Портняжка Йенс

одарит Йенса заветной иглой, но только добраться до его королевства совсем не просто:
— Выйдешь за городские ворота да иди по дороге, никуда не сворачивая, — посоветовала Кельге, она и сама толком не знала, как добраться до лесного королевства.
    Недолго думая, прихватив в дорожную котомку краюху хлеба с головкой лука да заткнув за ворот старую свою, видавшую виды иглу с мотком ниток, Йенс отправился в путь. Отменно суровые и иногда даже неподкупные привратные стражники по-приятельски пожелали портняжке, как можно скорее найти иглу-самошвею и, не мешкая, благополучно возвратиться восвояси из столь далёкого и опасного путешествия.


    Бедная Кьерн, бедная Кьерн, она позже всех узнала о том, что её портняжка отправился за расчудесно рукодельной иглой-самошвеей. Ах, если бы она раньше узнала, она бы точно не пустила храброго портняжку в такое далёкое и опасное путешествие, она бы призналась, она бы точно призналась ему, что любит его самой искренней и нежной любовью, на которую только способно её доброе сердце, что она уже давно ждёт, давно мечтает о минуте, когда её ненаглядный Йенс отважится подойти к ней, дотронуться до её руки и сказать: "Я люблю тебя, Кьерн!" И что уж точно, будет или нет у Йенса игла-самошвея, Кьерн, не раздумывая, ответит работящему портняжке: "И я люблю тебя, Йенс..."
    Но что делать... Кьерн узнала позже всех. Она выбежала из городских ворот, добежала до пышно цветущих край дороги столетних лип... Йенса уж и след простыл... Долго-долго стояла Кьерн, вглядываясь в дорогу. В высокой кроне раскидистых деревьев беззаботно щебетала неугомонная ватага птиц, солнце весело играло золотистым лучом в благоуханно шевелящейся листве, но Кьерн, милой Кьерн, печальны были и пенье птиц, и блистанье солнечного луча, и ровный шорох ласкаемой ветерком густой листвы. Несчастная Кьерн, горемычная Кьерн плакала о своём Йенсе... Долгие дни тянулись бесконечно однообразной чередой, но каждый вечер Кьерн приходила под знакомые липы и долго-долго смотрела на теряющуюся вдали, пустынную дорогу. Высокие полевые травы тянулись к ней, стараясь нежным, лёгким прикосновением утешить её горесть, ярко разукрашенные вечерние мотыльки затейливо кружились перед ней в невероятно забавном и милом танце, пытаясь развлечь её танцевальным своим прилежанием, птицы голосистым, стройным и ярким пением убаюкивали её одиночество — но Кьерн, бедняжка Кьерн, думала о своём Йенсе...


                                              Глава 2
          (Начало славного путешествия Йенса, знакомство его с морскими русалочками)


    Йенс же тем временем шагал по безлюдной полевой дороге. Вдоль дороги быстро сновали юркие весёлые стрижи, они будто пытались показать портняжке единственно правильный, верный и надёжный путь, маленькие коричневые ящерицы время от времени пробегали спереди Йенса, будто призывая его не останавливаться, но и дальше упрямо да неуклонно твёрдо идти вперёд, и даже маленькие муравьи некоторое время, насколько им хватало сил, старались, будто верные сотоварищи его, поспевать следом за Йенсом. Оттого-то Йенсу не было скучно да одиноко, но, напротив того, отрадно весело и радостно спокойно:
"Зачем грустить,— думал он сам в себе,— в котомке есть краюха хлеба, за воротом припасено надёжное подспорье — старая игла да моток ниток,— стоит ли о чём-либо печалиться, осталось дело за малым: найти лесного короля да испросить у него невиданно расчудеснейшую вещицу, золотую иглу-самошвею. Вперёд, вперёд — покуда несут ноги да перед тобою стелется дорога!"


    Так Йенс шёл день, два, три и наконец вышел на пустынный берег неведомого ему, прекрасно лазурного моря. Вдоль берега поднимались в самую высь белоснежные, ослепительно яркие скалы да зеленели тёмно густой полосой вековые еловые да кедровые леса. Чудное солнышко, покоясь среди лёгких перистых облачков, ласкало своим лучом это благоденствующее великолепие нерукотворного совершенства и красоты. Мягко искрилась волна. В море беззаботно плескались молоденькие русалочки. Раздавались дрожаще чарующий смех да чудесное пение. Русалочки то ныряли в таинственную глубину, лишь на мгновение мелькнув прелестно обнажённою своею спиною да мокрой, диковинной чешуёй изящно упругого рыбьего хвоста, то, резвясь, с шумом брызг и счастливого смеха неожиданно вновь показывались над морской поверхностью.
    Заметив Йенса, русалочки испугались и спрятались среди набегавших волн. Кудри их длинных волос были точь-в-точь морская пена — издали и не отличить. Но спустя некоторое время, освоившись и привыкнув к незнакомцу на берегу, русалочки, влекомые любопытством, начали одна за другой, вначале боязливо и несмело, показываться среди колеблемой морской глади.


