ЧТО ЗНАЛ СОКРАТ

Прошу прощения за длинноты, (много букоф), но у меня была цель сохранить стиль платоновских сочинений о беседах Сократа.То же касается и юмора. Здесь его не больше, чем у Платона.Так что, все претензии адресуйте Платону.

1.

      Кто не знает знаменитое изречение Альфреда Уайтхеда: «Вся наша философия есть лишь заметки на полях Платона». Если это справедливо, то и нам, сторонникам «Креативной философии», неплохо бы выяснить отношения с Платоном, то есть, оставить кое-какие заметки на полях его сочинений, чтобы таким образом повысить значимость нашего учения. При этом хотелось бы привлечь столь авторитетного философа на нашу сторону.

      Правда, многие философы считают, что идеи Платона являются продолжением мудрости его учителя, Сократа, которому приписывают открытие новой эпохи в развитии философии, когда он обратился к проблемам человека и разума посредством диалектики. И, быть может даже, именно Сократу Платон обязан своей славой. Ведь ученой братии оказался очень симпатичен, описанный Платоном, образ ироничного и насмешливого старца, утверждающего, будто знает только то, что ничего не знает, но при этом регулярно доказывающего своим оппонентам, что они знают еще меньше, чем он. Так что, если уж у нас есть желание проверить наше учение на прочность, лучшего собеседника, чем Платоновский Сократ, нам не найти.

    Само собой для реализации нашего проекта, нам необходимо перенять стиль общения, свойственный современникам Сократа, а также сократовский метод ведения диалога. Благо, наша креативная философия вполне располагает к таким художествам, и никак не ограничивает наши умозрительные перемещения в исторических толщах времени.

2.

    Благодаря Платону, нам известно, что лучше всего искать Сократа на рыночной площади Афин, где он имеет обыкновение заниматься своей майевтикой, разумея под этим понятием повивальное искусство, способствующее рождению истины, обычно состоящей в том, что его оппонент ничего не знает. Неудивительно, что в результате таких родов, где плод познания столь нежелателен, а истина имеет все признаки выкидыша, пациенты нередко оплачивали труд Сократа тумаками. Говорят, что в одном из таких случаев, Сократу было предложено подать на обидчика заявление в суд. Но мудрец возразил: «Если бы меня лягнул осел, разве стал бы я с ним судиться?»

    Эта сцена показалась мне вполне подходящей для знакомства с Сократом, и я, перекрывая аплодисменты присутствующих учеников и зевак в его адрес, громко выкрикнул: «Но как быть со справедливостью?»

    — Что-то я не понял, — обернулся ко мне мудрец. – Уж не желаете ли ты, почтенный незнакомец, оспорить мое решение?

    — Почему бы нет? – ответил я.

    — Что ж, пожалуйста, — снисходительно предложил философ, разделяя посредствам улыбки насмешливые ухмылки своих учеников. – Но прежде всего, потрудись ответить мне, какие у тебя основания полагать, будто я не вправе распоряжаться собственными побоями и оценивать их так, как считаю нужным? Разве в поисках справедливости, не будет наиболее справедливым спросить мое мнение насчет наказания человеку, обидевшему меня. А что, если я считаю, что сравнив обидчика с ослом и доказав на деле свое отношение к нему, как к тупому животному, я достаточно возместил себе ущерб путем его публичного унижения? Между тем, судебное разбирательство еще неизвестно, к чему бы привело, и даже в случае положительного решения, скорее всего, унизило бы меня, приговорив, например, взять деньги глупца и невежды, возжелавшего меня бить. А мое согласие взять деньги не будет ли выглядеть приглашением лупить меня всякому, у кого для этого найдется достаточная сумма? Чем же я тогда отличаюсь от раба, на содержание которого тратится его хозяин? Ну, что ты на это скажешь, таинственный незнакомец? Есть ли нам смысл продолжать беседу?

      Свидетели этого монолога одобрительно загудели, очевидно, полагая, что у меня не найдется смысла возразить популярному мудрецу. Однако я послал публике успокаивающий жест и начал:

      — А вот, скажите, Сократ, что, если бы какой-нибудь козел проткнул рогом ваш зад? Стали бы вы с ним судиться?

      — Хм, разумеется, и в этом случае не стал бы, — сообщил мудрец.

      — А если бы медведь навалился на вас и поломал вам ребра, вы бы подали на него в суд?

      — Вряд ли, — буркнул Сократ, видимо, догадываясь, к чему я клоню.

      — Ну, а если бы крыса ночью отгрызла вам ухо или нос, пришло бы вам в голову пожаловаться на нее в судебные инстанции? Судя по вашему виду, вы бы точно не стали этого делать. Но не означает ли это, что всякий, кто не боится прослыть козлом, медведем или крысой, может наносить вам увечья, рискуя лишь тем, что вы назовете его тупым, жестоким или даже сумасшедшим? Чем же тогда вы отличаетесь от раба, который тоже может осуждать хозяина за жестокое обращение, придумывая ему всякие прозвища, но при этом продолжая терпеть издевательства по невозможности призвать обидчика к ответу. Ведь тот, человек, который вас побил, не понес никакого наказания, кроме того, что вы назвали его ослом. Но, клянусь Зевсом, на самом деле никаким ослом от этого он не стал. Мало того, не понеся должного наказания за свой поступок, этот человек может вообразить, что вправе бить всякого, кто умнее его, если за это грозит всего лишь присвоение очередного звания животного. И в этом случае следующей жертвой его произвола не обязательно будет Сократ.

