комнату, куда и снесли все вещи. Лиля только что пришла домой. Она больна – авитаминоз. Несмотря на болезнь, Лиля не сидит на месте, а ставит на примус чайник. Потом садится шить себе платье из узбекской набойки с пуговицами из ракушек. В квартиру входят Осип и Яков, бывший помощник поверенного в суде.
ОСИП.
Лиличка, смотри, кого я случайно встретил на улице.
ЛИЛЯ.
Яша? Как мило! Не разувайтесь, только снимите калоши. Я сегодня не убирала и холодно.
ЯКОВ.
Лиля Юрьевна, добрый вечер.
ОСИП.
(Лиле)
Как ты себя чувствуешь?
ЛИЛЯ.
Ничего, передвигаюсь. Немного слабость и руки припухли. Не смотри на меня, я плохо выгляжу! Яков, присаживайтесь. Рассказывайте, как поживаете, по каким делам в Москву?
Осип и Яков сняли с себя пальто, повесили их на вешалку, и подошли к печке погреть руки.
ОСИП.
Яков работает в ВЧК, у самого Дзержинского.
ЛИЛЯ.
Яшенька, какой вы умница! А живете где?
ЯКОВ.
Мы с женой тут неподалеку устроились.
ЛИЛЯ.
Так вы женаты? Какая приятная новость. И что дети есть?
ЯКОВ.
Двое. Мальчику два года, девочке шесть месяцев.
ЛИЛЯ.
Сейчас не то, что детей, себя тяжело прокормить.
ЯКОВ.
Ничего, Феликс Эдмундович не обижает. Паек исправно получаем.
ЛИЛЯ.
А вы Осипа не могли бы взять к себе на работу?
ОСИП,
Лиля! Человек пришел в гости, а ты сразу с просьбой.
ЛИЛЯ.
А что здесь такого. Яков не чужой тебе человек, а чекистский паек нам совсем не помешает.
ЯКОВ.
Осип Максимович, Лиля Юрьевна правильно говорит. Я об этом уже подумал. Скоро у нас открывается юридический отдел. Как только утвердят штатное расписание, я вас первого буду рекомендовать.
ЛИЛЯ.
Вот видишь! Я опять права. Яков, чая, к сожалению, в доме нет, а хотите спирт?
ЯКОВ.
Так с морозцу оно даже лучше будет. А чай и кофе я вам завтра занесу. Недавно конфискат распределяли, мне целых пять фунтов досталось.
Яков и Осип садятся за стол. Лиля стала открывать полки комода. Осип тут же вскочил.
ОСИП.
Сиди, не вставай, я сам.
Осип достает бутылку спирта, хлеб и ставит их на стол. В это время закипает чайник.
ОСИП.
(продолжение)
От Володи ничего нет?
ЛИЛЯ.
Была телеграмма. Если ничего не случиться, то сегодня он будет в Москве.
ОСИП.
Пора бы, что-то я переживать стал.
ЯКОВ.
А Володя, это случаем не Маяковский Владимир Владимирович?
ЛИЛЯ.
Да, он, а что слышали?
ЯКОВ.
Все ЧК обожает Маяковского. У меня в столе лежат две его книжки. А как-то на митинге я слышал, как он читал «Двенадцать» Блока. С такими поэтами мы горы свернем.
Осип наливает Якову и себе спирт, а Лиле кипяток. Мужчины выпивают и закусывают кусочком хлеба.
ЛИЛЯ.
Яша, никогда не замечала у вас революционных наклонностей. Как же вы стали революционером?
Осип наливает по второй.
ЯКОВ.
Это странная история. Простите, но мне при моей должности лишнего говорить не полагается… (выпивает). А по поводу работы для Осипа Максимовича, так не сомневайтесь, обязательно сделаем. А теперь простите, меня ждут дома, надо идти. Очень рад, что свиделись.
ЛИЛЯ.
Не забывайте нас, заходите.
Яков уходит, Осип его провожает. Лиля остается сидеть за столом. Ей тяжело дается каждое движение. Осип возвращается к столу.
ОСИП.
Лиля, ну, нельзя так. Не успел Яша переступить порог, как ты ему о наших проблемах.
ЛИЛЯ.
Ося, мы не можем постоянно сидеть на шее у Володи. Он и так дома почти не бывает. Постановка «Мистерии Буфф», кафе поэтов, митинги, а сколько сил он тратит, пока выбьет из редакций свои гонорары? Твои киносценарии, может и гениальны, но пока их никто не покупает. Надо еще что-то делать.
ОСИП.
Зря ты так. Я помогаю Володе, сколько могу. А кино? За кино будущее.
