Добрыня Никитич и Змей Горыныч 2. Змееборец

древнюю крепость – село Сорочинское в Самарском крае, где некогда жили волжские болгары, подчинённые хазарам (В.П. Аникин “Былины. Метод выяснения исторической хронологии вариантов”, с. 159, МГУ, 1984). Конечно, хазары принесли много горя Древней Руси, но его не сравнить с неисчислимыми бедствиями, что довелось вытерпеть русскому народу от жуткого татарского погрома. Самые свирепые вражеские преступления на нашей земле тонут в пучине ордынских злодеяний. Власть татарской орды стала для Руси поистине царством смерти. И раньше в русских летописях степняков сравнивали со змеями: Владимир Глебович, князь Переяславский, после победы над половцами в 1185 году будто бы заявил: “скруши главы змиевыя” (Лаврентьевская летопись, РЛ, т. XII, с. 376, Рязань, 2001), слово в слово повторив слова Владимира Мономаха по поводу победы 1103 года (там же, с. 269). Кто первый произнёс эти слова и над кем тогда была одержана победа, мы уже никогда не узнаем, может и в самом деле над хазарами. Но название Сорочинских гор связано с сарацинами, то есть с мусульманами, а это уже прямое указание на татар. Века беспрерывных войн с ордами татар заслонили в народном сознании любые воспоминания о давних несчастьях, людям было просто не до этого. Былины в современном виде сложились под сильнейшим воздействием борьбы с татарскими нашествиями. В образе Змея Горыныча мифологические представления смешались с историческими воспоминаниями. Но пора перейти к главному герою.
    Местом рождения Добрыни Никитича былины называют Рязань. Потом-то он переехал в Киев, но только, когда его отец Никита Романович ушёл на покой:

    “Доселева Рязань селом слыла,
    А нынече Рязань слывет городом.
    И жил в Рязани богатый гость,
    Что по имени Никита, сын Романович;
    Девяносто лет жил Никита, не старился,
    Выводил из стойла добра коня,
    Накладывал потнички бумажные,
    На потнички – ковры сорочинские,
    На коврики – седелочки черкасские:
    Подтягивал подпруги шелковые,
    Двенадцать подпруг шелковых,
    Садился старой на добра коня.
    Не ясен сокол в перелет летал,
    Не белый кречет перепархивал, –
    Тут ехал удалой, добрый молодец.
    Под ним добрый конь, как бы лютой зверь,
    На коне-то сбруя под оправою,
    Под оправою однозолотною;
    Сам на коне, как сокол, сидит”
                    (С.И. Гуляев “Былины и исторические песни из Южной Сибири”, №3, с. 43, Новосибирск, 1939)

    Совсем не прост Никита Романович, хоть и представлен в былине всего лишь как “богатый гость”. Но затем рисуется портрет воина, это не простой воин, а витязь знатного рода. Да и не совсем человек – как он мог девяносто лет не стариться? Никита Романович запросто входит в княжеский терем, и князь Владимир тут же сажает его за свой княжеский стол – неслыханная честь. Оказывается, Никита Романович для князя – самый близкий человек, именно он хранит “стольный Киев-град”. И теперь, уходя на покой, в качестве преемника он оставляет своего сына, которому пока ещё исполнилось только три года (там же, с. 44). Вот тогда Добрыня и переехал в Киев. В былине “Наезд литовцев” рассказывается про военные подвиги Никиты Романовича. Как только он узнал про нападение врагов:

    “Обернулся он серым волком,
    Конюшек у них всех повыдавил;
    Обернулся он добрым молодцем,
    Замочики в оружьишках все повыщербил,
    Сабелки у них все повытупил,
    Тесочики у них все повыломал”
                  (“Песни собранные П.Н. Рыбниковым”, ч. IV, №17, с. 95, С.-Петербург, 1867)