    Йенс вежливо поздоровался и спросил милых русалочек, не знают ли они, как добраться до лесного королевства? Русалочкам, дочерям морского владыки, конечно же, был знаком их взбалмошно своенравный дальний родственник — обросший омелой да повиликой, скопидомно зажиточный и не любящий шумную возню развлечений могучий лесной король; были знакомы его замшело неотёсанные, грубые и заносчиво самодовольные сыновья-пни; а также их сёстры — безвкусно простоватые, любящие всё исключительно зелёное да изумрудное (будто и не бывало иных цветов, к примеру, голубого да лазурного) лесные девы. Иное дело русалочки — милые красавицы воспитывались в утончённейшей роскоши да богатстве подводного царства. Их прозорливый отец, не скупясь, заботился о воспитании дочерей, и оттого всё изощрённое великолепие морских глубин, вся диковинка и невидаль, всё самое дорогое и примечательно ценное — всё-всё сносилось заботливо кропотливой прислугой (расторопными крабиками) в подводные чертоги кораллового дворца, чтобы радовать и приучать к возвышенному совершенству очи юных его обитательниц.
    Почтенно старая каракатица была в няньках у егозливо непоседливых красавиц. Она была очень стара и слезливо забывчива, и к тому же весьма, весьма и весьма, сведуща в искусствах — величайшее множество богатых торговых судов, изящных яхт и целых купеческих флотилий затонуло за её долгий, дремуче бесконечнейший морской век. Сколько-то изумительных по красоте картин и гобеленов, утончённейше изваянных статуй, крохотных мраморных статуэток и милейше позолоченных истуканчиков, сколько-то хитроумнейше изукрашенных рундуков, кованых сундучков и деликатно инкрустированных шкатулочек ей довелось увидеть и потрогать своими гибко осторожнейшими щупальцами. Сколько-то невиданно меблированных кабинетов, сколько-то тихо уединённых кают, сколько-то глухих уголков тех же судов, яхт и купеческих флотилий ей удалось осмотреть. Со сколькими величайше острословнейшими мужами, со сколькими мыслительно одарённейшими, неподражаемо одарённейшими умами современности ей довелось повстречаться лично. Сколько глубоких, прекрасных мыслей, нравоучительно красноречивейших цитат и безупречно рассудительнейших поучений она почерпнула и даже удосужилась записать себе на память (благо у каракатицы на всякий случай при себе всегда водились отменного качества иссиня-чёрные чернила). Жаль лишь одного, что к моменту встречи с любознательной каракатицей исключительно все они, философы и поэты, художники и музыканты, провидцы да мессии,— все-все они были малоподвижно скучны и многозначительно задумчивы. Задумчивы даже до того, что не удосужились вымолвить ни слова в присутствии оробелой своей почитательницы, и каракатице приходилось догадываться до их мыслей, цитат и прекрасно нравоучительнейших поучений (очевидно, что эдакое количество морской водицы вдруг — производило на их немеркнущие умы глубокое, потрясающе задушевное, да и вообще неизгладимейшее впечатление). Нужно ли объяснять, что русалочки, под присмотром такой сведущей няньки, получили наилучшее образование из сколь только возможного.


    Итак, русалочки охотно рассказали Йенсу, что лесной король живёт далеко за морем, и что они с готовностью переправили бы столь знаменитого и мастеровитого портняжку на другое побережье, но, увы, не могут того совершить по одной, но тем не менее бесспорно значимой причине: русалочки были наги, а воспитание, полученное ими в просторно коралловом дворце их отца, вовсе не позволяет показываться без наряда пред пусть даже искуснейше умелым портняжкой из неведомо далёкого сказочного королевства. Впрочем, надо бы признаться, что отважный портняжка очень понравился нашим русалочкам и им вовсе не хотелось расставаться с ним столь скоропостижно быстро. Оттого русалочки сказали Йенсу, что всё ещё можно поправить, что необходимо лишь пошить им какое-нибудь одеяние, что кожа у русалочек по-особенному изысканно нежна да чувствительно ранима и поэтому для пошива вовсе не подойдут ни бархат, ни шелка, ни атлас, ни парча,— но только пена, морская пена (легче, чем пух, нежнее, чем мягкое прикосновение морской травы), но только морская пена не будет ранить и опекать, жечь и давить несчастно беззащитное тело русалочки.


    Делать нечего, наш портняжка приступил к работе, благо старая его игла была при нём, а к ногам прибрежная волна то и дело выносила лёгкую как лебяжий пух и удивительно нежную, как воздушный поцелуй, морскую пену. Немало пришлось Йенсу усидчиво покорпеть над незнакомо деликатнейшим материалом, но и одеяние для русалочек получилось на славу. Изысканно вычурнейшие кружева да ажурное узорочье гипюра самых дорогих, к примеру даже положим, королевских нарядов невозможно было бы и близко приравнять к замысловатому богатству пенного убранства. Волшебное изящество воздушных переливов, чистота и нега, красота и совершенство,— всё это до невероятия понравилось восхищённым русалочкам. Они тут же приоделись да предложили Йенсу зайти в воду. Затем, подхватив умелого портняжку, русалочки поплыли с ним через всё море.
    Путешествие было долгим, но не скучным. Русалочки, сладко волнуя сердце, жалобно пели призывно заветные русалочьи песни да рассказывали затейливо чудеснейшие, полонящие разум и душу сказки. О подводном королевстве, о затонувших кораблях, о несметных богатствах кораллового дворца, о рыбках-хохотуньях, о рифах и лагунах, о безднах и водоворотах, о таинственных морских колодцах, в которых водятся безобразные водяные ведьмы, о дельфинах, которых, опоив дурным зельем, эти ведьмы заставляют служить себе, о пещере в отдалённом уголку королевства, в которой живёт ужасное, пожирающее несчастных русалочек, морское чудовище — надменно безумный родовым своим проклятием, безжалостный и жестокий трёхголовый змей, о перламутровых раковинах с отборно блестящими розовыми жемчужинами внутри, которые охраняют огромные древние черепахи, о каретах, изготовленных из панцирей этих черепах, о морских коньках, дружной гурьбою запряжённых в эти тяжёлые и неповоротливые кареты, о счастье и воле, о роскоши и богатстве, о блаженстве и тишине, о вечности и покое и о многом, многом другом,— теперь уже и не упомнишь, о чём только не шептали русалочки на ухо истомлённо разомлевшему Йенсу во время этого долгого и приятного путешествия.