ИСПОВЕДЬ ПЕРЕД ИНФАРКТОМ
Опыт очень краткой автобиографии
Предисловие
Ещё до мая 2006 года, когда я начал набирать этот приводимый ниже текст, я разыскал эти свои старые черновые записки 20-летней давности и дал им название: «Опыт автобиографии. 1985 год». Решил, после некоторых колебаний и размышлений, их опубликовать (в Сети) – но требовалась основательная редакторская проработка. Работа шла очень медленно, трудно и с большими перерывами. Я старался делать только те исправления и добавления, какие, как мне казалось, я бы мог, в принципе, сделать и тогда, 20 лет назад, в той обстановке, на самой заре начинающейся Перестройки, если бы продолжил и дальше работу над этим текстом. Я произвёл разбивку текста на абзацы и дал названия главкам. Соблазн уточнять, дополнять и улучшать был непрерывный, но время слишком поджимало, и мне пришлось остановиться на том варианте, какой я сейчас и предлагаю вниманию моего читателя.
Дополнительные комментарии к публикуемой рукописи читатель сможет получить в Послесловии («20 лет спустя»).
5.8.2006.
Опыт автобиографии. 1985 год.
(Черновик неоконченного и неотправленного письма к писателю Леониду Жуховицкому)
1-я тетрадь
(1) 26.6.1985. 02.00.
Здравствуйте, Леонид Аронович!
Прочёл вашу книжку «Счастливыми не рождаются» (М., 1983) и третью статью из серии о «высокой девушке» в «Смене» за прошлый год. И то, и другое взял в центральной районной библиотеке. Буду ловить и дальше всё, что вами написано. Ещё почти в самом начале чтения первой вещи стал порываться вам написать: буйным потоком ринулись мысли, чувства, переживания – слишком это всё было близко, слишком наболело, слишком задевало. А главное – я почувствовал, что здесь может быть контакт, что здесь меня могут понять, что здесь я смогу вырваться из своего дикого, до звериного воя осточертевшего отшельничества.
Кто я такой? Чтобы удовлетворительно ответить на этот вопрос, надо рассказать всю свою жизнь, как это ни трудно, – что я и делал раньше, когда знакомился с новыми друзьями…
(Моя биография)
МОИ ПРЕДКИ
Время рождения – осень 1951–го года, место рождения – Ленинград. С городом этим связан накрепко, уже мои прадеды и прабабки жили в Санкт-Петербурге. По семейным преданиям (в основном – по рассказам деда), предки мои по отцовско-дедовской линии – донские казаки, фанатики-раскольники, участвовавшие в восстании Пугачёва, и после разгрома восстания осевшие в глухих лесах по Вятке, Каме и Белой.
Помню дедовские старинные песни, его рассказы о разбойниках, об их атамане, оставшемся в живых последним из их ватаги, и отстреливавшемся от царских войск с самой вершины колокольни на острове, пока и его не настигла пуля…
Один из прапрадедов был артиллеристом, ходил с Суворовым через Альпы, тащил с товарищами на своём горбу свою пушку через снега и горы, штурмовал Чёртов мост, и за проявленную храбрость и героизм получил от Суворова дворянство. Вернулся домой почти оглохшим от пушечной пальбы, и продолжал, хоть уже и дворянин, точить веретёна и со всей семьёй плести корзины. А сын его, чтобы освободить своих сыновей от воинской службы, всех записал в мещане.
Прадед был, по рассказам бабки, великим песенником и сказителем, знаменитым на весь Вятский край. Слушать его собиралась уймища народу, и засиживались у него до глубокой темноты. Страху своими сказками-страшилками он умел наводить такого – что буквально доводил своих слушателей до заикания. Расходились от него не иначе – как плотными кучками, и, как рассказывала бабка, непременно имея при каждой или топор, или косу, или дубину покрепче. И, однако, чем больше он умел навести такого страху на слушателей – тем больше к нему тянулось народу на эти посиделки. Славился он также крайней непоседливостью, отчаянной удалью, лихим плясом, буйным и неистощимым весельем и полным неумением «делать копейку». Был он земляком и, примерно, ровесником со Степаном Халтуриным. Был ли с ним в каком родстве, встречался ли с ним – не ведаю. Хотя тогда, почитай, почти вся Вятка была между собою в родстве или свойстве, и почти все друг друга там знали.
(2) 26.6.85.
ДЕД
Дед мой (по отцу) угодил в самую гущу жизненной круговерти. Был он односельчанином, одногодком (а, возможно, также, и родственником) легендарного Егора Сазонова, эсера-террориста, убившего министра внутренних дел Плеве. С раннего детства дед общался со ссыльными, которых в тех краях было множество. Какой-то ссыльный латыш-лютеранин обратил его из православия в протестантство. Потом, в Уржуме, дед вступил в социал-демократический кружок, в котором состоял и Киров (правда, в другое время). Несколько раз арестовывался, подвергался всяким репрессиям…
В 1899-1902 гг. шла англо-бурская война, Россия (хоть и не очень активно) поддерживала южно-африканских буров. Нашлось немало русских добровольцев, отправившихся воевать за Трансвааль и Оранжевую республику. Среди них отправился сражаться за свободу буров и мой дед. Но до пункта назначения он не доплыл – по пути его скрутила тропическая лихорадка. Едва живого его оставили в каком-то африканском порту. Он очень долго болел, был на волосок от смерти. Страшно ослабевший от болезни, он с большим трудом, с немалыми приключениями и злоключениями, добрался до России… Рассказывая мне, совсем маленькому мальчишке, эту историю, дед вспоминал популярную тогда в России песню, так покорившую тогда его душу: «Трансвааль, Трансвааль, страна моя, ты вся горишь в огне…»
Потом дед странствовал по всей России, преимущественно – по Волге, переменил множество мест жительства и видов работы. Участвовал в стачках. Во время разгона одной из демонстраций (кажется, в Царицыне) был ранен пулей в ногу (мне было года четыре, когда он показывал мне след от раны…). Рассказывал, как во время одного из еврейских погромов он, будучи тогда аптекарем, хитростью спас в своей аптеке от верной гибели худенького мальчишку-гимназиста, еврея (выкурил погромщиков нашатырным спиртом).
