33.МОЯ ЖИЗНЬ. ЧАСТЬ 16(1). ОТЪЕЗД. РОСТОВ-НА-ДОНУ. УНИВЕРСИТЕТ.

33.МОЯ ЖИЗНЬ. ЧАСТЬ 16(1). ОТЪЕЗД.
РОСТОВ-НА-ДОНУ. УНИВЕРСИТЕТ.

 

С надеждой, болью, радостными и тяжелыми предчувствиями,
наконец-то благословенная Богом, легкая, окрыленная, вырвавшаяся в начало
нового своего пути, готовая вновь штурмовать любые события и биться о свою
долгую цель, я уезжала из Сочи, прекрасного, но почему-то немного чуждого для
меня городка, ибо он достаточно расслаблял, 
в нем было маятно, как, впрочем,  и везде, где я не могла приблизиться к своей
цели, да и на всю жизнь запомнившимся мне 
тем неприятным событием, о котором я ранее писала, вошедшим в меня
потрясением, тяжестью и почти опустошенностью от человеческой порою
низменности, реально имеющей место в этом мире, тем более, что исходила от отца.


 

Но я уезжала, лелея в себе надежду, по сути, уже в который раз.
Ростов-на-Дону… Только ступив на эту землю, я почувствовала, что он не
возражает моему приезду, встречая меня буднично, но и не отмахиваясь от меня.
Долго битая жизнью, успевшая настораживаться и пытать свое внутреннее чувство,
ну, что же здесь… я почувствовала открытую передо мной дорогу, как бы и ничего
не обещающую, но и не гонящую прочь ни через людей, ни через новшество нового,
не изведанного еще мира. И вот уже эта дорога, распростершаяся у ног моих прямо
чуть ли ни с перрона, повезла меня на скромном троллейбусе по улице Энгельса,
вверх, показывая мне заодно сердце Ростова-на-Дону, сам центр, давая чувство
новизны, почтения, и маленькую просьбу, для меня существенную, не отказывать
мне, принять меня в свой мир.

 

С дрожью, все с той же надеждой, с  болью я открыла массивную дверь университета
и чуть ли не задохнулась от благости, от музыки атмосферы науки. С трепетом я
поднялась на четвертый этаж, ожидая все, что угодно. Но мне было сказано, что
мой факультет расположен на улице Горького, было сказано весьма доброжелательно,
и скоро я уже была там, на втором этаже, в деканате мехмата. Это был 1976 год.

 

 

Декан факультета был на месте и мой вопрос не был сложен. Меня
брали на факультет, на второй курс мехмата, на заочное отделение; было также
сказано, какие документы следует представить помимо академической справки и
было замечено, что кое-что придется досдать, поскольку по некоторым предметам
количество часов рознилось, а также было добавлено, что это последний поток
заочного отделения на мехмат, что далее останется только вечернее и очное
отделение. Промедли я год, и вопрос бы стоял только о моем поступлении на
вечернее отделение, а значит,  надо было
бы жить в Ростове-на-Дону и здесь же работать. Но к этому я еще не была готова.
Хотя, конечно, заочное отделение мехмата имело свои трудности, о чем я еще не
подозревала.

 

 

И все же. Вопрос очень скоро был решен, ибо я к назначенному
сроку привезла  справку с места работы, с
места жительства, комсомольскую и производственную характеристики. Мне была
выписана зачетная книжка, студенческий,  и так сердце мое умиротворилось. Мне были
выданы в библиотеке необходимые учебники,  и я начинала приподнимать голову, ибо у меня
появился хоть маленький, но статус,  и я
им прикрывалась от назойливых вопросов, показывая и некоторым из одноклассников
свою драгоценность и желая всем сердцем войти в процесс учебы, дабы более не
быть выбитым из колеи и теперь уже смотрела на свою комнату, как самое лучшее
место, где можно работать и работать.

