вы не жили! Разве ж то была жизнь?»
Нам с Людкой больше не нужен был телефон – у нас обеих появились электронные почты. Разумеется, в письме я подробно рассказала Людке о грустном – про последнюю встречу с Мариной.
Вот что ответила Люда:
«Что-то невообразимое… я в шоке. Но мне хочется верить, это какое-то временное помутнение рассудка, и оно пройдёт. Это ж наша Маринка! А ты бываешь нетерпима, подружка, ты знаешь. Может, вы как-то неверно друг друга поняли. Я верю, хочу верить, что всё изменится и вернётся к норме. Маринка опомнится, а ты перестанешь злиться. Нет-нет, я тебя не сужу ни в коем случае! И не осуждаю! Просто очень хочется оставить Марине шанс. Не верю, что это навсегда».
Я немного обиделась и написала даже не письмо, а записку:
«Ты слишком давно её не видела и не общалась с ней. Она очень изменилась. Впрочем, если хочешь верить в лучшее, то я «за». Только скажи мне: почему ты сама за последние года полтора ни разу ей не звонила?»
Люда: «Белка! Честно? Боюсь. Боюсь, что разговор не так пойдёт. Что на Лёшеньку нарвусь. Непоняток между нами боюсь».
Я: «Вот видишь. Ты сама всё сказала».
В начале весны мы с Полинкой сговорились съездить вместе на майские в Париж. Я во второй раз, она в первый. Для подруги я выступала в роли гида, поскольку уже знала, куда и в какой последовательности лучше идти, как распланировать дни и маршрут, и дико радовалась её аханьям и восхищению.
Всего семь дней, но какая феерическая выдалась неделя! Поселились мы в самом центре города в маленькой гостинице с крохотными, но дорогими номерами только лишь за своё расположение – девятый квартал, из окна мы видели Фоли-Бержер и до любой достопримечательности на своих ногах доходили пешком и довольно быстро.
Спали часов по пять-шесть, не больше, потому что вскакивали с утра в семь, скоренько принимали душ и, съев континентальный завтрак в маленьком лобби на три столика, неслись смотреть, смотреть, смотреть. Возвращались обратно за полночь. Поэтому, наверное, не совру, если скажу, что посмотрели всё, что хотели. И побывали на шоу в Мулен Руж, куда я снова пришла, как в старое, знакомое место.
Несколько раз мы удирали от весьма галантных, но ужасно навязчивых молодых французов, желавших познакомиться.
- Почему мы убегаем? – запыхавшись, удивлённо спрашивала я Полину при очередном побеге. – Как-то не в твоём стиле.
- Тебе приспичило? Мне даже минутки жалко здесь потратить на мужиков!
- Так я только рада, просто тебя не узнаю. Париж на тебя действует благотворно, вопреки его репутации, - и мы хохотали, в очередной раз оторвавшись от, чего греха таить, очень симпатичного «хвоста».
И опять Париж вызывал у меня ощущения дежа вю – в тех местах, где я в прошлый раз не бывала! Но… бывала раньше. Я точно была вот тут и прекрасно знаю этот ничем не приметный дом! Да-да, ура, совершенно точно, что мы живём не один раз! Со смертью мозг – средоточие нашей личности, безусловно умирает. Но что-то, чему нет ни объяснения, ни описания остаётся и продолжает свой путь. Может, какая-то электрическая, магнитная, электронная… биофизическая… не знаю, какая волна выходит из умирающего тела, а в ней, в волне этой, остаётся отпечаток сущности уходящей личности. Не вся она, не полностью, но слепок того, что было самым главным в человеке. И потом эта волна попадает в новорожденного…
Потом читала, что именно в Париже подобные ощущения – дежа вю и про прошлые жизни – возникали у множества людей и до меня. Такой волшебный город, этот Париж. А, может, только он по какому-то странному закону мироздания открывает самые сокровенные его тайны. Так ему назначено, такой выпал жребий столице Франции. Впрочем, если честно, то что-то подобное я испытывала и в Риме, и в Мадриде, и в Барселоне, и даже в совсем другом по духу Лондоне. Особенно в Лондоне! В него я попаду, когда буду уже куда старше и опытнее, а ощущения испытаю те же, что в Париже.
