вокруг меня, меня саму
никак не задевая. И снова женщина
подошла ко мне, -
-Ну, я уже пойду, Наташа, я буду ждать. Не забудь, голубая калитка
между домами. А остановка на тройку… вон… там.
Уже вечером этого же дня я направилась по данному мне адресу,
фактически мало интересному для меня, но единственному, против которого ничего
не имела в сердце, разве что ум едва напоминал мне о моей цели. Но мне уже
хотелось как-то определиться и не смотрелось в его сторону. Что-то во мне с
легкой грустью констатировало, что непросто будет учиться, если живешь в одной
комнате со старым человеком, который еще неизвестно как посмотрит, если будешь
жечь ночью свет и так каждый день. Но разум говорил, что есть улица Московская
и есть пятачок, где можно найти жилье всегда с необходимыми условиями. Проделав
путь, как пояснила Анна Петровна, чуть позже шести вечера я уже стояла у
калитки с номером 79, по улице Гвардейской,
его же называли Широким переулком, расположенной именно между двумя домами.
Калитка действительно оказалась незакрытой. Я прошла по узкому проходу и
оказалась во дворе. Было такое чувство, словно сами ноги принесли меня сюда,
ибо ум все еще цеплялся за то, что это не подходит, но приветливость старушки
сделала свое дело.
Дворик оказался средним по городским меркам с очень скромным
маленьким саманным домиком, примерно общей площадью 20 кв.м, к которому
примыкало еще более мелкое строение, похожее на летнюю кухоньку, напротив –
что-то типа сарайчика, сбитого из досок, примерно 8 кв.м, все по периметру,
куда также входила часть большого дома, примерно 12 кв. м, торец которого и
составлял стену прохода с переулка, другая же, большая часть дома, скрывалась за деревянным забором и
принадлежала соседям.
Все имущество Анны Петровны было более, чем скромным, однако в
центре города, со своим двориком и с двумя в нем отдельными куточками: часть
дома и саманный домик. Дворик, однако, не был пуст. За самодельным сбитым
столиком сидел парень и брился, поглядывая на себя в большое настольное
зеркало. Хозяйка не заставила себя ждать, но появилась тотчас на порожке своего
домика. Обрадованная моему приходу, она пригласила меня войти, сразу объясняя
ситуацию и вводя меня в курс своих дел и даже событий. Ей было около семидесяти
лет (68), однако, она попросила называть себя или тетей Аней, или Анной
Петровной. Анна Петровна оказалась
достаточно многословной и подвижной старушкой. Лицо ее было чуть одутловатым,
достаточно морщинистым, но со следами радушия и простоты. Самым
примечательным были ее глаза. Темно
карие, удивительно добрые и умные с
разрезом, которые бывают у старых кореек, они смотрели внимательно и
располагали лучащейся из них чистотой, внимательностью и пониманием. Однако,
это лицо было русского типа, с несколько широковатыми ноздрями, так что нос
казался чуть-чуть сплюснутым и с маленькой, но заметной раздвоенностью кончика.
В голосе улавливалось что-то металлическое, твердое, однако и радушное, и умное. Она говорила много,
быстро, по делу, часто повторяя одно и то же, и как-то входила в сердце какой-то легкостью, независимостью, и человечностью. Она было
разумна, однако, и себе на уме. Но это не было против человека, но какая-то ее
суть.
- Тебе у меня плохо не будет, - вновь и вновь повторяла она, вводя
меня в свое более чем скромное жилище, состоящее из одной комнаты, которая
могла быть названа и жилой кухней. Комнатка была метров восемнадцать-дводцать и
разделялась печкой как бы на две части. Большая часть была что-то вроде залы.
Во всяком случае, здесь стоял телевизор,
шкаф, столик и кровать, упирающаяся своей спинкой в стену печи. Эта полуторная
железная кровать была великодушно предложена мне, как и одеяло, подушка,
матрас. Мне было разрешено смотреть телевизор, сколько душе угодно, и вообще
чувствовать себя, как дома.
Она сделала небольшую
экскурсию по своему хозяйству, разрешив пользоваться ее посудой, кастрюлями,
мисками, тазами. Была показана колонка на улице, туалет, за углом кухоньки,
сарай, где на столе стояли, по крайней мере,
два керогаза и еще столько же стояли запасными на старом деревянном
столике, где по всему хранились инструменты. Увидела я и дровишки, и уголь,
огороженный сбитыми досками, как и
старую ветошь, с которой никогда не расстаются в частных домах.
Были показаны и гладиолусы, вечная гордость Анны Петровны,
маленький зеленый мирок, который она благоволила и оберегала, как и радовалась
каждому новому бутончику, как и щедро срезала и раздавала тем, кто попросит или просто кинет
вожделенный взгляд. Таких зеленых палисадников у нее было два, и здесь она потихоньку копошилась, строго
настрого запрещая выливать сюда помои или воду, после ополаскивания белья. Мне
были показаны и летняя кухонька, и рукомойник и была просьба не стукать
калиткой или железным запором, потому, как другая соседка ругается. И вертелось
у меня на языке, что не очень подходит мне все это, но возразить – не
поворачивался язык. За деньги тетя Аня сказала просто:
- Плати по пятнадцать рублей в месяц. Мне к пенсии хватит. А
если будешь мне помогать, то и десятки хватит. -
Однако, я сказала, что помогать я и так буду, что не трудно помыть полы или
принести с колонки воду, но платить буду, если перееду к ней, положенные
пятнадцать. На том и порешили.