 

Лишь память время от времени омрачала мою радость, ибо никогда
не было известно, что ожидать от отца с его устойчивой неприязнью, которую
непонятно из каких глубинных источников в себе он черпал, порою просто люто
ненавидя меня, видимо видя во мне корень зла, удерживающего его в Кировабаде,
ибо все также сводилось и к деньгам, которые почему-то он считал невозможно
никак насобирать, пока я буду жить с ними со своими проблемами и с этой
нескончаемой ситуацией вечной студентки, но и отпускать меня в другой город
опять он не решался и теперь как бы смотрел на все со стороны, не впадая  более по 
поводу меня в эйфорию, но с унынием, теперь все более  и более погружаясь в свои труды, направленные
на переустройство мира и отсылая свои бесчисленные проекты в министерство по
градостроению и получая ответы и вновь, трудясь не покладая рук своих, находя в
том и утешение, и надежды,  и мир в себе,
хотя и весьма относительные.

 

 

По маминым дружеским связям я уже была устроена счетоводом  в бухгалтерию на место ушедшей в декретный
отпуск сотрудницы, на зарплату в шестьдесят пять рублей, что считалось великой
удачей, не утомлялась в большой степени и могла в достаточной степени
заниматься, ибо скоро начали поступать из университета задания. Овладев
счетами, поняв суть работы, которая заключалась в том, чтобы начислять плату за
коммунальные услуги, я погрузилась в труд, требующий большого внимания,
сосредоточенности и небольших мыслительных процедур, дабы в конце месяца все
сводилось и у меня и у всех счетоводов вместе; 
я  постепенно начинала входить в
маленький коллектив, состоящий всего-то из шести человек. Бухгалтерия была
расположена в жилом доме на первом этаже в минутах десяти ходьбы от дома. Под
бухгалтерию была приспособлена двухкомнатная квартира, где в одной комнате
сидели четыре счетовода, а во второй – наше начальство из двух человек. У меня,
как и у каждого был свой стол, на нем счеты и пять или шесть папок в
соответствии с обслуживаемыми мной лично домами. В начале месяца надо было
разнести для каждой квартиры в соответствующей книге все ее платежи с учетом
долгов, льгот,  и так по всем домам,
подвести общий итог по каждой страничке, по всей книге. Далее следовало в
течение месяца разносить суммы поступающих квитанций по оплате и тоже  к определенному числу подводить общий итог
оплаты за дом и за все дома, за которые я была ответственна, и к концу месяца
должен был быть общий итог по всем моим домам о начислениях, плате,
задолженности. Также в течение месяца необходимо было извещать задолжников,
подавать на них в суд, разбираться с вопросами утерь квитанций и организовывать
их поиск своими средствами, а также вести разъяснительную работу с людьми по
выявлению ошибок, нарушений, объясняя природу задолженностей и помогая советами
по частичному погашению.

 

На самом деле, работа была интересная, живая, немного
увлекательная, поскольку считать и подводить балансы было интересно, как и
общаться с людьми. Наш маленький коллектив неизменно дополняла уборщица,
домуправ и электрики, которые были более приходящие, но считались своими, и без
них не обходилось ни одно застолье, которые здесь бывали частенько, по поводам
простым, типа календарных праздников и дней рождений. По правую сторону от меня
сидела Саадат, азербайджанская девушка 
моего возраста. Никогда ее не забуду. Удивительно легкий, умный,
приветливый человек, как и доброжелательный, сердечный. Ее просто присутствие,
ее спокойная речь, искренность, умение делиться своими переживаниями
ненавязчиво, трогательно создавали для меня то, что было комфортно. С ней было
легко молчать, приятно говорить, просто слушать. Она не была замужем и с
вниманием, каким-то особым прилежанием, всматривалась в свою судьбу и события в
ней, ожидая свою любовь, своего избранника, иногда печалясь, иногда недоумевая,
вопрошая других,  и в этом своем
предчувствии, в этом направлении своего бытия была хрупкой, так, что хотелось
ее утешить и пообещать очень многое, ибо она была добра и обаятельна, и
хотелось ей счастья, и желалось ей счастья, и любило ее сердце в ее устремлении
к семье, к  детям. По левую сторону от
меня сидела также азербайджанская девушка лет восемнадцати, студентка,
достаточно улыбчивая и простая в обращении, однако, русский язык знала плохо,
поэтому с ней общаться приходилось значительно реже и по самым простым
вопросам. Главным счетоводом была Нина, женщина двадцати четырех лет,
белокурая, разумная, уже семейная, держащаяся всегда с достоинством, страстно
любящая своего пятилетнего сынишку и ведущая разговоры в основном о нем. Жила
она в военном городке с мужем, с которым кочевала по многим городам и никогда
не знала, куда его переведут дальше.