Так что не в городах дело, а в моём воображении, в огромной увлечённости с самого детства европейским искусством и литературой. Я «видела» это всё, читая Диккенса и Стендаля, Памелу Джонсон и Франсуазу Саган, а уж если смотрела кино, где показывали европейские города, то боялась моргнуть, чтобы ничего не пропустить.
Интернет, общение с Людкой, поездка с Полиной меня так увлекли, что я не сразу обратила внимания, как Вера дважды отказалась от наших встреч и прогулок, ссылаясь то на усталость, то на простуду.
Вернувшись из Парижа в середине мая, следующим же вечером после работы я позвонила Вере узнать, когда она планирует выезд на дачу, чтобы помочь им при переезде. Уже дважды я принимала участие в «эвакуации», как, смеясь, называла переезд Алла Андреевна, потому что перевезти весь скарб и малыша впридачу двум женщинам адски тяжело. Подруга собиралась снимать ту же избушку на курьих ножках, что и в прошлом году – они ещё в том августе договорились с хозяйкой насчёт следующего лета, потому что взаимно друг другу понравились.
Прошлым летом почти каждые выходные я проводила у Веры, в их уютном мирке, который они умело создавали даже на чужой территории, состоявшей из двух крохотных комнаток и веранды. Это была задняя часть большого хозяйского дома, но со своим собственным входом, высоким крыльцом и двориком. Во дворе росли рябины, молодой дубок, кусты смородины, стоял вкопанный в землю небольшой деревянный столик с двумя скамеечками. Вот там-то тёплыми июльскими вечерами мы устраивали чаепитие под открытым небом. Алла Андреевна пекла яблочный пирог, мы с Верой привозили из Москвы всякие вкусности. Виталик постоянно мельтешил – бегал туда-сюда, то к нам, то к друзьям с соседских дач. Детский гомон звучал постоянно, и от него становилось спокойно и умиротворённо, что ли.
Пахло родным летним Подмосковьем, где-то слышался перестук колёс электричек: наша неизменная, вечная российская летняя жизнь, описанная Чеховым, Горьким, прозаическая донельзя и одновременно романтическая до умиления.
Мои летние радости.
БУРЯ КРОЕТ
- Вера уже спит, - глухо сказала Алла Андреевна. – Позвоните, Белочка, завтра, пожалуйста.
Я с удивлением посмотрела на часы – всего без пяти восемь. И голос у Вериной мамы странный. Вдруг с Виталиком что?
- Алла Андреевна, у вас всё в порядке? Все здоровы?
Несколько секунд она молчала, и за эти мгновения я успела подумать о детских болезнях, о несчастных случаях, о том, что сама Алла Андреевна, возможно, сдаёт – возраст же.
- Нет… Вера болеет.
- Простудилась? Грипп?
- Нет. Всё серьёзней, - я услышала, что она плачет. Меня накрыло волной такой сильной паники, что болезненно свело желудок и прошиб пот.
- Что? Что? – только и могла бездарно «чтокать» я, боясь услышать ответ.
- Лейкоз… - прошептала сквозь слёзы Алла Андреевна.
Оказывается, с некоторых пор (с каких и почему я не знала, как посмела не знать?) Вера неважно себя чувствовала и списывала своё самочувствие на усталость и весенний авитаминоз, уповала на лето, тепло и целительность свежего подмосковного воздуха. Отпуск планировала в этом году взять пораньше.
Заканчивался апрель, тепло уверенно вытесняло весеннюю промозглость, солнышко светило всё ярче, но в тот день, когда нужно было ехать на ту самую дачу и окончательно договариваться с хозяйкой, Вера поняла, что никуда поехать не сможет. От слабости у неё дрожали колени.
- Мам, я просто не доеду, - испуганно призналась она Алле Андреевне. Вера была бледна, и её знобило. Безо всяких признаков простуды или гриппа. В тот день они поняли, что происходит что-то куда более серьёзное, чем авитаминоз.