    Потом Никита Романович превращался ещё в горностая и чёрного ворона, в общем, действовал так же, как и Волх Всеславьевич, который, как известно родился от Змея. Снова себя проявила змеиная кровь. Значит, и Добрыня непременно должен состоять в родстве со Змеем Горынычем. Но к этой теме мы ещё вернёмся. Никита Романович показан в былине как высокопоставленный дружинник и опора княжеского престола. Исторический Никита Романович – отец Добрыни Золотого Пояса – тоже должен был входить в число руководителей княжеской дружины.
    В одном из вариантов былины Змей Горыныч унёс в свои пещеры сестру князя Владимира Марью Дивовну, которая, как выяснилось, приходилась Добрыне родимой тётушкой, а князя Владимира богатырь называл “мой сударь-дядюшка” (“Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым”, ЛП, №48, с. 185, М., 1977). Значит, либо отец Добрыни приходился братом киевскому князю, либо его мать была родной сестрой княгини. Второй вариант вероятнее, потому что мать Добрыни в это время сидела рядом с Владимиром, горюя о похищенной Змеем княгине. То есть, Добрыня, будучи племянником киевского князя, и сам принадлежал к правящему княжескому роду. О.Ф. Миллер объяснял родство Добрыни с князем Владимиром их общим мифическим основанием – солнечным культом:

    “Одно и тоже существо, как оно и часто встречается в мифологии, распалось на два совершенно различных лица. Недеятельная, страдательная сторона солнца, т. е. представление его ровно, невозмутимо совершающим свое теченье и как бы предоставляющим оборону себя от туч –, рассекающему их мечу громовержца Ильи – это осуществлено в лице Владимира. Сторона же солнца деятельная, воинственная, т. е. представленье его ведущим постоянную борьбу с тьмою, каждодневно торжествующим над ней по утрам, каждогодно же торжествующим над зимой, мечами своих лучей разбивающим ее оковы, избавляющим плененную ею землю, – это олицетворилось в Добрыне-Егорье”
                    (О.Ф. Миллер “Илья Муромец и богатырство киевское”, с. 433-434, С.-Петербург, 1869)

    В исследованиях сторонников мифологической школы русские былины поворачиваются к нам одной своей стороной, а историческая школа показывает нам другую их сторону. Оба подхода правомерны и не противоречат друг другу. Несомненно, что начало формирования былин теряется в глубинах первобытных верований, но невозможно отрицать и мощное воздействие на былинные сюжеты знаковых исторических событий. К тому же, эпос древнее мифологии – предания и сказки существуют даже у примитивных племён, тогда как религиозная картина Мироздания складывается уже вместе с государственностью. И в образе Добрыни сочетаются как обрывки языческой мифологии, так и воспоминания о далёкой русской старине. Былины прямо указывают, что Добрыня оказался при княжеском дворе ещё ребёнком. Ему приходилось, наподобие пажа, выполнять всякие мелкие поручения прежде, чем он вошёл в силу:

    “Три годы Добрынюшка стольничал,
    А три годы Никитич приворотничал,
    Он стольничал, чашничал девять лет,
    На десятый год погулять захотел”
                    (“Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым”, ЛП, №9, с. 42, М., 1977)

    “По три года Добрынюшка-то стольничал,
    По три года Добрынюшка да чашничал,
    По три года Добрыня у ворот стоял.
    Тово стольничал-чашничал он девять лет,
    На десятые Добрынюшка гулять пошол”
                  (“Онежские былины, записанные Александром Фёдоровичем Гильфердингом летом 1871 года”, №267, с. 1205, С.-Петербург, 1873)

    Пока Добрыня был мал, ему полагалось учиться:

    “Как от роду-то Добрыне шесть годов,
    На седьмом году стал во школушку ходить
    Да себя грамоте учить”
                    (“Добрыня Никитич и Алеша Попович”, ЛП, №30, с. 166, М., 1974)

    “А и будет Добрыня семи годов,
    Присадила ево матушка грамоте учиться,
    А грамота Никите в наук пошла,
    Присадила ево матушка пером писать.
    А будет Добрынюшка во двенадцать лет,
    Изволил Добрыня погулять молодец
    Со своею дружиною хоробраю”
                  (“Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым”, ЛП, №48, с. 182, М., 1977)