ЛИЛЯ.
Я знаю, Осенька, ты очень умный, и все будет так, как ты сказал, но пока … надо как-то выживать. А тут еще я разболелась.
Осип нежно берет руки Лили в свои, и пытается их согреть.
ОСИП.
У тебя явный авитаминоз, нужны, свежие овощи… Но где ж их взять в замерзшей Москве!...О! Попробую через Яшу что-то достать.
Открывается дверь и входит Маяковский. На нем старенькое, но еще добротное коричневое пальто с меховым воротником и каракулевая шапка-пирожок. На ногах валенки с калошами.
ОСИП.
(вскакивая из-за стола)
Володя! Слава Богу, вернулся!
ЛИЛЯ.
(еле встает, держится за стул, чтоб не упасть)
Здравствуй, Володенька!
МАЯКОВСКИЙ.
Всем добрый вечер.
Маяковский обнимает в начале Осипа, затем Лилю.
ОСИП.
(тихо на ухо Маяковскому)
Лиля совсем плоха.
МАЯКОВСКИЙ.
А вот, что я привез нашей больной!
Маяковский достает из кармана пальто две большие морковки.
ЛИЛЯ.
Откуда?! … Откуда в голодной Москве такая роскошь?
МАЯКОВСКИЙ.
И еще (достает деньги). Вот выбил из редакции. Я им так и сказал, пока не рассчитаетесь, из кабинета не уйду. Трое суток просидел в кабинете главного редактора. Я их измором взял.
ЛИЛЯ.
Ты там не сильно скандалил? А то еще перестанут печатать.
Маяковский снял пальто, валенки, одел на ноги домашние стеганые бурки и подсел к столу. На нем был безупречный костюм, рубашка и галстук.
МАЯКОВСКСИЙ.
Ты думаешь, три дня осады редакции прошли даром? Эту морковь я получил в подарок от секретарши главного редактора.
ЛИЛЯ.
Интересно она влюбилась в тебя в первый день или во второй?
МАЯКОВСКИЙ.
Это совсем не важно. Но ты права в другом. Главред был зол на меня, как бык на тореадора. Но, стоило мне показать ему мои новые, только что написанные у него же в кабинете строчки, как я моментально получил заказ еще на семь страниц журнального текста.
Лиля, забыв, что она больна, как маленькая от восторга захлопала в ладоши.
ЛИЛЯ.
Прочти, прочти немедленно!
МАЯКОВСКИЙ.
Телефон
взбесился шалый,
в ухо грянул обухом:
карие
глазища
сжала
голода
опухоль.
Врач наболтал –
чтоб глаза
глазели,
нужна
теплота,
нужна
зелень.
Не домой,
не на суп,
а к любимой
в гости,
две морковинки
несу
за зеленый хвостик.
Я
много дарил
конфет и букетов,
но больше всех
дорогих даров
я помню
морковь драгоценную эту
и пол полена
березовых дров.
ЛИЛЯ.
Браво!
ОСИП.
(стараясь быть тактичным)
Друзья, цены растут с каждым днем. Может, я прямо сейчас пойду к бакалейщику и куплю на эти деньги продукты?
ЛИЛЯ.
Поздно уже, не надо.
Несмотря на возражения, Осип берет со стола деньги и уходит. Ни Лиля, ни Маяковский даже попытки не сделали его остановить.
МАЯКОВСКИЙ.
Что это с ним? Он сегодня, какой-то не такой? У вас что-то случилось?
ЛИЛЯ.
Вчера я, наконец, решилась и поговорила с Осей о нас с тобой. Он умный, тактичный и, конечно, давно обо всем догадывался.
МАЯКОВСКИЙ.
Так мы этого и не скрывали.
ЛИЛЯ.
Ося ждал, что я сама об этом заговорю, и, вот, я решила расставить все точки. Я сказала, что люблю тебя и, что ты единственный мой муж. Но внешне все останется, как было. Это касается только нас троих.
МАЯКОВСКИЙ.
Теперь у нас хоть какая-то определенность.
ЛИЛЯ.
Но все равно, никаких выяснений отношений! Просто я упорядочила свои отношения с Осей и все.
МАЯКОВСКИЙ.
Теперь ты только моя жена?
ЛИЛЯ.
Как тебе не стыдно? Я уже давно только твоя.
МАЯКОВСКИЙ.
Так чего же мы ждем? Я соскучился по своей жене.
ЛИЛЯ.
Иди ко мне. Твоя любовь и твоя огромная силища – самое лучшее мое лекарство.
КОНЕЦ ЭПИЗОДА.
