47.МОЯ ЖИЗНЬ. ЧАСТЬ 21. ШКОЛА. ИВАН МАЛЮТА. ВОПРОС О ПЕРЕВОПЛОЩЕНИИ.

усилиями.


Я обратилась к пионервожатой школы Ирине, будущим историком и завучем нашей школы, с просьбой помочь, дать какое-то пионерское задание, в основном имея ввиду помощь инвалидам на дому или участникам войны, или пенсионерам,  через закупку продуктов, несложную другую помощь. Через некоторое время Ира пригласила меня в пионерскую комнату и  дала поручение, которое впоследствии и стало делом нашего класса и не только. Это была глубокая осень 1986 года. Предложение Иры было несколько неожиданным и как подступиться…


Все дело в том, что пионервожатая поведала мне историю достаточно грустную, однако не требующую помощи в том виде, как я это себе понимала, но некоторое действо, которое могло быть и разовым и достаточно продолжительным. Не спеша, она рассказала мне о том, что есть такая семья глухонемых людей, которые недавно потеряли своего сына Ивана Малюту, погибшего в Афганистане …Об этой семье писала газета  «Вечерка», поскольку случай был уникальный тем, что семья  состояла из глухонемых мужа и жены, потерявших сына в Афганистане, тяжело перенесших утрату и не нашедших должного отзыва в военкомате, оббившие все пороги  с просьбой достойно похоронить сына, погибшего героически при выполнении боевого задания, получившего орден «Красной Звезды» посмертно и которому полагался мраморный памятник. Вопрос с памятником был решен, но боль и обида у инвалидов  осталась.  Был дан адрес.

Они жили  также на Северном, при  самом въезде,  и, видимо,  им не хватало просто человеческого участия, общения, понимания и сочувствия. Не откладывая, я рассказала классу  об этой ситуации и нашла  тотчас поддержку и согласие.  Я не ожидала, но дети мое предложение взять шефство над этой семьей, посещать ее приняли с великим энтузиазмом, особенно мальчики. Они с радостью согласились посетить эту пару уже далеко не молодых людей. Но то, что стало происходить далее – тронуло детей до слез, до великого и глубокого понимания,  что дети буквально боролись за право посетить эту семью, передавали друг другу свои чувства, виденное, понятое.


Наш первый визит состоялся, когда стояли уже высокие сугробы и посещение семьи становилось проблематичным. И все же мы отправились, купив  три розы, с волнением, не зная, что ожидать, как нас примут и как мы сможем общаться с людьми глухонемыми с рождения. Пятеро детей и я отправились по известному адресу,  переживая, надеясь, сомневаясь. Лифт благополучно поднял нас на седьмой этаж и мягко остановился. Мы оказались на  небольшой  площадке, на которую выходили три двери. Дети смотрели на меня, чуть робея, притихшие, с вопросами в глазах. Я позвонила в нужную дверь. Ну, как нас примут… Будут ли в нас нуждаться. Не захлопнут ли двери. Ладно, если бы я одна. Но Ира говорила об этой семье, как порядочной в высокой степени…

Дверь открыла женщина невысокого роста, с приятным, очень мягким лицом, с легким изумлением в глазах. Я подала ей заготовленную записку, пояснив в ней, что мы из школы, что знаем ее печальную историю и желаем взять над ними шефство. Женщина тотчас посторонилась, пропуская нас в квартиру. Прихожая вывела прямо в залу. «Как она открыла нам? - вопрошали дети. – Ведь, они ничего не слышат?». «Да у них свет зажигается, когда звонят», - догадался кто-то. И все же дети робели, пропуская друг друга вперед, говоря шепотом, отводя глаза. Однако тепло и уют смягчили лица, сделали поуверенней, и легкая почти улыбка, доброжелательная  и неуверенная отразилась на детских  лицах после некоторого напряжения.