    — Но это еще не все, — заметил я готовность Сократа возразить мне. – Здесь мы только подошли к главному нашему вопросу. К вопросу о справедливости. Не вы ли, уважаемый Сократ в свое время провозглашали справедливость главной добродетелью. По-моему, вы так и выразились: «Не ставь ничего выше справедливости».

    — Ну, да. Я это утверждаю и к этому призываю. – согласился Сократ. — Но в том-то и дело, что справедливость понятие относительное. Одному справедливым кажется одно, а другому — иное решение.

    — Вот именно, — перебил я Сократа, догадываясь, что он попытается воспользоваться неопределенностью понятия «справедливость», чтобы доказать мне свое право на выбор наказания злодею. – При достаточной ловкости любой софист легко обоснует тот факт, что истинной справедливости не существует. Я даже знаю одного мудреца, который доказал, будто добровольные прегрешения предпочтительнее невольных. Он, например, исходил из того, что хороший бегун, притворяющийся плохим, лучше того, который не способен быстро бегать. В результате дальнейших рассуждений наш мудрец пришел к выводу, что умышленные злодеяния, лучше, чем нечаянные. Дескать, достойная душа тем и отличается от недостойной, что имеет соответствующие знания и способности, позволяющие ей творить как добро, так и зло, тогда как недостойная душа невежественна, и потому она предрасположена к прегрешениям. Отсюда с неумолимой логикой следует, что глупец, нечаянно столкнувший кирпич с крыши на голову прохожего, заслуживает большего наказания, нежели чем философ, показавший обширные знания в подготовке и осуществлении убийства человека с помощью кирпича. Кстати, вы случайно не знаете имени того мудреца, Сократ?

      Поднятые брови Сократа свидетельствовали о его немалом удивлении моей осведомленностью. Но он тотчас пришел в себя. И усмехнувшись, воскликнул.

      — А, вероятно это проделки Платона! Этот шалопай взялся записывать и пересказывать мои диалоги. Да, действительно, нечто подобное я говорил в беседе с Гиппием Меньшим. Но не сообщил ли Платон тебе, уважаемый незнакомец, что я тогда всего лишь пытался показать, куда может завести разум ремесло софистов. Помнится, в заключение диалога, я так и сказал Гиппию: «Да я и сам с собой не согласен. Но все же это с необходимостью вытекает из нашего рассуждения». Конечно же, любой здравомыслящий человек понимает, что несправедливость или преступление, содеянные умышленно, заслуживают большего осуждения, чем неосознанные, поскольку человек, сознающий преступность своих действий, не только подвергает порче собственную душу, идет против законов общества, но и становится примером для тех, кто считает его достойным и разумным. А это как раз и означает, что софистика, претендующая на мудрость, сама по себе преступление, поскольку способна толкать человека на ложный путь и оправдывать его безнравственные поступки. Бегун, притворяющийся плохим бегуном, демонстрирует нам вовсе не то, что он способен бегать быстро, а прежде всего то, что он считает возможным и позволяет себе лгать нам по своему капризу или из корысти.

    — Сократ! – прервал я столь затянувшийся монолог старца. – Да ведь я вас вовсе не осуждаю за ваше упражнение в софистике. Я просто привел пример, доказывающий, что справедливость имеет степень неопределенности. Поэтому нужны какие-то рамки, которые максимально устраняют эту неопределенность. И вот скажите, известно ли вам, что такие рамки устанавливает закон?

    — Странный вопрос, — проворчал Сократ. – Конечно, известно.

    — А как бы вы отнеслись к вопросу: «Может ли стоять целым и невредимым то государство, в котором граждане не подчиняются закону, где судебные приговоры не имеют никакой силы и по воле частных лиц становятся недействительными и отменяются?»

      Эту цитату Сократа из сочинений Платона я привел полностью не только для того, чтобы Сократ вспомнил свои слова, но и затем, чтоб он не смог уличить меня в искажении смысла сказанного.

    — Я бы счел этот вопрос излишним, поскольку ответ на него единственно возможен, – сообщил мудрец.

    — А что бы вы сказали о человеке, заявившем: «Повсюду надо выполнять то, что велят Государство и Отечество».

    — Я бы заверил, что я и сам бы это сказал.

    — Так вы это и сказали, ответив на предыдущий вопрос, который сами же и задали от имени закона, опираясь на который суд приговорил вас к казни. И ваше уважение к закону Афин оказалось так велико, что вы побегу из тюрьмы предпочли яд.

    — Какая тюрьма? Какой яд? – возмутился Сократ. — Что это еще за выдумки? Видимо, на этот раз Платон сообщил вам неправильные сведения.

    — Может, и неправильные, — согласился я. – Может быть, даже автор этой потрясающей трагедии о верности принципам вовсе и не Платон, а средневековый Плифон, перевравший Платона на свой лад. Нам важно не это. Гораздо интереснее узнать, приняли бы вы яд, если бы закон в лице афинского правосудия приговорил вас к казни. Притом этот приговор был бы заведомо несправедливым, основанным на клевете, а вам была бы предоставлена возможность выбора между бегством из тюрьмы и подчинением закону?