безукоризненными манерами и прекрасно и четко танцевал любой танец.
Ростом чуть выше среднего, с чуть рыжеватой бородкой, с голубыми глазами, с
достаточно приветливым, но иногда с чуть строговатым лицом; он внушал уважение
безоговорочное, почти безотказное, ибо всем своим видом и манерами и
претендовал на него. Он всегда выбирал себе самую как бы достойную девушку,
непременно красивую и изящно одетую, предпочитая на ней длинные бальные платья
или юбки и танцевал с ней одной весь вечер, не отпуская от себя, галантно водя
ее, как бы и заботясь о своем виде при ней, однако, был большим мастером и мог
увлечь и так управлять ею, что они сливались на вечер в одно целое, навивающее
собою красоту и грусть, грациозность и подчиненность, неподражаемый ни для кого
образец истинного движения, что слежение за этой рожденной им парой становилось
непрерывным для многих наслаждением. От нее не требовалось ничего, но вручить
себя его руке и дыханию, его воле и уверенности. Даже не умея танцевать, любая
девушка в его руках была неотразима и принимала этот танец, как великую
награду, которая вряд ли еще когда-нибудь повторится, ибо с одной два вечера,
сколь угодно удаленных друг от друга, он никогда не танцевал, ибо это был его
принцип, и никто не увлекал его так, чтобы наконец задуматься о постоянной
партнерше. Он мог танцевать с самой неповоротливой, с самой скованной, с самой
не претендующей на танец, делая ее заложницей всего вечера и заставляя
влюбиться в себя какой-то внутренней напористостью и силой. Самая красивая пара
необходимо должна была быть признана всеми, всеми понимаема. Водя свою
избранницу, Николай протаптывал тот островок в самой середине зала, щедро освещенный
прожекторами, за который не смела шагнуть никакая другая пара, и все уже
танцевали от них на расстоянии полутораметрового радиуса, что было как в
порядке вещей, и никто уже не
претендовал на эту занятую территорию, но отдавали паре дань, как закон. Своим
предложением танцевать он мог польстить любой, и сколько бы я ни видела его, не
помнится, чтобы он познал отказ или хоть малое колебание.
На этот раз по новогоднему украшенный зал был слабо освещен
мигающими разноцветными огоньками, без елки, зал был уже переполнен, из
динамиков неслась нужная музыка, красивейшие девушки уже, затаив дыхание, ожидали
избраний, и я легко затерялась между
ними, и узнавая и не узнавая иных и чувствуя себя здесь уютно и почти
беспристрастно. Я никогда не простаивала долго. На всякий случай брала с собой
пилочку для ногтей, чтобы, коротая время, быть еще более беспристрастной и не
шарить глазами по ребятам, как бы вымаливая у них внимания. Нафиса за это
называла меня неуважительной к другим, считала, что я всех смеряю взглядом и
выбираю. Так оно в какой-то мере и было. И очень часто протискивались именно ко
мне и уводили на танец, если я давала согласие.
Я еще не успела как-то определиться со своим местом, как вдруг
увидела, что в сторону, где я стояла, направился Николай. Отведя от него не
заинтересованный в нем взгляд, ибо не очень-то любила его самоизбранность и
самонадеянность, я вдруг была поставлена перед фактом, что он стоит именно
передо мной и именно меня избирал на танец. Я никогда не благоволила к людям
его типа. Мне не нравилось его постоянное непостоянство, его перебор
девчонками, протанцевав с которыми, с каждой из которых весь вечер, он на
следующий день уже не помнил, как и кого зовут, устремляясь по пути своих почти
детских завоеваний, не имеющих смысл и тешащих его неугомонные амбиции.
Пополнять эти списки собой я отнюдь не желала и не считала для
себя за честь с ним общаться или танцевать, поскольку у меня были свои изначальные мерки, где малейший
отход тотчас рождал во мне непременное устранение, почти без слов или
объяснений. Мне себя тоже следовало доказывать. Мне еще было понятно свое
постоянство на танцах, ибо я была ведома
не только молодостью и любопытством, не только естественным в моем
возрасте желанием нравиться, но я так уходила и от своих страданий, это было
место, где мысль, совесть, внутренние переживания переставали меня хоть на
время бить, давали передышку и силы для новых осмыслений и утверждений в себе.
Быть выбранной Николаем на весь вечер или часть его лишало меня
удовольствия от чувства свободы и азарта, который непременно также имеет место,
когда на тебя то с одной, то с другой стороны устремляются глаза и вот уже
стоят перед тобой двое и только выбирай… на танец, на вечер…
Также быть в центре всеобщего внимания я просто не любила и
когда приходилось, маялась и уговаривала себя потерпеть, ибо и это пройдет. Но
Николай решил осчастливить именно меня,
и, галантно поклонившись, он протянул
мне руку. Не желая сильно обличать себя, я все же заметила ему, что танцую
плохо. И он понял, почему я так сказала, и вновь поклонился, что означало, что
он готов был продолжить эту церемонию приглашения, ибо мои доводы не
существенны и ровно никакого значения для него не имеют. Так, держа меня за
руку, как свою избранницу с непроницаемым лицом короля танцев он увел меня
прямо в центр уже танцующих и принял позу, как и придал ее мне одним волевым и
легким точным движением. С ним действительно было танцевать легко и надежно.
Движения его были столь чутки, что невозможно было ошибиться, оступиться,
последовать не в такт, не ответить на движение движением. Скользя в танце, он
на ходу как-то менял наше положение. То моя рука лежала на его ладони, а другой
он едва касался моей талии, то обе руки его одним движением определили мои руки
на его плечи, и уже обеими руками он
удерживал мою фигуру, привлекая меня к себе, так что расстояние между нашими
телами сокращалось, а движение рук его становилось волевым и требовательным.
