МАЛЕНЬКИЙ ПАМЯТНИК ЭПОХЕ ПРОЗЫ

судеб не такой уж длинный, намного короче, чем у жителей провинции. Мама с папой, скорее всего, просто не знали, как правильно реагировать, растерялись и не умели противостоять наглому наскоку прессы и дурковатой нашей творческой и околотворческой интеллигенции, обожающей на кого-нибудь молиться, из кого-то лепить идола. А уж если это ребёнок – совсем здорово, ведь прибавляются «чистота помыслов, невинность души».
И пошла писать и плясать губерния про «новое поколение, рождённое в такое время, когда всё нравственное, возможно, растоптанное безжалостными коваными сапогами прошлых годин, расцветает в детских душах, возвращаясь к нам через этих удивительных малышей гениями Цветаевой, Пастернака и других великих…» Реальная цитата из пафосной статьи в «Советской России», пожелтевшая вырезка которой с моей мордой лица хранилась у нас вместе с другими подобными публикациями в отдельной бухгалтерской папке. Тётенька-корреспондент захлёбывалась от восторга нового знания про вундеркиндов и реинкарнацию.
  На перроне, в нестёртых следах Пастернака
  оставляя свой след,
  ты вздохнула, как будто бы внутрь простонала,
  восьмилетний поэт.
  Евгений Евтушенко посвятил эти строки Нике. Не знаю, читал ли он мои стихи, попадались ли они ему… Может, не понравились в отличие от Никиных?
Переживала ли я, завидовала? Нет, мне вполне хватало внимания прессы и последствий оного. В школе со мной учителя чуть ли ни на «вы» разговаривали, а одноклассники взирали с удивлением, потому что… Потому что я была нормальным ребёнком, обычной «хорошисткой» и изрядной любительницей проказ. Не вязался мой образ с «большим поэтом» в детских головах (во взрослых, впрочем, тоже). В общем, лучшие подружки быстро забывали про то что я – та самая Белла С…… Белка я, обыкновенная, свойская Белка. И слава богу!
Меня здорово огорчало, когда с приходом бабули и дедули в доме начинались трения по поводу моей «популярности». Взрослые спорили, иногда ругались, это пугало. Даже кот Фима забивался куда-нибудь подальше с глаз и вылезал из ниоткуда лишь тогда, когда всё успокаивалось. Я чувствовала себя виноватой… Лучше пусть ничего не будет – никаких фотографий в журналах и восторженных публикаций о «юном даровании», лишь бы дома царил мир без конфликтов, хотя те конфликты хорошего с лучшим были не опасные, не страшные – все родные хотели мне лишь добра. И не очень понимали, как правильно воспитывать любимого ребёнка-вундеркинда.
Поэтому просто обожали и берегли.

Я их всех очень любила!


РОЖДЕНИЕ ДЕМОНА

В один прекрасный день папа нашёл себе в жизни заботу: оказывается, его всерьёз беспокоило моё «обезьянство». Слишком активная мимика, любовь к кривлянью и, самое, с его точки зрения, опасное, что мои чувства всегда отражались на лице. Папа считал это признаком беззащитности: по его мнению, для любого встречного-поперечного я никакая не загадка, не тайна, а со всех сторон чёткая мишень. Профессиональные знатоки детей – педагоги – здорово подпитывали его беспокойство.
- Не всё в порядке, - хмурилась, качая головой воспитательница в детском саду.
- Что не так? – пугался пришедший за мной папа.
- Вы бы показали девочку невропатологу. Или даже… ну, вы понимаете.
- Ничего не понимаю! – сердился и нервничал папа. – Что с Беллой не так?
- Очень кривляется, чересчур, лицо постоянно… шевелится. Даже когда она молчит, понимаете? Или слушает что-то. Может быть, тик? Похоже, знаете ли, на тик.
