить их с порошком, но тут же передумала. И это с ней случилось впервые за всю их совместную жизнь. Её остановил резкий запах духов, доносившийся от рубашки Вадика. Он постепенно стал раздаваться по всей комнате, затем по квартире. То, что таких духов у неё нет, она знала точно. Они были не в её вкусе. Дальнейшее обследование рубашки показало, что она вся в губной помаде. И при чем разной. Где-то на ней были ярко-красные, где-то кофейно-розовые, а где-то и вовсе коричневые пятна. Таня с отвращением бросила Вадькины вещи в корзину для грязного белья и поспешила открыть все форточки сразу, чтобы улетучить неприятный запах.
-- Что такое, почему такой сквозняк? -- вскоре донеслось из зала, -- Я же могу простудиться.
-- Блины жарила, надо проветрить, -- ответила Таня и тут же пожалела о сказанном.
Вадик вывалился из зала, не соизволив, даже как следует запахнуть халат.
-- Ты одежду мне стирать думаешь? -- рявкнул он, -- Она же не высохнет до утра.
И тут Таня не выдержала:
-- И не подумаю. Тебе надо, ты и стирай, а я к твоему барахлу в помаде и не прикоснусь.
-- Ну и что, что в помаде? -- непринужденно ответил Вадим, словно так и надо, -- А может, она твоя.
-- Что? Моя?! Да если бы тебя я хоть чуть-чуть вымазала, ты б меня съел вместе с этой помадой.
Таня достала рубаху из корзины:
-- Вот, полюбуйся. И здесь, и здесь и даже на рукавах, и даже на пузе. И всё время разная. Моего тут ничего нет, я тебя сутками не вижу. А вонь какая стоит. В жизни более отвратительных духов не слыхала!
-- Это мои носки, -- пытался отшутиться Вадик, -- Ты их вчера не постирала.
-- Ну, уж, нет, дорогой, хватит! Стирай теперь сам себе. А то ты и так избаловался, слишком многое позволяешь своим поклонницам. Так могут вести себя только любовницы. Слышать твои оправдания не хочу!
С этими словами Таня развернулась и хотела идти умываться перед сном, чтобы впервые в жизни рано лечь спать. А Вадик вернулся на диван в своё обычное положение.
Но не успела Таня дойти до ванной, как услышала сигнал собственной мобилки лежащей на тумбочке, прямо у неё под рукой. Машинально она подняла трубку и отозвалась обычным “Алло”. Звонила Анфиса.
-- Привет, подружка, -- вкрадчиво начала она, -- Чем занимаешься, не скучаешь ли?
-- Скучать некогда. А, вообще, спать сейчас буду ложиться, устала за день.
-- Ну, конечно, с таким мужем разве можно не устать. Кстати, как там твой красавец?
-- А тебе-то что, своего разве мало? -- Таня говорила резко и грубовато, поддерживать беседу сейчас ей вовсе не хотелось.
-- Да так, просто. Он же знаменитость у тебя, я так тебе завидую. Наверное, интересно жить с одаренным человеком. А с виду вы хорошо смотритесь, все так говорят, поверь мне. Все вам завидуют. А чем он сейчас занят?
-- Носки стирает, -- неожиданно бросила Таня в трубку.
-- Что, нос-ки? -- протянула Анфиса, -- Ты, что, не можешь ему постирать?! Такому гению грех отказывать!
-- А я что, двужильная, что ли? Я тоже устаю. Может, ты ему постираешь, я не откажусь.
Анфиса хмыкнула:
-- Ты жена, ты и стирай. А мне есть кого обстирывать.
-- Ты когда у нас за свадебным столом сидела, ведь не вспоминала, что есть кому глазки строить и улыбаться...
В порыве гнева Таня выкрикивала всё, что ей в голову брело. В её душе скопилось столько боли, что она готова была выплеснуть её на первого встречного. И теперь все её обиды вылились на подругу, которой она, хоть и не доверяла, но всё же давно помирилась с ней.
-- Да ты что, Танюха. У нас же ничего не было. А глазки я строю всем, ты же знаешь. Я же женщина, мы все такие.
-- Ладно, хватит, я сыта твоими кривляньями. Из-за таких, как ты, мужья сперва допоздна пропадают, а потом и насовсем.
-- А что, у тебя проблемы? Если хочешь, подсоблю, пару советов дам. От меня же не уходят, я сама бросаю.
-- Нет уж, спасибо. Пока. Мне спать пора.
Таня поняла, что наговорила много лишнего и отключила связь.
А Анфиса затаила обиду. В последнее время она немного изменила свое мнение о подруге, которая до сих пор считалась серой мышкой и неумехой. Теперь Таня внушала уважение. А союз Тани и Вадика казался самым крепким и никто не осмеливался посягнуть на их пару, чтобы разлучить.
