— Именно это я и хотел от вас услышать, досточтимый Сократ, — сообщил я и продолжил. – Но теперь получается, что назвав обидчика ослом, вы сами поступили несправедливо. Во-первых, получив от него побои, вы обязаны были привлечь его к суду. Этого требует закон. Неисполнение требований закона ничтожит его, расшатывает устои общества, ведет к ужесточению наказаний. Во-вторых, вы поступили заведомо несправедливо, публично унизив человека, когда назвали его ослом. Ведь ваше воздаяние злодею несправедливо уже априори, ибо по закону вы не имеете права устраивать самосуд и наказывать человека по собственному разумению. То есть, вы прямо нарушили закон, и потому сами заслуживаете наказания. А в третьих, отказавшись искать защиты своей чести и достоинства у закона, вы тем показали, что не верите в справедливость ваших законов и через то подаете другим гражданам пример произвольного отношения к нему. Ну, а поскольку вы сами признали, что умышленное преступление достойного человека заслуживает большего осуждения, чем преступление невежды, то в отличии от того «осла», вы, как человек наиболее достойный и даже выдающийся, за ваше преступление перед законом должны бы понести наиболее суровое наказание. И очевидно, вам остается только надеяться на справедливость истины, гласящей, будто на всякого мудреца довольно простоты. То есть, той самой простоты, которая в нашем случае является смягчающим вину обстоятельством.
После этого я обвел взглядом присутствующих и с удовольствием отметил их уныние, очевидно вызванное неуверенностью в победе Сократа. Между тем, было похоже, что Сократ и впрямь затрудняется с ответом, и потому внимательно разглядывал меня, напоминая опытного всадника перед норовистой лошадью.
— Прежде чем возразить тебе, милейший незнакомец, — наконец, сказал он с мягкой улыбкой. – Неплохо бы выяснить, с кем я имею дело. Ведь согласись, если в состязании борцов, один из них знает слабые и сильные стороны другого, а тот, другой, ничего не знает о первом, то это может решить исход поединка в пользу более сведущего борца, как бы не был силен несведущий, поскольку не знает, как начать поединок и к чему быть готовым. Ты же, как я понял, многое знаешь обо мне из неизвестных мне источников, а я пребываю в полном неведении относительно твоей личности, и потому быть может, делаю такие нелепые приемы, которые против тебя заведомо бессильны.
- Ну, что ж, – ответил я. – Это справедливо. Но тогда я должен знать, какие сведения вас интересуют, из тех, что были бы вам полезны? Ведь я, чтобы быть перед вами частным, мог бы, например, сообщить вам свой возраст, благодаря которому знаю то, чего вы не можете знать.
— И каков же это возраст, который позволяет тебе столько знать? – подавляя невольную усмешку, полюбопытствовал Сократ. – Вероятно, это очень древний возраст. Поэтому, пожалуйста, скажи правду, какой бы удивительной она не оказалась.
— А правда такова, что я старше вас примерно на две с половиной тысячи лет, — сказал я, и поглядев на публику, убедился, что мне поверил далеко не каждый.
— Думаю, если это правда, то не вся, — рассудил Сократ с видом игрока, разгадавшего блеф.
— Да, не вся, — признался я. – А вся состоит в том, что я вдобавок еще и моложе вас на две с половиной тысячи лет.
Со стороны зевак послышались смешки. Но Сократ остался невозмутим.
— Да, действительно, — произнес он. – Эти сведения вряд ли мне помогут в нашем споре. Тогда скажи хотя бы, откуда ты, и как тебя звать. Думаю, излишне призывать тебя говорить правду.
— Я оттуда, куда нужно идти в сторону Скифии примерно две с половиной тысячи лет, — сообщил я очередную правду. — А звать меня вы можете Моголь. По крайней мере, под таким именем я пишу шуточные стихи в Интернет.
— Что ж, Моголь так Моголь. Уже кое-что, — озадачено почесал в бороде Сократ. — Впрочем, мне, наверное, больше пригодилось бы знать, у кого, ты, уважаемый Моголь, брал уроки мудрости. Ведь согласись, если бы твоим учителем был, например, софист Протагор, то я без труда разгадал бы твои ответы на мои вопросы в русле нашего спора о справедливости. Например, когда бы я спросил:
«Скажи мне, Моголь, следует ли требовать от человека, чтобы он подал в суд на самого себя за то преступление, которое еще не совершил?»
Ты бы ответил: «Конечно, нет, Сократ. Но к чему этот странный вопрос?»
«А вот к чему, — пояснил бы я. – Дело в том, что если мы, действительно, расцениваем закон, как выражение справедливости и считаем себя обязанным неукоснительно исполнять его, то мы должны подчиняться ему не смотря ни на что. Но ведь я, по ходу беседы с тем человеком, избившим меня, постепенно убеждался, что он тупой, как осел. И всякий раз с помощью вопросов я давал ему это понять. Так вот, если быть справедливым и действовать по закону, то я должен был прервать наш диалог и отправиться в суд, где обязан был рассказать, как я с помощью вопросов, словно колдун, пользующийся специальными заклинаниями, пытался превратить человека в осла. Однако я не мог тотчас обратиться в суд, поскольку не знал, убедил ли я этого человека в том, что он осел. Если же я его в этом не убедил, то преступление оказалось не совершенным. Ведь мои вопросы и его ответы могли внушить тому человеку нечто обратное. Например, что осел я. Мало того, если найти этого человека и спросить его, признает ли он себя ослом. То наверняка он ответит: «Нет». Вот и получается, милейший Моголь, что я при всем желании не мог поступить согласно букве закона.
