- Нашел, о чем вспоминать, - раздраженно ответила Маша.
- А у тебя новая служанка. Старая ведь была хорошей девушкой. Куда она делась?
- Не знаю. Ты что забыл, в какое опасное время мы живем? Наверное, попала в облаву, - уклончиво ответила Маша.
Я строго-настрого наказал Маше не рисковать своей жизнью понапрасну, расклеивая листовки.
- Маша, тебе сколько лет? У тебя на руках ребенок. Заботься о нем. Если ты будешь нужна, мы найдем тебе соответствующую работу. И потом легко догадаться о нашей связи. А если узнают о том, что ты расклеиваешь листовки, то я могу оказаться под подозрением гестапо. В результате мы все проиграем. Я уже не говорю о нашей с тобой смерти, о смерти нашей Варвары.
На следующий день Маша познакомилась с моими ребятами, и я уехал в Берн, сопровождаю нужного товарища до явочной квартиры. Там его уже ждали эмиссары из Советской России, и я с легким сердцем занялся своими делами, оправдывающими мое пребывание в Берне. Через три дня я вернулся в Париж.
Мой приезд в Париж смертельно огорчил меня известием о том, что Маша с Варей исчезли. Если моя встреча с Дашей была самым светлым днем в моей жизни, то разлука с Машей и Варей была самым темным пятном на моей жизни. Я знал, что с Дашей и моими детьми все в порядке. В порядке и Николетта с дочкой. Была жива и Зося. Но что произошло с Машей и Варей? Я навел справки среди своих товарищей по Сопротивлению. Они больше с ней не встречались, как не встречались с ней и те, с кем она расклеивала листовки. Тогда я стал осторожно проверять списки тех, кого задержала петеновская «Милиция». Но и здесь меня ждало разочарование. Я отважился навести справки о моей Маше и дочери в парижском гестапо, куда имел доступ. Не найдя там никаких сведений о моих близких, я на время успокоился. Хорошо, что они хоть не попали в концлагерь, куда могла привести дорога из гестапо. Так кто похитил Машу с Варварой? Неужели энкеведешники? Но зачем? Или они сами сбежали? Но куда и опять: зачем? На эти вопросы я не мог дать ответа. События последующих дней, недель, месяцев и лет стерли из памяти остроту былых переживаний. Но от них осталась неутолимая тоска.
В оккупации я еще раз встретился так же случайно, как и в первый раз, с философом Николаем Бердяевым в Кламаре. Он жил там со своей женой Лидией. В 1944 г. немцы, обозленные неудачами на фронте, отыгрывались в тылу на беззащитных, пораженных в правах, как они говорили, «недочеловеках». В преследовании евреев участвовала и парижская милиция, при которой я состоял внештатным сотрудником от белоэмигрантских кругов. Очередь дошла и до культурной публики, в частности до семьи Бердяева. Мне пришлось посетить философа в Кламаре. Как всегда деньги решили вопрос Лидии Юдифовны Трушевой. Я, конечно, ничего не сказал философу и его жене о том, что ее ожидал концлагерь, если бы я своевременно не вмешался. Это было то малое, что я мог для них сделать. Бердяев же принял меня, мягко говоря, неласково, как пособника фашистов. Я, было, завел речь о том, что мы когда-то с ним виделись в Москве, но он сделал вид, что не помнит меня и дал понять, что с такими господами, как я, дружбу не водит. И все же у меня случился с ним небольшой разговор. Я спросил его о том, что он думает о будущем. Бердяев мне нехотя сказал, что два зверя: коричневый и красный разорвут друг друга.
- И что тогда, наконец, наступит рай на земле? – я спросил его с иронией.
- Нет, конечно. Но возможно нам будет дана передышка для последней борьбы с Антихристом. То, что происходит сейчас, еще не конец света. Как вы думаете, почему? – он неожиданно спросил меня.
- Вероятно, потому, что борьба слишком уж откровенна.