Но последние Танины слова, сказанные с такой горечью, навели Анфиску на размышления. До сих пор, она не верила ни на секунду в существование верной взаимной любви, которая хорошо смотрится лишь в кино. Но всякий раз, видя Таню и Вадика вместе, она тайно умилялась, и, всякий раз, отгоняла все дурные помыслы прочь. Но то, что услышала Анфиса сейчас по телефону, заставило её усомниться в чистоте хоть каких-нибудь чувств и всколыхнуло её мятежную душу в другом направлении. Она больше не сдерживала свои мечты закадрить Танькиного Вадима.
А Вадик вовсе и не думал менять тактику своего поведения. И на следующее утро он надел новые чистые шмотки, которыми полностью был забит его плательный шкаф. А Таня, тем же днём, видя, что мужа ей не переубедить, простила ему всё и стирала всё те же носки и рубашки, но уже без помады. Нет, Вадик не изменился, только научился скрывать следы измены, заставляя своих партнерш перед любовными играми смывать всю косметику с лица. А сам после утех тщательно принимал душ.
Глава 12.
Спустя несколько дней после ссоры, Таня хоть и успокоилась немного, но всё же “дула губы” на Вадика и не разговаривала с ним так нежно, давая тем самым понять ему, что он не прав.
Сегодня Вадим, как обычно возвращался поздно после очередного заседания литературного объединения, после которого был вечер и банкет, посвященные творчеству великого поэта Вадима Астафьева. Его имя теперь не сходило с уст окружающих. Теперь Вадик прослыл не просто поэтом, но и телезвездой после немногочисленных интервью, которые постоянно крутили по городскому каналу.
Идти ему пришлось через парк, знакомой дорожкой, по которой он ходил постоянно, не желая менять привычный маршрут. Но в конце аллеи сегодня было совершенно темно. Какие-то хулиганы разбили три фонаря вдребезги. Ни один прохожий не рисковал сегодня пройтись через тёмное место. Но Вадик не знал этого и, когда подошёл вплотную к опасному переулку, сворачивать было поздно. Идти в обход было слишком далеко, и ему не хотелось. Он мечтал поскорее увалиться спать.
“Была, не была, -- подумал Вадим, -- Кого мне здесь бояться, приведений, что ли? А врагов у меня нет. Я хороший человек.”
Беспечно он шагнул в темноту.
Но не успел Вадим сделать и десяти шагов, как откуда-то из-за деревьев к нему подошли трое. Их лиц не было видно в темноте. У двоих на глаза были нахлобучены кепки, а третий так и вовсе в маске, как грабитель банка. Они окружили Вадима.
-- Слышь, братан, дело есть, -- хрипло обратился к нему один.
-- Да, я слушаю, -- лениво и надменно ответил Вадик.
-- Закурить не найдется? -- резко спросил другой.
-- Да вы что, я не курю, -- фыркнул Вадик, -- А если и курю, то такие, что вам не под стать.
-- Врет, собака, -- обратился один незнакомец к другому. А ведь раньше всё шмалил, что предлагали. А теперь мы ему не подстать.
-- А как же, на халяву и уксус сладкий, -- откликнулся другой.
-- Ну, смотри, босяк, мы ж по хорошему поговорить хотели, -- обратился к Вадику первый незнакомец, -- А теперь, извиняй.
Тот, который был в маске, стоял сзади Вадима и тот его практически не видел. Он ловко стукнул Вадима под коленки и тот свалился как подкошенный, прямо на четвереньки. Все трое были намного выше и здоровее Вадима, сопротивляться и отбиваться против них, было просто бессмысленно.
-- Да вы что?! -- возмутился Вадик, пытаясь подняться, -- Я ведь поэт, я – гордость города. Я – знаменитость, а вы кто?! Да вы знаете, что вам за это будет!
-- Знаем мы таких поэтов, -- перебил его один в кепке, -- И ничего нам не будет. Попробуй, только пикни.
Он со всего размаху въехал Вадиму каблуком по физиономии, потом ещё и ещё. Тот упал лицом вниз, пытаясь со стонами зарыться в листву.
К первому присоединились все остальные и стали пинать несчастного поэта со всех сторон ногами. Тот не в силах был даже стонать.
-- Ну, всё, хватит на первый раз, -- скомандовал тот, что был в маске.
Другой, тут же схватил Вадима за шиворот, и одним движением поднял с земли. Резко толкнул на стоявшую рядом скамейку. Тут Вадим немного пришел в себя, хватаясь то за один бок, то за другой. Трое обступили его.
-- Чего вам надо? -- глухо простонал Вадим.
-- Твоего – ничего. А от тебя требуется следующее. Пойдёшь завтра в отделение и заберёшь заявление.
-- Какое заявление? -- попытался изобразить недоумение Вадик.
-- Сам знаешь, какое, -- рявкнул тот, что в маске, --