Танец становился интимным, его дыхание
становилось учащенным и обдавало лицо мое, как горячим ветром, он сливался с
моим дыханием хорошо угадываемым неожиданным желанием, но не приводя меня в
трепет, но в недоумение. Чувство
интимного волнения мне еще не было знакомо, но хорошо понималось в
другом и тихонько с внутренним интересом за этим фактом следило и понимало его
наличие, как свою силу и тоже
достоинство.
Он держал меня тверже, вел, но уже вел не по привычному кругу,
ни в его пределах, но уводил из него, все сильнее опаляя меня дыханием, увлекая
туда, где был густой полумрак, куда уже
не долетали постоянные вспышки фотоаппаратов, где было достаточно темно и
необозримо. Я почувствовала, что он уже не привлекает, но настойчиво тянет
меня, мое тело к себе так, что я уже чуть ли ни локтями упираюсь в его грудь,
этим сопротивляясь и отталкивая его фигуру, томящуюся в страсти и гнущую меня
так, чтобы позволила своим телом слиться с телом его.
В какой-то момент так сблизиться ему удавалось, и я начинала
осознавать, что он уже упирается в меня своим членом и уже ловит мои губы, едва
шепча какие-то пустые и невнятные слова. Его руки уже колыхали мое тело, а
танец и полумрок это скрывали, а лицо из беспристрастного превратилось в почти
в наглое и требовательное. Но с отводящим в сторону взглядом… дальше так
продолжаться не могло. Это было неожиданно, почти оскорбительно, ново и никак
не желаемо.
Я с силой оттолкнула его и у всех на глазах оставила его одного,
этим поступком чуть ли не опозорив, но и отрезвив. И ушла на свое место,
почему-то внутри себя торжествуя победу и нисколько не сомневаясь в своей
правоте.
Такого фиаско, мне кажется, в подобной ситуации он не испытывал
никогда, ибо никогда не покидал свое место, свой круг и свое в нем положение. В
это время на танцы спустилась Нафиса. Не долго думая, я рассказала ей об
инциденте и тотчас получила, как всегда, ее
великолепную поддержку, за что и ценила ее и любила.
Нафиса в моей жизни была единственным человеком, с кем я могла делиться самым
сокровенным, которой доверяла и которая никогда не пользовалась этим против
меня. Однако у Николая, видимо не привыкшему к такому повороту дел, не
ожидавшего такой отказ, возник свой план. На следующий танец он, как ни в чем
ни бывало, снова твердо направился в мою сторону. Вся эта молчаливая история
требовала развязки, а потому немало любопытных глаз уже сопровождали событие,
давая дорогу тому, кто, видимо, еще не все сказал. План был примитивно прост и
считывался сразу, до его претворения.
Подойдя ко мне почти вплотную, он вдруг резко повернулся к
Нафисе, которая отнюдь не была в его вкусе, ибо была одета просто и была далеко
не красавица, и учтиво, с как можно более прилежным и заласкивающим голосом
пригласил ее на танец, видимо желая насладиться моим разочарованием одумавшейся
девицы, посмевшей о себе возомнить.
Но ни тут-то было. Нафиса, обладая достаточным умом, понимая
причину, не пожелала быть плетью и принимать столь сомнительное к себе
расположение, проявила в этой связи солидарность со мной и отказала ему, не глядя. Более на танцах в эту новогоднюю
ночь мы его не видели. Нафиса засобиралась отдыхать, а мои приключения еще не
закончились.
Я до сих пор подозреваю, что
здесь сыграл свою роль новогодний Сашин сюрприз, о котором уже говорила.
Вскоре ко мне подошел парень из соседнего общежития, и мы с ним протанцевали и
проговорили чуть ли ни до утра, что для меня было не сложно, поскольку говорил
в основном он. Был он спокоен нравом, не пытался уединяться со мной или как-то
тискать, а потому не вызывал во мне никаких особых чувств, разве что хотелось
как-то скоротать эту ночь, да и забыть ее. Но…
Его звали Дмитрием. Невысокого роста, очень симпатичный, с
черными вороными волосами, с миловидным, но уже взрословатым лицом, он был
студентом пятого курса химфака, жил в соседнем
общежитии и прежде я его никогда не видела. Ему было уже около тридцати лет, и
для меня он казался в почтенном возрасте, разумным и интересным собеседником,
что называется, рыцарем на час, с которым я никак не желала и не была готова начинать какой-либо роман, ибо
мне уже знакомств и вниманий хватало
и было, по сути, ни до того, поскольку,
как только я оставалась одна, память и мысль тотчас возвращала меня к моей
действительной ситуации, где все другое было временным, хотя отделаться от него
я никак не могла, ибо оно привносилось в мою жизнь путями неотратимыми,
которые, как бы я ни желала, не могла предотвратить, но говорила себе, что
хватит, хватит лишнего и пора брать то,
что предчувствую. Но оно в руки не шло,
а то другое, чему Бог также во мне освобождал место и вручал, дабы
взрослела, умнела, понимала и извлекала.
Судьба со мной особо не нянькалась, хоть и щадила, и придавала
малость разумности, но между мной и материальным миром не ставила стену
неприкосновенности, но чему можно было быть, к тому подводила и соединяла,
пусть на время.
Когда зал уже больше, чем наполовину, опустел, когда все
разбрелись, кто куда, Дмитрий вызвался проводить меня до моей комнаты и, чтобы
удлинить время, повел меня на мой этаж по удаленной лестнице, менее многолюдной,
которой пользовались редко и