- Да, вы знаете, это похоже на правду. Конец света наступит тогда, когда не будет ясно, что есть истина, а что ложь, что есть добро, а что зло.
- И что он будет означать?
- То, что третий завет – завет творчества, эра откровение человека закончится. Человек станет по ту сторону добра и зла.
- Это что и есть рай?
- Да, человек окончательно станет богом, а Бог человеком.
- Николай Александрович, как прикажете вас понимать? Разве это можно совместить? Понятно, если исчезнет человек, и на его месте покажется Бог. Но как так Бог станет человеком, а человек Богом? Зачем это Богу? Я понимаю, это нужно человеку. Он недоволен собой. Но если человек станет Богом, то как он останется человеком? Разъясните мне, пожалуйста?
- Господин Виноградов, вы ничего не понимаете, ведь вы не философ. Чем вы вообще занимаетесь? Вы, кажется, пишете антисоветские фельетоны в «Новом русском слове», да?
- Да, и это то же. Но объясните мне, чтобы я понял. Или вы не умеете объяснить это просто, чтобы другим было понятно?
- Слушайте, что вам собственно надо? Я, вообще-то, вас в гости не звал. Вы, как я понял, полицейская ищейка, пришли разнюхать, живут ли тут евреи. Так вот, я вам категорически заявляю, что таковых здесь нет.
- Если бы я пришел за этим, то вашу жену увезли бы в концлагерь как лицо еврейского происхождения. Что вы, почтенный господин философ, на рожон лезете? Нет, батенька, вы как были истерическая личность, так ею и остались, - сказал я и, не прощаясь, вышел из дома Бердяева.
По дороге к себе я успокоился, понимая, что Бердяев так себя вел, потому что элементарно струсил. Он только на словах был смел, а за словами прятал свой страх за собственную жену. Я его понимал и никак на него не обижался. Просто его манера тут же выходить из себя, встретив противное своей мысли соображение, с трудом вязалось с его пафосом свободы мысли.
Еще в июле 1944 г. перед самым освобождением Парижа от «бошей» случилось одно неприятное событие, которое произошло в заведении Зизи. Один пьяный офицер на моих глазах стал приставать к Зизи. Она увела его к себе в кабинет, чтобы вразумить офицера вермахта. Но он опять дал волю своим рукам, так что я вынужден был вмешаться, последовав за ними в кабинет.
- Ах, ты русская свинья, ты еще смеешь мне предъявлять претензии. Да я тебя сейчас пристрелю, - пригрозил мне своим вальтером толстый солдафон.
Но я не подал и виду.
- Ты, сам отвратительная свинья, толстомордый окорок. Если не уймешься, окажешься в гестапо.
От ярости из-за моей наглости он задрожал, вальтер запрыгал в его руке и случайно выстрелил. Само собой он не попал в меня. Не долго думая, я нокаутировал его в зубы, так что он растянулся передо мной на полу кабинета и отключился.
- Зизи, тебе придется сейчас же покинуть свое заведение и перейти на нелегальное положение. Ты и так на плохом счету у немцев. А тут вот этот случай. И еще у них в последнее время сдают нервы. Их дни в Париже сочтены. Поэтому я не уверен, что «боши» не припомнят тебе этого случая. Так что, давай быстро собирайся, и мы пойдем туда, где ты будешь в безопасности. Только оставь свою Николь заместителем, пока тебя не будет. А, я сейчас отнесу этого борова в ближайшую комнату.
Так Зизи оказалась на нелегальном положении, а мне пришлось искать другой канал для связи с советским резидентом в Париже. Вскоре немцы бежали из Парижа. К тому времени Зизи уже серьезно заболела воспалением легких. Ей с трудом дался нелегальный режим жизни в снятой мной квартире. Под конец войны она слегла и больше не вставала с постели. Так я потерял не только Машу с Верой, но и бедную Зосю. Они навсегда остались в моей памяти. Дочка от Николетты Мелисса, доводившая нас часто до слез от смеха своей наивностью, умерла после войны от порока сердца. Сама Николетта вышла замуж. Ее брак оказался счастливым.
