низвергнуть принятую догму, оспорить, аргументировать, могу ослабить ношу, могу возведенное в непреодолимое препятствие одним словом обезличить и помочь не придавать ему значение… Вопросы находили меня постоянно, везде, разных уровней, люди тянулись, желали слушать, снимали в себе стресс, напряженность, уносились прочь сомнения… Задавались вопросы и житейского, и философского порядка и просили совета или просто высказать свое мнение… Потом на какой-то период все уходило в забвение до новой волны, которая вновь погружала меня в чужие судьбы и снова надолго…
Жизнь в Институте становилась вовсе не той, которую я себе желала, но как-то обогревала душами, доверием, чужим теплом. Сидя за компьютером и перекидываясь словами и мнениями с сотрудниками, в основном с женской половиной, я часто улавливала, что Женя, работая по соседству, следит и за разговором, и за самой темой, иногда почти робко, голосом мне очень близким, дорогим и располагающим, задает вопросы. И в этот момент я как бы замирала, пытаясь понять, что его заинтересовало, почему он так озабочен, но с трудом отвечала, если вопрос относился ко мне лично, ибо никак не могла ему простить то, что он взял меня на работу из целей меркантильных, как и то, что уничижительно говорил со мной, дав почувствовать, что пристально смотрит на мою очень изношенную и непривлекательную обувь в первые дни. Однако, этот внутренний его негатив особо мне и не нужен был, ибо я не дорожила его мнением, не заботилась о нем, хотя ноша презрения тяжела, и начинала осознавать, что далеко не пустое место в его глазах.
Ниточка никак не собиралась оборваться во мне, о чем я несколько сожалела, но голос Жени, так точно копирующий во многих оттенках голос моего отца, притягивал изначально и ничего с этим поделать было невозможно.
Женя, как я уже говорила, заканчивал второй вуз, шел на второй красный диплом и, пожалуй, на факультете за ним удавалось поспевать только мне. Женя был достаточно самоуверен и не видел никого сколько-нибудь равного себе по интеллекту, хотя сам этот интеллект проявлял настолько не очевидно, что, не зная о нем в плане его научных амбиций, вряд ли по диалогу с ним можно было создать мнение высокое. Говорил он просто, однозначно, немногословно, мог быть вспыльчив или некорректен, смотрел на людей, по моему мнению, с позиции их материального достатка или умения его создавать. Я была в его понимании личностью уж очень раздвоенной. С одной стороны, вроде не плохо училась и была сообразительной, но с другой - нечто заезженное, усталое, простенькое, чуть симпатичное, чуть разумное, непредвиденное, но и, оказывается, рассуждающее не плохо.
Однажды, когда группа сдавала научный атеизм, события развивались так, что преподаватель, предложив каждому вытянуть свой билет, не стала принимать экзамен в виде собеседования, но потребовала, чтобы каждый изложил свои вопросы в письменном виде. Мне достался достаточно объемный вопрос, касающийся мировых религий, где основной упор делался на индуизм. При изучении материала даже с позиции атеизма, я была поражена тем, что этот предмет, эта тема запечатлелась в моем сознании почти в полном объеме. Я только успевала записывать, я строчила у нее на виду, без остановки, желая ничего не упустить, с неприкрытым для себя интересом. Прочитав мою работу, преподаватель молча и сразу, не задав ни единого вопроса, поставила мне отлично. Я уже было собралась уходить, но обратила внимание на диалог в связи с тем, что она собралась ставить четверку Жене, отчаянно оспаривающего ее решение и вводящего ее в курс того, что идет на красный диплом и ставить ему четверку решительно невозможно. Озадаченный, он буквально остановил ее руку, ввел ее в суть своего притязания и попросил задать вопросы. В итоге, он получил заветные пять баллов, как он полагал, единственные на всю группу, ибо преподаватель по Научному атеизму прославилась своей жесткостью и неумолимостью на гос.экзамене, о чем не преминула неоднократно предупредить. С экзамена мы шли вдвоем, шли молча, едва отходя от пережитого, каждый в свою меру был удовлетворен. Наконец, Женя спросил, что я получила. Зная его амбициозность, я почему-то с наслаждением ответила, что сдала хорошо, не уточняя, как именно. Однако, так получилось, что судьба дала ему при мне заглянуть несколько позже в ведомость. Вдруг он присвистнул: «А ну-ка, ну-ка...». Его взгляд из всех оценок кроме своей пятерки выловил еще одну пятерку, палец буквально подвел к моей фамилии. Он удивленно посмотрел на меня, видимо полагая, что только один обладатель заветной пятерки, поскольку преподаватель слыла очень строгой и редко кому ставила отлично. «А, ведь, ты сказала…», - он запнулся. Мне все было понятно, как и его реакция, потому я ответила весьма просто. «Я сказала, что сдала хорошо. Я это и имела ввиду…». Было немного приятно видеть его удивление, человека столь самодостаточного, как и разочарование, ибо мыслил себя единственным и полагал, что уж если ему пришлось свою пятерку выпрашивать, то у других, наверняка, оценки пониже. Но чтобы вот так сходу, без вопросов и получить у нее отлично, да еще об этом не распространяться… да, для него это была ступень. А для меня – игра. Мыслящий о себе высоко, он привык других считать людьми отнюдь не высокого порядка, и я как-то, но выбивалась из этого списка, вводя его в небольшое недоумение.