Дальше началась муторная катавасия: походы по врачам, бесконечные сдачи анализов, проверки и перепроверки. Пока что полная неясность, всё под вопросом. «Под вопросом» - это когда в истории болезни написан страшный диагноз, но после него спасительной надеждой красуется большой вопросительный знак. Обо всём этом Алла Андреевна поведала мне по телефону тихим, иногда срывающимся на всхлипы голосом.
- И что теперь?
- Теперь мы записаны в очень хорошую клинику к лучшему специалисту… так говорят. Но к нему очередь, хотя это и дорого, поэтому ждём.
- И когда?
- Через три недели.
- Вера ходит на работу?
- Что ты… она на больничном. У неё совсем нет сил. Плохо ест. Я так надеюсь на ошибку! А Виталик ничего не понимает, каждый день спрашивает, почему мама никак не выздоравливает, я должна держать лицо и успокаивать его, врать, – она совсем расклеилась и беззвучно зарыдала в трубку.
О, про «держать лицо» я отлично понимаю! Но для этого нужна многолетняя сноровка и тренировка, чтобы получалось само собой.
- Ошибка, - твёрдо сказала я в трубку. – Это, безусловно, ошибка. Вот увидите, всё образуется, я уверена.
- Белочка… - Алла Андреевна, сильная, добрая, весёлая женщина плакала отчаянно и безнадёжно, но изо всех сил сдерживая голос, тихонько, чтобы её не услышали ни Виталик, ни уснувшая Вера. – Это, видимо, от папы у неё. Он ведь умер от того же.
- Алла Андреевна, у меня теперь есть мобильный телефон, запишите номер! И звоните всегда, когда нужно. Умоляю, держите меня в курсе. Эм… ну, вообще-то я теперь буду звонить постоянно.
- Да-да, сейчас запишу… У Верочки тоже есть, я тебе дам номер. Как раз с него она в последний раз позвонила домой, когда ей стало нехорошо около метро. Она шла с работы и вдруг… Сейчас возьму ручку, погоди.
Пока Алла Андреевна ходила за ручкой и бумагой, я стояла, прижавшись лбом к стене и закусив до крови нижнюю губу. Где я была последние два месяца? Интернет, Париж… Почему так выходит? Почему мы умудряемся исчезать из жизни дорогих нам людей именно тогда, когда они нуждаются в помощи? Как мы смеем не реагировать на что-то явно не то – они, близкие наши, уходят в «подполье», отказываются от встреч, не звонят. А мы беспечно продолжаем делать вид, что ничего не происходит, наслаждаемся общением с Америкой, едем в Париж кайфовать.
Почему я пишу «мы»? Какие такие «мы»? Пытаюсь, обобщая, разделить ответственность со всем миром? Не выйдет, голубушка. Не «мы», а «ты». Я. Это я «забила» на милую мою подругу, вдруг ставшую часто хворать и кукситься, я нашла утешение в иных удовольствиях. Хреновый я друг. Очень хреновый.
На следующий день, сразу после работы, я рванула к Вере.
Она лежала в кровати, обложенная книжками, исхудавшая, в лице ни кровинки. Вера ужасно мне обрадовалась, мы крепко обнялись.
- Ты чего удумала? – делано весёлым голосом спросила я. Лицо моё не выдало все те чувства, которые я испытывала, глядя на тяжело больную подругу. Вера всматривалась в меня, явно пытаясь найти, как в зеркале, отражение того, как она нынче выглядит.
- Да вот, представляешь…
Вера вопросительно посмотрела на Аллу Андреевну, стоявшую рядом и не сводившую глаз со своей дочечки, улыбаясь и приговаривая: «А кто к нам пришёл, а кто Верочку навестил!» Будто Вера совсем маленький ребёнок.
- Мамуль, можно мы с Белкой пошепчемся?
- Конечно-конечно! – спохватилась Алла Андреевна. – Я пока чайник поставлю, вкусняшки организую. Ой, Белочка, мы-то ужинали, а ты, небось, голодная?
- Упаси бог! Только чай с сахаром, больше ничего не хочу!
- Хорошо, будет сделано! - и, странно семеня, будто совсем старушка, Алла Андреевна быстро вышла из комнаты. Вообще-то и мама Веры здорово сдала – постарела,