Моя мама педиатр, и она прекрасно знала, что нет никакого тика. Но будучи гиперответственным человеком, показала меня трём невропатологам – именитым и с репутацией. Они в свою очередь уверили маму, что у её дочери нет неврологических проблем, тика и прочих бед, а есть сильная эмоциональность и «активная мыслительная деятельность». В силу малолетства я просто ещё не умею контролировать свои эмоции, и они у меня все напоказ. Пройдёт, а навык контроля непременно придёт, нет никаких поводов для треволнений.
Родители успокоились, а я сама и не волновалась. Но годы шли, я уже ходила в младшую школу, а «контролировать» физиономию так и не научилась. Поэтому меня «браковали» для кино о вундеркиндах и по этой причине фотографы сходили с ума: «вечно получается какой-то косоглазый чёрт, а не хорошенькая девочка!» Плохие были фотографы, теперь я понимаю. Детей просто надо уметь снимать. А этим было нужно, чтобы я принимала правильные позы. Позировать – о, нет, не для меня!
Говоря откровенно, не очень помню, как всё происходило на самом деле, пересказываю по воспоминаниям родителей. Сами же ситуации подзабыла – слишком была мала. Папу происходящее тревожило, мучило, он беспокоился за меня и думал, как предотвратить возможные неприятности и беды. Думал, думал и придумал.
Помню, как однажды он сказал:
- А давай учиться изображать Снежную королеву!
- Зачем? – удивилась я. – Она ведь плохая, злая.
- Понимаешь, - папа замялся. Как объяснить ребёнку, пусть даже слегка гениальному, что лицо твоё – враг твой? – Иногда мысли и чувства бывают написаны на твоём личике, - я тут же подбежала к зеркалу.
- Где?
Папа засмеялся.
- Да везде! Слышала слово «мимика»? Это выражение глазок, улыбка или сморщенный носик.
- Знаю!
- Ну вот… у тебя мимика очень активная. Это называется эмоциональная выразительность.
- Это плохо?
- Вовсе нет! Но иногда может быть не очень… безопасно. Например, если какой-то не очень хороший… плохой человек… замыслил что-то против тебя и хочет знать твои мысли.
- И он их видит? – помню, я прикрыла ладонями лоб.
- Он может о них догадаться, глядя на твою прелестную мордашку. И его нужно обмануть!
- Как?
- Научиться делать выражение лица Снежной королевы, у которой оно всегда одинаковое, как в сказке, как в фильме, помнишь? Лицо не выражает ничего. Как будто ты участвуешь в карнавале и на тебе маска этой королевы. Знаешь, у Высоцкого есть одна песня… ой, это тебе пока рано!
Он не говорил о том, что надо мной могут смеяться, как над обезьянкой-игрункой, или думать, что я ненормальная. Что неприлично кривляться, это может быть неприятно окружающим. До всего этого я додумалась сама намного позже, когда уже безупречно владела умением делать лицо Снежной королевы. Некоторые называют подобный навык покерфейсом – модное нынче словечко. Ни папа, ни я тогда его не знали. Папа не был опытным игроком в карты, мы всей семьёй иногда дулись в дурака или в фараона, на этом карточные познания у нас заканчивались.
Научиться придавать физиономии лик Снежной королевы – маску для выживания, чтобы тебе не сделали больно, а если и сделали, то не поняли этого и не получили бы своей гадкой радости; если не быть, то хотя бы казаться сильной и непрошибаемой тогда, когда это необходимо, а необходимо бывает слишком часто - вот такую задачу поставил мой папа.
Кстати, про упомянутого им Высоцкого я вспомнила лишь через несколько лет, когда папы уже не стало. Задумалась, о какой песне речь? Высоцкий всегда мне очень нравился как поэт, но я никак не могла найти те самые слова в его песнях, которые мог иметь в виду папа. Однажды мне поможет мама, но это всё позже…
Когда я стала чуть старше, но всё ещё была в процессе обучения покерфейсу, папа переименовал название маски.
- Медведи – очаровательные звери! – говорил папа. – Но почему они бывают опасны и непредсказуемы для человека? Именно потому, что у них вообще нет никакой мимики! Мы не можем угадать, что мишка чувствует, чего хочет, какое у него настроение. Смотри: по собачьей мордахе видим, по кошачьей тем более, а с медведем прямо беда! Давай учиться изображать хорошенького плюшевого медвежонка. Давай?