Мы вошли в просторную комнату, и взгляд всех тотчас устремился к большой фотографии на стене, откуда на всех смотрел удивительно обаятельный молодой человек в военной  форме и берете, с легкой улыбкой, почти незаметной, как будто нечаянной, тут же таявшей, смотревший на мир с надеждою, совсем юный, еще ребенок. Перед фотографией  с траурной лентой стоял аккуратный столик, на котором лежала военная фуражка от парадной формы, коробочка с орденом и цветы в вазе. Рядом висела гитара, давно уже замолчавшая, еще более омрачая своей красочностью и скрытой жизненностью сей уголок памяти и родительской любви.

В  комнате, во всей квартире  в нависшей и кажется не проходящей тишине  все еще жила скорбь.  Она тяжестью давила и на нас,  и дети, едва осмотревшись и осознав  витающую здесь боль, снова  притихли, поглядывая на меня.  Родители чтили память сына постоянно. Надо было что-то сказать почти сразу, но слов не находилось. Все и так было понятно, тягостно. Непроходящая боль, тоска и надежда  были в глазах женщины, потому что она была мать. Но боль все же покрывала все.  Дети отдали цветы,  и им было предложено жестом присесть на диван.  Очень долго мы переписывались с матерью Вани Малюты – Галиной Романовной. Печаль и легкая надежда, как и благодарность за память, за нежданный визит не покидали ее лицо; она готова была непрерывно рассказывать о своем сыне, она писала очень быстро, боясь пропустить слово, нужную мысль, она отбирала у меня ручку тотчас, как я переставала писать, едва скользила глазами по написанному мною, как по чему-то незначительному  и продолжала писать свою историю, которой в материнском сердце не было конца, как крик, как великую и ни с кем не разделенную Боль. Я успевала детям передавать записки, и они буквально пожирали их глазами, осознавая суть, входя в нее, то и дело в удивлении  смотря  на меня, однако не имели тех сил духовных, чтобы как-то разделить и грустно сникали, в свою меру потрясенные. 

Галина Романовна, так звали маму Ивана, достала два объемистых достаточно тяжелых альбома.  Стоило их открыть - и я уже рыдала, я не боялась слез,  я обнимала ее, я что-то говорила, пыталась писать, слезы текли ручьем, разрывая сердце. Со всех фотографий на меня смотрел  молодой человек. Вот он еще ребенок, вот он пошел в школу, вот.. он ли это - юноша, окончивший школу… последний звонок… На его руках девочка-первоклассница.. Как лучший ученик он делает с ней почетный круг… он в начале жизненного пути, полон надежд...  Мама подробно отвечает на все мои вопросы, заданные и незаданные. Он прекрасно учился, он был  комсомольским вожаком,  он  не был глухонемой, у него была  и есть сестра…    Ваня Малюта…  Он всю жизнь мечтал быть успешным, он мечтал помогать своим родителям, он мечтал быть счастливым, обеспеченным, помогать родителям, достойно вырастить сына Диму; любя жизнь, он  перед армией женился и сейчас у него подрастал трехлетний сынишка… 


Иван, как  сын инвалидов,  как их кормилец,  мог не идти в армию, его просила мать, просил отец, просила  и жена… Ваня  любил спорт,  занимался борьбой, изучал  технику борьбы, писал стихи…  Он был полон надежд, считал, что жизнь не должна с ним плохо обойтись и хотел своим поступком доказать, что смеет, может, должен, обеспечит, достигнет… Ваня погиб восьмого апреля 1984 года. Ему оставалось служить  еще год. Он надеялся на отпуск, на то, что еще увидит сына, жил мыслью о своем ребенке, о жене, о будущем и черпал в этом силу тогда, когда было и совсем невмоготу. 


