возразила Таня. – Надо жить в своё удовольствие, делать, что хочется!
- Точно!
Ребята разобрали сумки и ранцы, но не оставили новенькую учительницу, а по-прежнему пошли рядом с ней по широкой аллее, ведущей к центральной городской площади.
- … В старые годы, - заговорила Наталья Александровна так, будто размышляла, а не обращалась к школьникам, - в церкви ходили почти все люди, а вот смысл и тогда понимали по-разному. Кто-то жил ради удовольствия, а кто-то… Видите тот памятник на площади?
- «Купцу Силантьеву, меценату и благотворителю…» - процитировала Таня.
- Умница… А вы знаете, что Силантьев дал половину денег на строительство храма? Того самого, где мы встретились. А ещё он построил за свой счёт две школы для детей из бедных семей и приют для бездомных. Кстати, все здания сохранились до сих пор.
- Подумаешь: памятник… - возразил скептик Витя. – Всё равно этот Силантьев помер, как и другие.
- Ему хоть памятник, а тебе и муравейник не поставят!
- А тебе что?!. Дохлую козявку?!
- Ребята, не начинайте… Вы, вроде, одна компания, а дразнитесь беспрерывно… Ты сказал: Силантьев всё равно помер, - учительница и школьники дошли до места на аллее, с которого в промежутках между деревьями лучше всего был виден мраморный бюст, стоящий посреди площади. – Да, купец, конечно, умер, но ведь смерть бывает разной. Хотите, я покажу вам тех, кто жил в одно время с нашим знаменитым земляком? Кто
жил в своё удовольствие и не строил церквей и школ? Вообще, не делал ничего хорошего.
- А разве они сохранились?
- Покажите.
- А это страшно?!
Девушка подошла к бордюру, наклонилась, взяла маленькую горсть пыли и раскрыла перед детьми ставшую грязной ладонь:
- Вот они…
Смена караула
Свежий часовой заступил на пост. Периметр, по которому предстояло ходить, был ему незнаком и вызывал интерес. Любопытно было подняться на холм и узнать, что можно увидеть с его высоты, потом извилистой тропой сойти в низинку, которая скрывалась за высокими складами и с этого места не просматривалась.
Тот, кто привёл часового, торопливо ушёл, и солдат начал бодро отшагивать свои два часа. О том, что это очень долго, пока не думалось. Он насвистел задорную детскую песенку, а через пару минут, убедившись, что никто не услышит, ещё и запел. Свой голос показался молодому человеку вполне приличным, и он дважды повышал его, совсем перестав стесняться.
Через тропу, пробитую сотнями, а может, и тысячами ног, то и дело перемахивали кузнечики; что-то беззаботно шуршало слева и справа от двух ограждений с колючей проволокой, между которыми двигался часовой; яркое солнце приветливо слепило глаза парня, окатывая его нежным теплом. Силой молодости наполнялась душа, и хотелось по примеру жизнерадостных кузнечиков запрыгать-заскакать, а ещё лучше пробежаться. И часовой поддался желанию: когда тропинка пошла резко вверх, он взял автомат в руку, короткими прыжками одолел склон и остановился на маленьком вытоптанном пятачке.
Взгляд восхищённо побежал по широкой, впалой к центру долине, похожей на огромную разрисованную тарелку. Узкая речушка-трещина, угадываемая только благодаря змейке кустов, делила её на неравные половины. Ближайшая медленно поднималась к военным складам, всё гуще зарастая кустарником, и заканчивалась липовым лесом, поверх которого в эти минуты рассматривал окрестности солдат. Дальняя привлекала больше. Она была абсолютно ровной, покрытой прямоугольниками полей, за которыми красиво белели две деревни. Та, что справа, была небольшой, домов в сто-сто пятьдесят, и взгляду открывалась полностью. Другая – строениями и главной асфальтированной улицей - переходила за горизонт, край «тарелки». По занятой ею площади можно было судить, что она раз в пять крупнее соседки.
Часового развеселило то, что домики такие маленькие, а он большой и стоит выше всего. С детским восторгом он наполнил глаза блестящим жёлто-
зелёным цветом всевозможных растений, медлительным полётом цапли, которая поднялась откуда-то из речки, волнами ветра, что неторопливо прокатывались по зерновым полям, и всё любовался и любовался…
Однако обязанность двигаться вскоре подтолкнула человека к продолжению пути. И не только обязанность. Новое влекло его дальше, кокетливо обещая продолжение ярких впечатлений. Так все люди: известное, даже самое удобное и привлекательное, легко променяем на то, чего ещё не видели, не испытали.
Часовой снова пробежался – теперь вниз, потом зашагал шутливым строевым шагом и запел что-то маршевое, но без слов, точнее, с любыми словами:
- Ла-ла-ла! Ла-ла-ла! Ла-ла-ла -ла!
Ему вспомнились танцы в родном городе, весёлая компания молодёжи. А ещё всякие смешные происшествия – сначала недавние, потом все, с самого раннего детства. Между тем он вернулся в то место, откуда заступил на пост, но, увлечённый красочными мыслями, даже не заметил этого. Детство, школа, летние каникулы – всё быстрым, мелким ручейком пробегало перед глазами, и счастливая улыбка не сходила с лица парня.
Иногда он отвлекался от воспоминаний и присматривался к чему-нибудь на пути: муравейнику, прорехе в ограждении, необычной формы дереву за колючкой… Но тут же в памяти всплывала очередная забавная картинка прошлого и настолько живая, что рождала усмешку, а то и смех.
- Ну, как ребёнок! – урезонил сам себя вслух часовой, но радостно-восторженное настроение не проходило.