Поначалу у меня плохо получалось. Только перед зеркалом, но стоило от него отойти…
- Белка! Ну что с тобой происходит! – восклицал папа через пять минут. Я читала книжку, где по сюжету происходила погоня. Будто смотрела кино, настолько ярко представляла себе происходящее. Личико меня и выдавало.
- Ой! – восклицала я и по памяти воспроизводила мышцами физиономии что-то деревянно-неподвижно-тупое.
- Ужас какой! – смеялся папа и тащил меня к зеркалу. – Посмотри! Что за морда Ваньки-дурачка?
Увидев в отражении свою вытянутую рожицу с крепко сжатыми губами, смешно вставшими дыбом бровями, выпученными глазами и почему-то надутыми щеками, я тоже начинала хохотать. Потом мы возобновляли тренировки «медвежонка» перед зеркалом и отвернувшись от него. И так каждый день.
- Что вы творите, господи? – мама качала головой, глядя на нас и, видимо, снова сомневаясь: нормальные ли её родные-любимые или всё-таки нужно обоих тащить к тому врачу, которого даже называть страшно?
- Мы учимся выживать в реальном мире! – дружным дуэтом отвечали мы с папой.
Папа меня недооценил. Уже в восемь лет я сама придумала название для правильного выражения лица. Ведь я поэт, а потому много читала и больше всего поэзию. Пушкин и Лермонтов были моей первой книжной любовью. Я вообще не запомнила стадию своего взросления, когда читала или мне читали Барто и Маршака. Наверняка эти прекрасные авторы сыграли роль в моей очень ранней жизни, но я не помню. А вот томики Пушкина и Лермонтова, Тютчева и Есенина как раз стали любимыми «детскими книжками».
Потому-то я быстро нашла подходящую цитату для наших с папой экзерсисов. «И на челе его высоком не изменилось ничего» - Пушкин. «И на челе его высоком не отразилось ничего» - Лермонтов. Это всё про Демона. У кого точнее, ближе? Всё же Лермонтов. «Не отразилось» - вот, что главное.
Но я не стала рассказывать о своей находке папе, который играл с «медвежонком» и умилялся этому. Мне показалось, что образ, найденный мною, может его расстроить. Поэтому для папы придуманная маска так и осталась умением «превращаться» в медвежонка. В моей же трактовке я «включала Демона», и в этом находила некий романтизм.
Для любящих родителей мы, наверное, до старости плюшевые медвежата. До их старости… Иные до своей не доживают, не то, что до нашей. Будучи уже немолодой женщиной, иногда так хочется позвать: «Мама! Скажи мне что-нибудь. Скажи, что всё будет хорошо, скажи! Помнишь, как ты мне написала записку в школу? В ней было всего лишь одно слово – «Наплевать!» Я держала её в кулачке, а кулачок в кармане фартучка, бесконечно доставала смятую бумажку, перечитывала единственное слово и улыбалась, мне становилось хорошо, я уже совсем не боялась контрольной или вызова к доске… Мам?» Никто и никогда больше не напишет такой записки. А если и напишет, разве сможет она иметь ту же волшебную силу?
Мама внимательно наблюдала за тем, что мы с папой вытворяем. Иногда, когда я потихоньку тренировалась перед зеркалом, то ловила на себе её взгляд. Подозреваю, что у них с папой произошел какой-то разговор, и он втолковал маме, что мы задумали, зачем и для чего. Больше эту тему мы с ней не обсуждали, папа решил, что не стоит лишний раз огорчать маму – она слишком хорошо относится к миру и не согласится с тем, что от людей надо защищаться и прятаться.
- Она у нас идеалистка! – говорил папа, а в голосе нежность. Эх, папуля! Можно подумать, что ты – нет. Просто идеализм бывает разный: бывает открытый и доверчивый, а может быть битый, многоопытный и осторожный.
Однажды, когда папы не было рядом, мама