У деда были определённые наклонности к литературному творчеству. Писал стихи, прозу. Был знаком с Горьким. Рассказывал, как Горький как-то раз ругался из-за него с редактором одной из волжских газет (не то – в Нижнем Новгороде, не то – в Казани), что не хотел его печатать. Был одним из первых в России шоферов (сохранились права!). Одно время имел свою часовую мастерскую. В Царицыне перед 1-ой мировой войной был заведующим кондитерской фабрикой (или – магазином при фабрике, не помню…), где осенью 1914 года он взбунтовал своих работниц против войны – и снова ударился в бега. Друг Ворошилова (не помню фамилии) помог ему скрыться, снабдил документами и дал явки в Питере.
Дед говорил, что до революции он жил под тремя фамилиями, несколько раз менял паспорта. В Питере он примкнул, одно время, к баптистам, находившимся тогда в сильной конфронтации с властями и православной церковью, был активным проповедником (благовестником), с Библией в руках громил пороки тогдашнего общества, призывал к покаянию и новой, истинной жизни на евангельских началах.
После Октябрьской революции работал в ЧК, на Гороховой, очень хорошо знал Дзержинского, был одно время личным шофёром Ворошилова. Рассказывал, как несколько раз они едва ли не втроём выезжали на операции по поимке контрреволюционеров – настолько не хватало народу (да и бардак, рассказывал, везде царил неописуемый…). Дзержинскому доводилось самому в своей длинной шинели (иногда он её скидывал почти на бегу) носиться по петербургским (тогда уже петроградским) лестницам, чердакам и подвалам и стрелять из нагана и маузера всякую политическую и уголовную «контру». А когда дед распекал их (в духе баптизма) за недостаточное милосердие – они с Ворошиловым показывали ему кровавые следы от кандалов на своих руках и ногах. Деду было трудно на это возражать…
В 1919 году его расстреливали колчаковцы в Уржуме (был партизанским связным, но об этом белые не знали, только подозревали...). Как раз, только что, месяц или два, как родился мой отец. Не расстреляли. Смиловались. Увидели, как он молится – даже слезу смахнули… А вскоре пришли красные…
После Гражданской войны дед работал в Смольном (заведовал всеми часами), в Эрмитаже (в реставрационной мастерской), на «Русском дизеле»… Говорил, что он владел всеми специальностями по металлу, кроме ювелирного дела (да и в этом тоже разбирался). Изобретал и рационализировал – почти непрерывно, имел массу поощрений и наград. Но особенным мастером и виртуозом он был в часовом деле. Множество его часов, ещё дореволюционных, до сих пор хранятся у нас дома…
(3) 26.6.85.
Когда моя мать разродилась первенцем (то есть – мной), мой дед написал ей в роддом преогромное письмо (произведшее почти сенсацию во всей палате), в котором очень подробно, последовательно и аргументировано доказывал и убеждал, что его первый внук в честь нашего величайшего народного вождя и вождя всей мировой революции Великого Ленина должен быть непременно назван Владимиром. Слово свёкра тогда ещё что-то значило – и мать уступила, хотя это и не входило в её планы. До сих пор так и не знаю: видел ли мой дед Ленина. Он как-то об этом не рассказывал. А я не расспрашивал. Раньше я не умел придавать этому большого значения. Но в его архивах сохранились уникальнейшие материалы о Ленине, нигде больше не известные (например, о беседе Ленина с лидерами баптистов). О Ленине он говорил мало, но относился к нему с почти религиозным благоговением…
Умер мой дед совсем недавно, в полных 102 года (иные в нашем роду доживали и до 115, и более…). Водку и табак ненавидел всей душой, органически – видимо, сказалась ещё старообрядческая закваска. Помню, как он прыгал через порог в нашем старом доме… В связи с его столетием, о нём было напечатано несколько статей в разных ленинградских газетах. У меня чудом уцелела одна («Вечерний Ленинград», 6.2.1982.). В Отделе рукописей Публичной библиотеки им. Салтыкова-Щедрина хранится фонд моего деда. Там же работает Виктор Лебедев, тоже наш родственник, арабист, который специально занимался биографией деда…
Ещё одно совершенно уникальное историческое сведение, исходящее от деда – о знаменитом генерале Скобелеве, герое Плевны, освободителе Болгарии. Дед утверждал, что он не умер внезапно, как было тогда объявлено официально, и как считается до сих пор – а был упрятан в тайную ссылку, в Уржум. Есть сведения, что Скобелев готовил государственный переворот («дворцовую революцию»), опираясь на армию, в которой он пользовался совершенно исключительным авторитетом. Дед рассказывал, что видел его в детстве очень много раз, навсегда запомнил его совершенно необыкновенную, гордую, одинокую фигуру в шинели без всяких знаков отличия… Потом – его похороны; холод, дождь, и музыку, которая тогда звучала – раздирая душу, заставляя рыдать горючими слезами… Человек без имени; человек, которого попытались лишить не только свободы, славы и чести – но и самого его «я», и который, не смотря ни на что, сумел сохранить поразительное мужество, стойкость, благородство и чувство собственного достоинства…
(4) 1.7.85.
Что касается отцовско-бабкиной линии – то здесь, как гласят наши семейные