Да и как оно могло пройти, если каждое воспоминание тут же дополнялось тем, чего не было, но что обязательно будет. И очень скоро. Такое же чудесное, беспечное, как это яркое небо, эти щебечущие в близких кустах птички, этот ветерок, который, едва коснувшись лица, уже мчится, любопытный, куда-то дальше по необъятному миру.
Через несколько кругов по периметру мысли солдата угомонились и потекли спокойнее и ровнее. Он в первый раз глянул на часы и поразился тому, что прошло только тридцать пять минут. Впереди ещё целых полтора часа, и они кажутся бесконечными. Парень засёк время, прошёл периметр.
Получилось, на то, чтобы обойти склады, тратится всего несколько минут. Неприятно было осознать ещё и то, что тропа сделалась привычной и даже скучной. Настолько привычной, что можно было поиграть в «угадайку». Солдат попробовал развлечь себя этим и, действительно, заранее вспоминал, где лежат большие камни, где сохранилась спасшаяся от косы высокая травинка, а ещё какой-нибудь изогнутый гвоздик в столбе, ямка на пути, сухое дерево с краю леса… Часовой с удовольствием стал бы патрулировать в обратную сторону и этим слабеньким разнообразием убил бы часть своего караульного времени, но правила строго определяли его поведение и самостоятельности не допускали.
Почему-то в голову полезли мысли с оттенком заботы. Теперь грядущая жизнь, до того смело и решительно планируемая, рождалась не в ярких цветах беззаботности, а с каким-нибудь изъяном, проблемой, которую надо было решить, чтобы в итоге всё вышло так, как хотелось. Часто одна проблема тянула за собой другую, и картина будущего начинала как-то блекнуть, размываться, терять привлекательность. Мечта о хорошей работе наталкивались на возражения внутреннего голоса о том, что он пока слабый, неопытный специалист и нужны будут огромные усилия, дабы достичь чего-то в профессии. Мысли о счастливой семейной жизни вдруг упирались в квартирный вопрос и высокий ипотечный кредит. А ведь пятнадцать минут назад большая, шикарно отделанная гостиная с друзьями на мягком диване рисовалась так легко и убедительно. Теперь эти будущие гости от школьных воспоминаний неожиданно переходили к обсуждению цен и зарплат. Тот, у кого папаша работал крупным начальником, хвастался своим тёплым местечком и высокими доходами, уязвляя остальных присутствующих и отравляя беседу. А при том, что в мечтах в роли жены рисовалась самая красивая, самая очаровательная девушка в городе, автоматически следовала новая проблема: вдруг изменит, уйдёт к более успешному сверстнику?.. Опять же дети... Мальчик и девочка?.. Или хотя бы один мальчик?.. И как уберечь детскую психику от неурядиц взрослой жизни?..
Мечтать расхотелось. Оставалось монотонно ходить одинаковыми кругами, как ходят звери в клетках, ни о чём не думать и равнодушно фиксировать примелькавшиеся детали: столбы, травинки, камни, деревья…
В ногах родилась усталость, плечо стало нудить от ремня и тяжести оружия, и простое патрулирование, не требующее какого-либо напряжения сил и ума, становилось всё более и более в тягость. К тому же солнце, ещё
недавно такое весёлое, тёплое, дружелюбное, на что-то обиделось, раздражённо надвинуло на себя длинное серое облако, похожее на солдатское одеяло, и день перешёл в сумерки, обволакивая своей мрачностью настроение человека.
Тогда мужчина на посту придумал развлечение – игру в шахматы. Сначала с воображаемым противником – каким-то незнакомцем, потом с самим собой. Где-то на шестом-седьмом ходу расстановка фигур в голове спутывалась, партия запускалась по-новому, зато время понемногу отстукивалось в такт с шагами часового, и вторая половина смены длинными минутами текла в прошлое – с шахами и матами в три-четыре хода, с какими-то простенькими комбинациями. Потеря фигур не расстраивала, поражения самому себе забавляли: из них нельзя было извлечь урока, ведь они одновременно были и победами.
Когда игра в воображении утомила голову, часовой попытался вернуться к первым мыслям и чувствам, которые хоть и развеялись, но от которых сохранилось воспоминание приятности. Память легко восстановила и развлечения на каникулах, и школьную жизнь, и детство в целом, но всё это почему-то оказалось пресным, как обычная вода – утоляющая жажду, но безвкусная. А ещё таким далёким, словно никогда не существовало и явилось не из собственной жизни, а из какого-то фильма, в котором судьба героев вызывала сочувствие, но глубоко не трогала. К тому же из воспоминаний вдруг более выпукло, чем всё остальное, всплыло то, что лучше было бы забыть: неудачная драка в седьмом классе, случайное ябедничество в третьем, глупая любовь к однокласснице, которая оказалась тоже глупой и пошловатой…
Тут же ни с того ни с сего родилась и стала быстро разрастаться тревога за родных – бабушку, родителей и даже племянников. Вспомнились какие-то болезни, давнишние разговоры о них, которые прежде проскальзывали мимо ушей, и в сердце закололо так, будто сам серьёзно заболел. Это раздражало, злило. Не помогала и ответная реакция в виде вполне здравых мыслей о том, что нет реального повода для беспокойства и никаких плохих новостей из дома не приходило. Не пытаясь насильно себя развеселить, человек спокойно поносил дурное настроение, надеясь на свойства времени. Как вода в большом количестве способна растворить любую горечь или солёность, так время вытягивает в свою безбрежность горечь и боль наших душ. Потому тяжесть забот вскоре сменилась в сердце часового тихим равнодушием,
периметр, по которому делался уже пятнадцатый или двадцатый круг, стал приниматься спокойно, как то, что в жизни
