Добрыня Никитич и Змей Горыныч 2. Змееборец

связал этот эпизод с ритуалом крещения русского народа (В.Ф. Миллер “Экскурсы в область русского народного эпоса”, с. 44, М., 1892). Ну при чём тут крещение? Насильственная христианизация Руси не нашла отклика в народном эпосе, чуждом символизму и в первооснове своей полуязыческому. Меньше всего Добрыня думал о религии, он просто развлекался. Его мать Амелфа Тимофеевна – однозначно положительный персонаж – осуждала забавы непослушного сына. А ведь, если вспомнить, как раз дети готовы с утра до вечера резвиться в воде, так что именно юным возрастом Добрыни и объясняется его пристрастие к речному купанию. Вывод лежит на поверхности: в былине показан подросток, возомнивший себя взрослым, но, по сути, оставшийся легкомысленным мальчишкой. И когда в жаркий день он увидел речку, то мигом позабыл о славе и подвигах ради любимой игры. Он же сам себе голова. Вот только речка оказалась совсем непростая, она-то и свела в поединке Добрыню и Змея Горыныча. От судьбы не уйдёшь. И сражаться пришлось в очень невыгодных условиях – Добрыня из-за своей беспечности лишился оружия и всей одежды. О причинах такого конфуза единого мнения в былинах нет. Виной тому могла быть трусость слуги, увидевшего Змея Горыныча:

    “Млад-то слуга да был он торопок,
    А угнал-то у Добрынюшки добра коня,
    А увез-то у Добрынюшки он тугой лук,
    А увез-то у Добрыни саблю вострую,
    А увез копьё да долгомерное,
    А увез-то он палицу военную”
                  (“Онежские былины, записанные Александром Фёдоровичем Гильфердингом летом 1871 года”, №59, с. 315, С.-Петербург, 1873)

    Но предлагалась и другая версия, связанная с неукротимым характером Пучай-реки. Это вовсе не вариант мирной киевской Почайны, это коварная и самолюбивая Смородина, не прощающая пренебрежения к ней. Ведь не просто так мать запугивала Добрыню, убеждая его не связываться с колдовской рекой. Только сын посчитал себя умнее всех и специально поступил наоборот. Вот и доигрался. Накупавшись, Добрыня с насмешкой произнёс:

    “Матушка Добрынюшки говаривала,
    Родная Никитичу наказывала:
    “Ты не езди-тко на гору сорочинскую,
    Не топчи-тко там ты малыих змеенышов,
    Не куплись Добрыня во Пучай-реки,
    Тая река свирипая
    Свирипая река да е сердитая:
    Из-за первоя же струйки как огонь сечет,
    Из-за другоей же струйки искра сыплется,
    Из-за третьеей же струйки дым столбом валит,
    Дым столбом валит да сам со пламенью”.
    Эта матушка Пучай-река
    Как ложинушка дождёвая”
                    (“Онежские былины, записанные Александром Фёдоровичем Гильфердингом летом 1871 года”, №5, с. 30, С.-Петербург, 1873)

    В былинный сюжет вставлен эпизод из другой былины – про реку Смородину. Некий молодец, подъехав к реке, принялся её упрашивать, чтобы она его пропустила. Река смилостивилась и ответила человеческим голосом: “Я и так тебе пропущу”. Переправившись, молодец почувствовал себя в безопасности и принялся насмешничать:

    “А сказали про быстру реку Смородину:
    Не протти, не проехати
    Не пешему, ни конному –
    Она хуже, быстра река,
    Тое лужи дожжевыя!”