НАЧАЛО ЭПИЗОДА.
Москва. 1919 год. Весна.
ИНТ. Москва. Кафе поэтов. Длинная низкая комната с земляным полом. Посередине комнаты вместо сцены стоит стол, он для выступающих. Под стенами стоят столы для публики. На черных стенах нарисованы огромные женские торсы и выдержки из стихотворений футуристов. Поздний вечер, публика после театров сходится в кафе послушать новые стихи. Под стенкой, за столами на отдельных лавках расположились красноармейцы из охранной роты. Перед выходом поэтов публику развлекает дуэт вокалистов. После певцов выходит Бурлюк и читает несколько своих четверостиший. Публика несколько оживляется. Вдруг заходит Маяковский, элегантно одетый, кепка заломлена на затылок, в углу рта неизменная папироса, на шее большой красный бант. Делает вид, что никого не замечает и ищет место поужинать. Публика понимает, что началось основное действие.
МАЯКОВСКИЙ.
(сам себе, но громко)
С утра не жрал. Выступал одиннадцать раз, поэтому заказываю одиннадцать порций.
Маяковскому приносят заготовленное заранее дежурное блюдо. Он садится и молча ест. Все внимание только на него. Маяковский выдерживает паузу, и когда пауза становится нестерпимой, спокойно начинает читать.
МАЯКОВСКИЙ.
Били копыта.
Пели будто:
- Гриб.
Гроб.
Груб.
Ветром опита,
льдом обута,
улица скользила.
Лошадь на круп
грохнулась,
и сразу
за зевакой зевака,
штаны пришедшие Кузнецким клешить,
сгрудились.
Смех звенел и зазвякал:
- Лошадь упала!
-Упала лошадь! –
смеялся Кузнецкий.
Лишь один я
голос не вмешивал в вой ему.
Подошел
и вижу
глаза лошадиные…
Улица опрокинулась,
течет по-своему…
Подошел и вижу –
за каплищей каплища
по морде катится,
прячется в шерсти…
И какая общая
звериная тоска
плеща вылилась из меня
и разлилась в шелесте.
«Лошадь, не надо.
Лошадь, слушайте –
чего вы думаете, что вы их плоше?
Деточка,
все мы немножко лошади,
и каждая из нас по-своему лошадь».
Может быть, -
старая –
и не нуждалась в няньке,
может быть, и мысль ей моя казалась пошла.
Только
лошадь
рванулась,
встала на ноги,
ржанула,
и пошла.
Хвостом помахивала.
Рыжий жеребенок.
Пришла веселая,
стала в стойло.
И все ей казалось –
она жеребенок,
и стоило жить,
и работать стоило.
Грянул гром аплодисментов. А солдаты вскочили с мест и аплодировали стоя.
МАЯКОВСКИЙ.
Перед вами выступит молодой поэт Вертинский. А я с вашего позволения, все-таки доем свой ужин.
Молодой Вертинский удивленно и, слегка стесняясь, встал со своего места.
ВЕРТНСКИЙ.
Это так неожиданно, я без аккомпаниатора. (Но тут он ловит железный взгляд Маяковского и начинает читать)
Ну, конечно, Пьеро не присяжный поверенный,
Он печальный бродяга из лунных гуляк,
И из песни его, даже самой уверенной,
Не сошьете себе горностаевый сак…
Бурлюк умело дирижирует вечером. После Вертинского, выступили акробаты из цирка. Все это время, пока выступали акробаты, Маяковский, надвинув на глаза кепку, делал вид, что он спит. Но, как только акробаты закончили, он встал во весь рост и без всякой подготовки стал читать.
- Посмотрим, посмотрим,
…Важно живут ангелы, важно.
Один отделился,
и так любезно
дремотную темноту расторг:
«Ну, как вам,
Владимир Владимирович,
нравиться бездна?»
И я отвечаю так же любезно:
«Прелестная бездна,
бездна восторг!»
Публика ликует, что ее разыграли. Вдруг в кафе поэтов появились четыре анархиста и своим развязным поведением привлекли всеобщее внимание. Они подошли к фортепиано, один из них сел за инструмент и прохрипел:
АНАРХИСТ.
Куплеты на злобу дня.
Мать послала Мишку,
разудалого мальчишку,
лет ему всего лишь пять, -
раз за хлебом постоять …
Хор анархистов подхватил припев.
Комиссаров нам не треба,
дайте лучше с маслом хлеба.
Мишке минет двадцать лет,
Мишке скажут – хлеба нет!
МАЯКОВСКИЙ.
К черту горлопанов! Кто позволил им здесь