Думаю, что и моя защита диплома была отнюдь не на низком уровне в его глазах, ибо и речь, и программы, и понимание, и четкость, и полная самостоятельность... Все говорило за себя. Мне же не удалось прослушать его защиту, ибо защитив диплом, должна была покинуть аудиторию. Но и мне очень хотелось, чтобы я увидела его блеск или успех, ибо идти на красный диплом по второму кругу – дело непростое и мне почему-то очень хотелось его уважать. Но пока Бог не давал.
Защита диплома была для меня слабым семейным праздником, отмечать с группой в ресторане я это событие не стала по тем же семейным обстоятельствам, поскольку мероприятие требовало средств, и, более того, оно сопровождалось и вещами отнюдь не приятными.
Только программист может понять переживания, тем более связанные с дипломной работой, когда последняя, завершающая, постоянно выдающая мелкие ошибки, программа прошла, прошла не только в последний день, предшествующий сдаче дипломной работы, но и в самом конце дня, когда из всех попыток была предоставлена последняя и далее… двери машинного зала закрывались. Это была мистика. Но немалый труд все же успешно был увенчан головной программой, программой все же заработавшей, убедительно доказывавшей успешность выполненной, как и порученной научной работы. Очень неслабым, напряженным, потрясающим был путь к успеху, как и стабильным и четким виделся результат, где была достигнута поставленная руководителем цель, где руководитель отметил лишь элемент неаккуратности при оформлении, но вопрос оформления на итоговую оценку никак не повлиял.
Однако, хотя вкус к такому напряжению, к такой работе у меня обозначился четко, такого я себе и желала, но судьба уготавливала мне врата другие, не ставя целью во благо применить мои порывы научно-исследовательского порядка, но устремляла более по кочкам бытия и человеческих душ и отношений, что я не принимала за свою вотчину, но что как-то было несложно и естественно для меня, тоже несло в себе некий элемент наслаждения, точнее, удовлетворения, если учесть вбитый в меня жизнью и моим Марковым образ мышления, элемент внутренней мягкости, дружелюбия, нетерпимости к греховным проявлениям, устремление помочь личным опытом и пониманием, что почему-то пользовалось и спросом, и шло мне также на пользу в своей собственной семье, в воспитании дочери и мужа, а также при написании романа, где героев я заставляла мыслить, избирать, проявлять, отвечать за поступки, ставила в состояние необходимости, ответственности, долга, предпочтения нравственности…
Так что эта моя склонность была не подмечена, но настойчиво развита судьбой или, напротив, была известна давно судьбе, на нее делалась ставка там, где приходилось общаться с людьми и просто им советовать; это и как-то практиковалось, причем не по моему на то желанию, ибо в этом я ничего и не могла видеть особенное, но втягивалась именно своими качествами, речью, однако, понимая, более ощущая, что внешний мир мало привлекает меня, что никак не нахожу здесь особой радости и великого умиротворения, сущность людей, характеры и судьбы я переживала более в себе, работала в себе, выходя на контакт с собой, не зная, не ведая, что такую радость внутреннего общения я получаю только от Бога, ибо на самом деле выхожу в себе только на Него.
И однажды, принужденная судьбою, испив этот нектар самопогружения в детстве, а может быть и еще ранее, когда в прошлой жизни коротала время в тюрьмах, как политическия заключенная (что было открыто мне Богом позже), я вошла в свой мир, испила этот нектар и неосознанно им привлеклась, да так, что, будучи радой любому общению, я неизменно устремлялась только в себя, в свой мир, в свои мысли и чувства и только оттуда черпала и силы, и руководство к действию, однако, никак не ведая покоя, желая постичь что-то чего не знала, что предчувствовалось, что жило где-то и пока едва осмысливалось.
Я не знала, что это называется духовностью, называется религиозным состоянием, называется Богом, что Он есть, реален, в каждом, что Он и никто есть высочайший смысл, и что все тотчас в Нем приобретает смысл, и во всем можно черпать силы и основания, но только через Бога, все дающего, все одухотворяющего, Единственное Прибежище, окончательное Прибежище всех устремлений, планов, земного смятения и поиска. Всему силы и смысл мог придать только Всевышний. Этого я не знала, но Бог вел к Себе через поиски, через иллюзорные обещания, привлекая, вовлекая мой ум то в одно, то в другое и успокаивая, и удовлетворяя только благостью в себе и благодеяниями, которые так возможны в материальном мире и вкус к которым уже был во мне развит.
Но без осознанности себя и своего положения в материальном мире все еще оставалось непонятым, недостигнутым, ищущим, мятежным, обеспокоенным, уповающим на мир материальный и с грустью от него отходящим…
Поскольку Бог начинал вести к Себе основательно, чуть ли ни с раннего детства, путями сугубо материальными, то ничего не давалось сразу, любой успех был плод немалых усилий, и, пусть ни в чем не было особых потрясений и потерь, но было чувство постоянное, что из всех, внешне столь благоприятно устроенных, судьба выделила именно меня, не давая и малое без непростых усилий, строя постоянно искусственные преграды и ими подучивая на каждом шагу, не пропуская и мельчайшей возможности дать мне какой-то опыт, который я не видела в упор и не знала, что все, что я говорю, чувствую, требую, даю советы, настаивая и отстаиваю… – все заработано мною в этой жизни большими моими страданиями и преодолениями, ибо только тогда может хоть что-то входить путное в душу, когда она смягчена бесчисленными ударами, когда