По поводу паренька, которого она называла Сашей, она готова была
говорить без умолку, но уши мои уже не воспринимали ничего, однако в них все же
успело войти стараниями Анны Петровны, что это ее квартирант, что живет он
отдельно в части дома, дверь в которую
была приоткрыта, что живет с девушкой не расписано, что ждет она ребенка и к
осени ожидается свадьба, и далее
следовали долгие их определения, но только тогда, когда он это не мог слышать.
В итоге мы договорились не откладывать дело в долгий ящик и уже
завтра к ней переехать. Однако, что-то ее ввела в сомнение, и она потребовала адрес той женщины, где я
пока проживала. Получив адрес, она объявила, что сама приедет за мной, не
поленится. А я поняла для себя, что теперь мне уж точно никуда не деться, ибо
втайне надеялась передумать. Уж очень все было не по-моему. Или все же
переехать… Тогда не надолго.
На следующий день, подхватив чемодан, ругая себя за то, что не
осмелилась отказать старушке, с мучившей меня совестью, однако, в час оговоренный,
видя, что никто за мной не приехал, я направлялась по другому адресу, ибо мне
почему-то не нравилось соседство с молодой семьей, неустанная болтовня Анны
Петровны и никакие условия. К тому же, никто за мной не приехал, и это как-то давало мне право поступить
по-своему. А это означало, что я направлялась по адресу, что называется не
глядя, где мне обещали прописку временную и проходную, но свою собственную
комнату с частичными удобствами. Это был далеко не центр, но хозяйка, у которой
я пока проживала, требовала определенности, и она последовала. Выйдя на Социалистическую,
я плелась со своим чемоданом уже неспешно, однако размышляя о своем, глубоко
почему-то неудовлетворенная складывающимися обстоятельствами, как вдруг передо
мной как из-под земли выросла Анна Петровна, запыхавшаяся, поясняющая что-то,
готовая подхватить мой чемодан и самой нести. Что-то тяжелое, почти гнетущее,
свалилось с меня, как с плеч. Бог, имея на меня Свои Планы, никак не дал
улизнуть мне и, более того, заставил посмотреть на ситуацию почти трогательно
и обнадеживающе.
Всю дорогу Анна Петровна говорила об Александре. Имя Саша
произносилось ею так, как если бы это был ее сын. Она говорила и говорила, и говорила… и куда было деться от этого нежданного
откровения, от этого излияния чувств и нервов старой женщины, рассказывающей
мне искренне и заинтересованно о событиях в чужой жизни, как если бы я была их
участником или имела к ним хоть какое-то
отношение.
Ничто в жизни не бывает просто так. Все имеет смысл, порою
сокрытый от человека. Но порою… если бы только человек мог знать, с кем и чем
организовала встречу ему судьба…. Вот и
я к этим событиям отношение имела…
Долго и дорогами непростыми вела меня судьба, Сам Бог в этот
дом, скрупулезно рассчитав день и час, когда я оказалась у этой калитки, делая
это настойчиво, заполняя все отрезки и временные промежутки событиями, которые
служили однозначными указателями именно в эту сторону, не давая мне ошибиться
или отклониться ни на миллиметр, ни на секунду, подводя в свой судьбе к
событиям удивительным и в земном мире неизвестным, хотя они происходят с
каждым.
Так встреча состоялась потрясающая, еще более знаменательная и
удивительная, чем все другие события в жизни людей, ибо так не бывает, это
невозможно, непостижимо… Можно ли поверить, что в свой дом вела меня, повинуясь
своему сердцу и не зная того, имея, однако, свои земные причины моя собственная
дочь из позапрошлой моей жизни, но из этой ее жизни. Можно ли поверить, что она
вела меня на встречу с человеком, который в позапрошлой жизни был ее отцом, а
моим мужем?
На ее маленькой территории Бог собрал нас троих, не полную, но
все же семью не из этой жизни, из нашего
обоюдного прошлого… Никто из нас троих об этом не знал, не мог знать никак. Но
это было приоткрыто мне, когда я заговорила с Богом и многие вещи стали в моем
понимании состыковываться, становиться на свое место, увязываться события дня
сегодняшнего и понятны стали поведения и характер тех, кого я встретила и кого
еще предстояло встретить. Это было всего лишь маленькая толика, приоткрытая мне
Богом из моих земных связей и скитаний в
разных телах.
На сколько же они, эти связи, обширны и всеохватывающи для
каждого! Но как и не легко их знать, в
них разобраться и жить, от них абстрагируясь, не завися, не учитывая их, ибо и
это мешает естественности отношений и тому, чему еще должно быть. А потому
сокрыто для всех в своей точности, но позволительно допущение, понимание, что
все связи имеют смысл, ничто в материальном мире не случайно, а потому
стараться по возможности относиться к миру и его обитателям крайне осторожно, с
большим чувством ответственности за свои дела и поступки, ибо каждый достоин
любви не меньшей, чем вы отдаете теперь своему возлюбленному или ребенку или
родителям, ибо каждый, кого подвел к вам Бог, мог быть им в прошлом... или
будет им в будущем…
Но все по порядку. За столиком сидел и брился в первый раз,
когда я только пришла, никто иной, как мой супруг из прошлого, и я была из
прошлого, успевшие оба поменять свои тела через смерть и рождение и ни один раз,
и наша дочь из нашего с Сашей обоюдного прошлого, хозяйка в своем домике, уже
старая, долгую жизнь прожившая женщина. Кто бы знал – она, эта старая, одинокая
теперь, больная, измученная жизнью женщина, всю жизнь не знающая тепла семейного
очага, батрачащая на чужих людей, выросшая в детском доме, потерявшая мать,
отца, сестру, ребенка… - наша дочь, наша кровинка с Сашей, наша боль... мы успели в ее жизни умереть и снова родиться,
и снова умереть, и снова родиться и почти юные пришли к ней по возрасту не ее