Спустя месяц после смерти Зоси вернулась домой Даша с повзрослевшими детьми. Петр Андреевич умер в Нью-Йорке накануне конца войны. Потом мы узнали, что брат Даши Николай, оказавшись в Освенциме, попытался совершить побег, но был схвачен и в мучениях погиб от истязаний проклятых фашистов.
1960
Прошло еще 15 лет. Я стал забывать и Петра Андреевича, и Татьяну Борисовну, и Маргариту де Келюс. Время брало свое. Но бедную Машу и мою дочку Варю я никак не мог забыть. Я все еще надеялся на то, что они живы и только неведомые препятствия мешают мне их увидеть. Помнил я и несчастную Зосю, и дочь Мелиссу, при воспоминании о которой у меня всегда наворачивались слезы на глаза.
Это были года нашей счастливой семейной жизни с Дашей. Мы жили с ней душа в душу. Наши дети стали взрослые, и старшая Татьяна вышла замуж, а младший Серж заканчивал консерваторию по классу композиции. Мне уже было за шестьдесят, когда пришел роковой 1960 г., с которого начались мои приключения во времени.
Весной, в мае 1960 г. в Люксембургском парке, там, где когда-то рядом жила Маша с Варей, мне повстречался старый знакомый, которого я не чаял увидеть. Он шел по аллее как обычный прохожий. Но вид его был крайне необычен. Мой старый знакомый был одет не по сезону в длинную офицерскую шинель, застегнутую на все пуговицы, и дрожал как осенний лист на ветру, похлопывая себя по бокам руками и смешно подпрыгивая при ходьбе. Это был, как вы успели догадаться, мой возможный читатель, Юрий Алексеевич Гагарин. Его физиономия ни йоту не изменилась и так же, как и в далекие 70-е, была чрезвычайно невыразительна. На голове у Юрия Алексеевича не было ни одного волоска. Гагарин без предисловий взял меня под руку и пошел вместе со мной, оживленно говоря о том, как он рад меня видеть.
- Да, давно мы с вами, Александр Сергеевич, не виделись. Сколько уже воды утекло после нашей последней встречи. А вы совсем не изменились, если только самую капельку.
- Юрий Алексеевич, я несказанно рад вас видеть. Столько прошло времени, и я сильно изменился в дурную сторону. Так что вы мне намеренно льстите. Или вы надо мной смеетесь? Вот кто не изменился, так это вы, Юрий Алексеевич.
- Отчего же, Александр Сергеевич. Вы действительно молодо выглядите. Я вам не дам и семидесяти.
- Премного благодарен за такие года, Юрий Алексеевич.
- Не обижайтесь, Александр Сергеевич, я пошутил. Вам действительно можно дать лет сорок-сорок пять. А что касается меня, то бессмертные не старятся и не молодятся. Как вы жили все это время, Александр Сергеевич? - спросил меня хитро Гагарин, сжав крепко мою руку.
- А то вы не знаете? Вам оттуда все видно.
- Да, не говорите. Но там мы видим вас не так, как здесь на Земле. Там вы такие маленькие, даже мелкие. А здесь вы довольно значительны.
- Вам лучше знать, Юрий Алексеевич.
- Хватит прибедняться. А вы знаете, Александр Сергеевич, я к вам по делу.
- Юрий Алексеевич, вы случайно не хотите меня послать передать вам привет в город космонавтов?
- Какой вы шутник, Александр Сергеевич. Нет, у меня есть более важное поручение для вас. И оно непосредственно касается вас, да, именно вас, Александр Сергеевич, - сказал шепотом Гагарин и подозрительно оглянулся на стоявшее рядом дерево, ожидая, видимо, появления из-за него шпиона.
- Как