    Река не стерпела обиды, хитростью она заманила молодца к себе и тут же утопила, да ещё и приговаривала при этом:

    “Не я тебя топлю,
    Безвремянного молодца,
    Топит тебя, молодец,
    Похвальба твоя, пагуба!”
                    (“Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым”, ЛП, №33, с. 157-160, М., 1977)

    Вот и Добрыня не подумал, что Пучай-река (Смородина) одушевлённая, она всё слышит и ничего не прощает. А он-то сначала купался в ней без разрешения, как в обычной реке, да потом бездумно обидел её. Теперь наказание стало неотвратимым:

    “И тут струи вместе соходилися,
    Унесло его к горам, горам ко пещерам”
                    (С.И. Гуляев “Былины и исторические песни из Южной Сибири”, №3, с. 46, Новосибирск, 1939)

    Различные варианты эпизода, связанного с купанием Добрыни, появились из-за того, что сказители пытались объяснить, каждый по-своему, почему Добрыня на поединок со Змеем Горынычем вышел голым и безоружным. А может всё дело в том, что со Змеем сражался не человек? В качестве змееборца в христианском мире прославился Георгий Победоносец. На Руси в московский период распространились изображения всадника, поражающего змея, но не все они связаны с Георгием, так рисовали и князей XV-XVII веков. Изображение называлось – “ездец” и это понятие поглотило св. Георгия (С.Я. Сендерович “Георгий Победоносец в русской культуре”, с. 76-77, М., 2002). В книге Герберштейна приведён портрет великого князя Василия III, а рядом на щите изображён всадник, поражающий змея. Так этот “ездец” там абсолютно голый (А.Б. Лакиер “История российской геральдики”, с. 174, М., 2007). Такое же изображение московского герба помещено в книге Александра Гваньини “Описание Европейской Сарматии” (Alexander Gwagnin “Sarmatiae Europeae descriptio”, с. 78, Spirae, 1581), а это уже тенденция.  Необычный внешний вид всадника привлёк внимание исследователей: “Изображен здесь всадник, поражающий копьем дракона, но при этом всадник нагой, то есть это не Георгий” (С.Я. Сендерович “Георгий Победоносец в русской культуре”, с. 78, М., 2002). Да, не Георгий, но тогда кто? Георгий был далеко не первым из змееборцев: в Древней Греции победы над морскими чудовищами, питавшимися девственницами, приписывали Персею и Гераклу (“Мифы народов мира”, т. I, с. 82, 298, М., 1991), в Армении змееборцем считался громовержец Вахагн (там же, с. 219). Если признать, что в сцене поединка Добрыни Никитича со Змеем Горынычем показаны боги, то отпадают все неудобные вопросы: боги не нуждаются в одежде, потому что им не страшны ни жара, ни холод, боги не нуждаются и в доспехах, потому что бессмертны, а что до правил нравственности, так христианские табу для язычников не указ, у них есть свои табу, но только другие. В Радзивиловской летописи приведены четыре изображения Перуна (миниатюры 40, л. 16; 57, л. 26; 111, л. 45; 392, л. 166), и всегда голышом, в одной руке он держал щит, а в другой копьё (в одном из вариантов – щит и дубовую ветвь).
    То место в былине, где рассказано, как Добрыню подхватили речные воды и унесли к обиталищу Змея Горыныча, напоминает древнеегипетский миф о солнечном боге Ра, который по ночам плывёт на своей ладье через загробный мир и там его поджидает змей Апоп, с которым Ра сражается каждую ночь (И.В. Рак “Мифы Древнего Египта”, с. 84, Екатеринбург, 2007). В русском язычестве ту же функцию выполнял Хорс. Поездка на Пучай-реку связана с путешествием солнечного бога в подземный мир. И путешествие, и бой с повелителем этого мира предопределены заранее – солнце, ведь, никуда не сворачивает. Нельзя однозначно утверждать, что, мол, Добрыня и Хорс – одно и то же. После христианизации Руси языческие мифы забывались, их остатки деформировались, различия в них стирались, сходные персонажи отождествлялись. Так что в былинном Добрыне что-то осталось от Хорса, что-то от Перуна, что-то от Велеса, а что-то придумано и позднее.
    Божественной природой Добрыни можно объяснить ещё одну несуразность в былине. Оружие у богатыря какое-то несерьёзное и уж точно совершенно бесполезное в бою: то ли колпак земли греческой (“Онежские былины, записанные Александром Фёдоровичем Гильфердингом летом 1871 года”, №79, с. 473, С.-Петербург, 1873), то ли шляпа земли греческой (“Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым”, ЛП, №48, с. 184, М., 1977). В общем, лежала на берегу реки кем-то забытая шапка, которой Добрыня и воспользовался. Закидать огнедышащего дракона одной шапкой – это круто. Либо дракон был ну очень маленький, либо шапка была ну очень большая. Первый вариант отпадает, потому что тогда не получится подвига. А если выбрать второй вариант, то шапка окажется необычной, огромной, невероятно огромной – размером с гору. Или, что вероятнее всего, это и была настоящая гора, потому что шапку земли греческой следует понимать не как шапку из Греции (тогда появление её в былине никак не мотивировано), а как шапку самой земли, то есть гору. Земля греческая находилась за морем, это была чужая, незнаемая и враждебная земля. Имелась в виду не Византия, которую на Руси хорошо знали, а фольклорный образ потустороннего мира. Вот там и находилась та гора, которой Хорс прихлопнул своего змеевидного противника точно так же, как греческий Зевс прихлопнул змея Тифона горой Этна (“Тифон” // “Мифы народов мира”, т. II, с. 514, М., 1992). А Кришна в семилетнем возрасте поднял холм Говардхану, защищая своих соплеменников от гнева Индры (С.М. Неаполитанский “Ведические предания Древней Индии. Бхагавата-Пурана”, Песнь десятая, с. 344-345, М., 2011). Это, собственно, разные варианты одного и того же мифа. Отголоском такого мифа выглядит описание боя в одной из былин:

    “Он хватал в руки да сер горючь камень,
    Сер горючь камень да ровно петь пудов”
                    (“Архангельские былины и исторические песни, собранные А.Д. Григорьевым в 1899-1901 гг.”, т I, №51, с. 274, М., 1904)

    В руки Добрыня взял не простой, а “горючь камень”. В русских средневековых легендах бел-горюч камень Алатырь превозносился не только как священный артефакт, “всем камням отец”, но и как опора всего Мироздания. Он находился в самом центре мира на острове Буяне, на нём стояло мировое дерево, из-под него растекались по всему миру реки (“Алатырь” // Е.М. Мелетинский, ред. “Мифологический словарь”, с. 28-29, М., 1991). А как раз у Алатыря и жил Змей Горыныч:

    “Донесет тебя ко камешку Алатыру,
    Ко тому ко змеинищу Горыныщу”
                    (В.Ф. Миллер “Былины новой и недавней записи”, №21, с. 36. М., 1908)

    Камень Алатырь в былине – это та гора, под которой обитал Змей Горыныч, и в то же время – это и Вселенная в виде космической горы, то есть, вся земля, накрытая небесным куполом, а вокруг кольцом струилась мировая река (Пучай-река или Смородина). Таков первоначальный вариант картины мира, по крайней мере, шумеры, древнейший из народов, представляли Вселенную в виде космической горы и называли её “ан-ки”, что означало “небо-земля”. Земля в виде плоского диска была накрыта небесным куполом, а пространство между землёй и небом заполнял воздух. Вокруг же простирался первозданный океан, который и породил космическую гору. Тремя уровнями мира управляли три главных бога: на небе (вершина космической горы) царил Ан, в среднем мире – Энлиль, а богом бездны считался Энки (С.Н. Крамер “История начинается в Шумере”, с. 100-116, М., 1965). На три царства с тремя главными богами был разделён мир и в греческой мифологии: “Сами же они, метнув жребий, разделили власть: Зевсу выпало господство на небе, Посейдону – на море, Плутону – в Аиде” (Аполлодор “Мифологическая библиотека”, ЛП, с. 6, Л. 1972). Трёхчастное деление мира по вертикали – наиболее удобный способ мировосприятия для древнего человека. Наивная гипотеза помогала людям логично и правдоподобно (на их уровне знаний) объяснять природные явления.
    В результате схватки двух богов Змей оказался под землёй, а солнечный бог отправился на небеса. Только тут ещё большой вопрос – кого считать победителем. Люди воспринимали ситуацию неоднозначно, если судить по фрагменту из “Голубиной книги”:

    “Это Кривда с Правдой соходилася,
    Промежду