 

Отношения между мной и другими были нормальными и оставались бы
такими, если бы ни мой отец. Атмосфера неприязни ко мне дома иногда выливалась
по самым непредвиденным причинам в скандалы, драки,  избиения меня и мамы. Было и так, что он
врывался в мою комнату с гневными глазами и сметал в миг все мои учебники на
пол, чуть ли ни топтал их, крича, что ничего, ничего из меня не выйдет, что
ничего я не закончу, что все это блажь, кидался на меня с кулаками, с ремнем,
бил ногами и уходил, разъяренный, не смотря ни на какие просьбы  мои и увещевания мамы, в состоянии грубого
отчаянья и безвыходности, никогда не прося меня о прощении за свои выходки,
чуждаясь меня после, не приглашая к столу, когда ел, так что без мамы мы ели
порознь,  и часто я уходила на работу вся
заплаканная, в страданиях и боли, осунувшаяся, не желающая поднять иной раз
глаза на людей, не поддерживающая разговоры, ссылающаяся на головную боль то и
дело, неуравновешенная в плане того, что иногда была нормальной, а иногда
полностью ушедшей в себя, угрюмой, неулыбчивой.

 

Саадат на это не обращала внимания или старалась не замечать,
всегда была доброжелательна, отзывчива, легка и понятлива. Нина же увидела в
этом  мою ущербность и возвысилась надо
мной и словами и взглядом, недоумевая вслух, как можно с таким характером быть
студенткой университета, ибо все мое поведение списывала на глупость,
бестактность и неумение нормально общаться с людьми. Повторялась давно забытая
картинка  моего общения с
одноклассниками. Теперь я начинала понимать более четко, в чем была для меня
зарыта в плане других собака. Угнетенная постоянно отцом с детства, я уходила в
себя, лишая себя радости общения с другими, я отмалчивалась, ибо не просто быть
жизнерадостной, если только что тебя били или оскорбляли, или унижали. А тем
более, если это делается систематически. Невозможно играть роль, невозможно
улыбаться, невозможно решать общественные вопросы, если внутри камень
несоизмеримый с возрастом, потребностями, молодостью… Все на этой работе
всплывало.

 

Да и сама Нина, нелюбившая меня, глотнула эту пилюлю житейского
потрясения и изменялась сама. Однажды она пришла на работу вся заплаканная.
Блондинка, красивая, стройная, она была предметом вожделенных взглядов
многих  азербайджанских мужчин. В один из
дней  в этой связи ее муж был серьезно
порезан ножом. Пока он лежал в больнице, пока шла борьба за его жизнь, она
ходила сумрачна, ибо боль, какую бы она не имела причину, имеет свойство болеть
и делает это тяжело, изматывая, отбирая веселый голос, нормальное общение,
непринужденность. Через некоторое время, когда муж уже пошел на поправку и она
стала входить в русло, повеселела, выровнялась, она узнала, что у ее сына порок
сердца. И вновь впала в депрессию невыразимой силы, плача и дома, и на работе,
теряя себя от горя и боли…  Но это была
ее судьба. Может быть,  здесь она дала
себе ответ на вопрос,