Ваня хотел жить, надеялся на жизнь и никак не ожидал, что жизнь на него имеет совсем другой расклад.  Наконец  Галина Романовна  достала целую пачку писем от Вани, где он писал о службе, писал почти весело, писал много,  писал, успокаивая, мечтая,  надеясь, здесь были и стихи, здесь были и наблюдения за жизнью других людей, здесь было много обещаний выжить, здесь было много успокаивающих строчек для мамы и отца, для жены и сестры, но все это оказалось великой памятью о сыне...  Письма были аккуратно перевязаны, хранились отдельно, в  шкатулке. Это было живое,  доброе, участливое отношение к родителям, он описывал многие грустные вещи с легкой иронией, удивляясь, как здесь живут люди.  В одном из писем он писал: «Представляешь, здесь  пашут землю на волах, а на роге вола висит магнитофон…». Магнитофоны… - на тот период были вещью редкой, признак великой цивилизации и при этом - пахать на волах…  Это было им подмечено и не только это. 


В одном из писем он написал эдакой печальной шуткой:  «Если я погибну, то меня можно будет узнать по родинке на спине...». « У него была действительно очень большая родинка на спине под лопаткой…», - писала мне мама. Шутка сына обернулась горькой истиной. Чтобы не попасть в руки душманов, он и его друг подорвали себя гранатами. Он не мог знать, что  сам себе предсказал. Именно так он и был узнан. В последнем неожиданном, неравном бою  он погиб, тело было разорвано на клочья, так что и хоронили в оцинкованном гробу…

Мать жалилась, что и на памятник  не хотели выделить денег. С трудом выбила.  Дали орден и все.  Я попросила у Галины Романовны  дать нам письма, чтобы переписать их для нашего уголка, который мы непременно организуем в кабинете. По весне и все время, пока я работала до декретного отпуска,  мы с детьми ходили на кладбище,  на могилу Вани, присматривали ее, приносили цветы, приходили и без цветов, как получалось. Могилка всегда была прибрана, со свежими цветами и сладостями на черном мраморе... 


Мама Вани зачастила и ко мне домой. Судьба устроила так, что в этом не было проблем. Мы сидела часами, переписывались или молчали, без слов понимая друг друга, пили чай, и так она уходила, чтобы снова прийти.  Мы всем классом переписали все письма  Вани от руки,  купили большой  альбом, разместили там все фотографии Вани, которые дала Галина Романовна,  повесили большую фотографию в рамке в кабинете, Саша сделал полочку в углу кабинета, на которой теперь постоянно стояли цветы  и, как могли, чтили память о Ване, который и  стал нашим героем, нашим примером мужества. Уголок Вани Малюты зажил, к нему постоянно подходили дети, смотрели переданные его мамой фотографии, читали письма. Я все больше и больше узнавала об этом человеке,  и бывало так, что дети просили меня часть урока посвятить ему и рассказать о нем. Разговоры о Ване вышли за пределы нашего класса, о нем знали все, его подвиг передавался детьми. Мы также приглашали к себе родителей, сестру Вани, устраивали чаепития, показывали уголок, говорили о нем,  и мать была благодарна этой памяти. В который раз вновь и вновь я читала прекрасные стихи Вани, его письма к родителям, показывала детям его фотографии, рассказывала, как погиб Ваня. Трагедия этой судьбы  и ее героизм отзывался в детях, они очень часто задавали вопросы, стремились заслужить разрешение пойти со мной или к родителям Вани или на кладбище на могилку.


Однажды по этому поводу пришла в нашу школу  и корреспондентка из Вечернего Ростова, желая написать статью о нашем классе, о его сподвижничестве, о том, как это нужно людям. Меня вызвали с урока к директору.  И мне и корреспондентке  подали кофе с пирожными, располагая к беседе;  она готова была задавать вопросы, а школа готова была порадоваться за хоть малую известность. Но,  увы. Я ей ответила однозначно, что это не тот случай, когда надо хвалить или об этом писать. Заметка вышла очень коротенькая, но это меня не волновало. Однако, кто же был или стал этот Ваня Малюта для меня, с кем судьба вот таким образом уготовила встречу? С чьей матерью  так надолго свела судьба? Кому на