Свидетели этого виртуозного софизма дружно зааплодировали Сократу. Но он, привыкший к подобному триумфу, спокойно продолжил:
— Другое дело, если бы ты был учеником Гераклита, благо возраст твой позволяет это допустить. Тогда бы ты знал, что все течет и изменяется, и в одну реку нельзя войти дважды. А происходит это, благодаря диалектическому единству и борьбе противоположностей». Гераклит считал, что эти истины лежат в основе всего развития в природе. А это значит, что и справедливость, выражением которой является закон, является лишь результатом борьбы мнений. Но, если меняется общество и меняются мнения, то может ли быть неизменным закон? Могут ли, например, правила управления гребным судном годиться для парусного корабля? Если бы я задал такой вопрос тебе, думаю, ты, будучи добросовестным учеником Гераклита, ответил бы: «не могут»? Но кто же тогда вправе противоречить закону? Чье мнение было бы важно учесть, для исправления закона? Быть может, стоило бы заслушать мнение невежды или преступника? Вряд ли ты бы посоветовал сделать именно так. Но тогда остается поступить противоположным образом, обратиться к мудрецу, который способен знать правду, ибо в основе справедливости лежит правда. Из этого следует, что противоречить закону позволено мудрецу, если он видит несовершенства этого закона. Между тем, как я уже сказал, меня не устраивает судебное решение о выплате мне денежного вознаграждения за побои. По-моему, справедливее было бы позволить мне публично отлупить обидчика. Во всяком случае, по отношению к ослу так обычно и поступают. Однако, зная, что суд вряд ли вынесет такой приговор, я воспользовался своим правом противоречить закону, чтобы указать на его несовершенство.
Эта новая тирада Сократа позволила ему сорвать очередные аплодисменты зрителей, восхищенных его мудростью.
— Ну, что ж, — сказал я, демонстрируя неколебимое миролюбие.– Если я правильно понял, то вас интересует, у кого я учился мудрости? Однако тут не лишне выяснить, можно ли вообще обучиться мудрости и что такое мудрость. Ведь, если припомнить вашу беседу с Феагом, а затем и с Алкивиадом, вы на многих примерах доказывали истину, изреченную Гиппократом, о том, что «многознание не научает уму». Вы также утверждали, что при отсутствии мудрости любое из благ может пойти человеку во вред. Скажем, физически сильный человек по своему неразумию может переоценить свои силы и надорваться. А богатство способно погубить глупца и в лучшем случае сделать его нищим. Поэтому мудрость вы считаете высшей добродетелью. Однако, когда зашла речь о том, как стать мудрым, вы сообщили, будто для этого нужно научиться отличать добро от зла и понимать, что есть лучшее и прекрасное. При этом вы сослались на помощь своего Демония, помогающего вам в этом деле. Вот, и ответьте мне, могу я с уверенностью сказать, что отличаю добро от зла и вижу то наилучшее, что следует называть прекрасным, дабы доказать, будто обучился мудрости без помощи личного Демония?
— Ах, Платошка, болтун! Он и об этих моих спорах растрезвонил, — с усмешкой посетовал Сократ, но ответил. – Пожалуй, этих признаков недостаточно. Ведь каждый считает, что отличает прекрасное и добро от зла, хотя на самом деле он делает это на свой лад.
— Вот именно, — подтвердил я. – Поэтому, чтобы понять обрел ли я мудрость, хорошо бы исследовать вопрос, что есть мудрость и откуда она берется в человеке?
— Мне кажется, чтобы справиться с этой задачей, нужно быть настоящим мудрецом, — ехидно заметил Сократ.
— Думаю, лучше бы нам с этой задачей справиться, — посоветовал я. – Иначе ваше право мудреца не подчиняться законам Афин ставится под сомнение.
Шевеления бровей Сократа послужили мне знаком того, что он удивлен моим намерением продолжить спор, в котором он считал себя победителем.
— Однако, с чего же мы начнем? – поинтересовался Сократ
— Для начала должен вам сообщить, — сказал я. — Что из предложенных учителей мудрости мне ближе Гераклит. Во всяком случае, там, откуда я явился, его диалектика пользуются большой популярностью. Практически все мудрецы признают ее законы. Главным же из этих законов, как вы понимаете, является закон «отрицания отрицания». Наша с вами беседа – хороший пример диалектики. Но, если истины Гераклита справедливы, то согласно закону диалектики, они должны быть оспорены. Не так ли?
— Пожалуй, — согласился Сократ, пытаясь сообразить, к чему я клоню. – То есть, если мы вдруг докажем, что Гераклит неправ, то это будет означать, что он прав? Впрочем, звучит это довольно странно.
— На самом деле ничего странного, — заверил я. – Возьмем, например, истину, будто «в одну реку нельзя войти дважды». Причиной тому является то, что вода в реке постоянно обновляется. Так?
— Так, — кивнул Сократ.
— Но что мы считаем рекой? – озадачил я мудреца.
— На мой взгляд, рекой мы считаем реку, — ответил Сократ, сорвав новую порцию аплодисментов присутствующих.
[justify] — Правильно, — одобрил я его ответ. –