    Получается, что свой главный подвиг Добрыня совершил в двенадцатилетнем возрасте. Богатырь-малолетка. И это не случайность, не ошибка, потому что то же самое сообщают и другие былины:

    “А ростёт тут-ле Добрыня лет до двенадцати,
    Ён стал хватать приправу богатырскую”
                  (Н.Е. Ончуков “Печорские былины”, №59, с. 247, С.-Петербург, 1904)

    “Ишша стал как Добрыня лет двенадцати
    ……………………………………………...
    Надеваёт он латы булатные”
                    (“Архангельские былины и исторические песни, собранные А.Д. Григорьевым в 1899-1901 гг.”, т. I, №77, с. 350-352, М., 1904)

    “А как стало Добрынюшке двенадцать лет,
    Он начал в чисто поле поезживать”
                    (“Беломорские былины, записанные А. Марковым”, №71, с. 364, М., 1901)

    В.Ф. Миллер обратил особое внимание на “ранний возраст” богатыря (В.Ф. Миллер “Экскурсы в область русского народного эпоса”, с. 33, М., 1892). Ну, так все подсчёты сходятся: если Добрыня в три года переехал из Рязани в Киев, да потом ещё девять лет прислуживал при княжеском дворе, то как раз двенадцать лет и должно было ему исполнится. В эпосе такое случается: иранский Сухраб в десять лет уже стал непревзойдённым бойцом и на войне бился с самим Рустамом:

    “Уста его пахнут еще молоком,
    А он уж мечтою к сраженьям влеком”
                    (Фирдоуси “Шахнаме”, ЛП, т. II, с. 20, М., 1994)

    Про ребёнка-богатыря рассказывалось и в южнославянских песнях. Болгарская песня “Дитя Дукадинче и Коруна-Делия” по своему содержанию сходна с русской былиной “Добрыня Никитич и Змей Горыныч” (“Песни южных славян”, БВЛ, т. XI, с. 89-92, М., 1976), а песня “Малое дитя и ламия”, записанная в Македонии, напоминает былину “Илья Муромец и Соловей-разбойник” (там же, с. 72-76). То есть, когда в былине Добрыню называют племянником князя Владимира, то это не переделка летописной фразы “Добрына уй Володимеру” – эпический Добрыня изначально считался младшим родственником киевского князя. На малолетство Добрыни сетует и его мать:

    “Ах ты, мое дитятко сердечное,
    Ты малешенек еще и глупешенек”
                    (С.И. Гуляев “Былины и исторические песни из Южной Сибири”, №3, с. 45, Новосибирск, 1939)

    “Добрынина матушка росплакалась:
    “Уш ты молоды Добрынюшка Микитиць млад!
    Ты не в полном уми, не в полном разуми,
    Не в великом, Добрынюш(к)а, возрасти”
                    (“Архангельские былины и исторические песни, собранные А.Д. Григорьевым в 1899-1901 гг.”, т. I, №77, с. 351, М., 1904)

    Обратим внимание на то, как ведёт себя Добрыня:

    “Он падат своей матушки в резвы ноги.
    “Уш ты ой, государыня матушка!
    Бласлови-тко миня идти-ехати
    Да во далецё Добрыню во цисто полё
    ………………………………………….
    Бласловишь ты миня, я поеду жа;
    Не бласловишь ты миня, я поеду жа”
                    (Там же)

    “А не белая береза земле клонится,
    А не шелкова трава в поле устилается,
    Еще клонится родной сын перед матерью:
    “Еще дай ты мне, матушка, благословение
    ……………………………………………...
    Ну, хоть дашь – пойду, и не дашь – пойду”
                    (В.Ф. Миллер “Былины новой и недавней записи”, №21, с. 36, М., 1908)

    Разве такой Добрыня похож на взрослого человека? Так ведёт себя неуравновешенный подросток, внезапно решивший, что теперь он способен жить своим умом. Вот, например, мать запрещала ему купаться в Пучай-реке, а он взял, да и поступил по-своему. В.Ф. Миллер высказал своё недоумение тем, что “Добрыня представляется почему-то каким-то любителем купанья и нырянья”. И