диктофончик.
Повествует она охотно, сентиментальничая и мусоля детали. О том, как появилась на свет на Дальнем Востоке, в семье военного, как впятером – родители и трое детишек – мотались по огромной стране. Отец менял гарнизоны, она – школы. Окончил службу папаша в маленьком городке, где и осел навек, а она отправилась за высшим образованием в наш мегаполис. В институт не поступила, срезалась на математике, но добрые люди присоветовали обратиться в модельное агентство, дескать, там ей самое место.
Наконец речь заходит о ее знаменательной встрече с Царем. И тут энтузиазм очаровательной вдовушки гаснет, как пламя на ветру: дыма навалом и никаких конкретных фактов. Впрочем, на подробностях я не настаиваю, изредка задаю наводящие вопросы, исподволь подводя к смерти Царя, – и легонько пробую пальчиком. Она тотчас вскидывает бровки:
– А вы из того ли журнала, молодой человек?
Оставив вопросы – подождут – пробую поймать ее на грубую лесть – хавает, и с превеликим удовольствием. Холодные глазки обретают выражение загадочное и игривое. Окидывает меня оценивающим взглядом. Уж не клюнула ли всерьез? А, где наша не пропадала! Перехожу в контрнаступление:
– Не продолжить ли нам знакомство в другом месте?
– И где же? – интересуется кокетливо.
– В ресторане, например.
– А у вас, молодой человек, денег-то хватит заплатить за меня? – зло насмешничает она. И добавляет, помягчев: – Сегодня в семь, в моем коттедже. Записывайте адрес…
Обедаю дома. Гаврош – у нее выходной – кормит меня до отвала. А славно в своей берлоге, ребята, даже если она – махонький закуток в десяток «квадратов»! Можно растянуться на раскладном диване, который к ночи превращается в ложе, закинуть руки за голову и блаженствовать. Со стороны соседей-пьянчуг не слышно ни звука, то ли умотали куда, то ли захорошели.
Капельку передохнув, одеваюсь. На вопрос Гавроша «когда вернусь?» отвечаю неопределенно и отчаливаю.
Пока добираюсь до Яблоневого, голубовато-синий мир гаснет, насыщается темнотой, и фары встречных машин как будто горят ярче. Когда въезжаю в деревушку, кажется, что наступила ночь.
Как оно и полагается по статусу, «дворец» Царя, слегка напоминающий средневековый замок – башенки и шпили, – куда внушительнее принцевых «палат». Над ним мерцает звезда. Остренькая, как граненый лучик света, она всегда видна на западе, и почему-то рядом с ней никаких других звездочек не обнаруживается. Одиночка, как я.
После короткой процедуры попадаю внутрь коттеджа. Выдрессированная девчоночка, наверное, горничная ведет меня из зала в зал, и моя башка начинает слегка кружиться от мелькания картин в позолоченном багете, статуй, шпалер, рыцарских доспехов, звериных голов и прочих диковин. Впечатление такое, словно и впрямь угодил в старинный замок и сейчас выйдет сам хозяин в накинутом на плечи струящемся алом плаще… Наконец оказываемся в небольшой комнатке, предназначенной, должно быть, для отдыха и мечтаний. Она увешана гобеленами, на которых вытканы дамы и кавалеры жеманного 18 века, занимающиеся охотой и галантным флиртом.
Здесь теплятся свечи. Вдовица, вся в черном, эффектно восседает на небольшом канапе. Ласково кивает мне, одновременно непринужденным жестом отпуская девчонку, и та испаряется, будто и не было.
Собираюсь расположиться на ближайшем сиденье, но она указывает на местечко рядом с собой. Пристраиваюсь. В канделябре крошечными копьями подрагивают язычки пламени. Серебряный кудрявый голыш, известный под кликухами Амур, Эрот и Купидон, хоть сейчас, если судить по хитрой проказливой рожице, готов влепить в меня одну из своих стрелочек.
Воркуем, несем фантастический вздор, смеемся, и мне даже кажется, что я немножко влюблен, или это вино так кружит голову? При свечах личико вдовы женственно и романтично. Она собственноручно кормит меня засахаренными фруктами, держа их в тонких пальчиках и отставив мизинчик.
– Ты мне сразу жутко понравился. – Она приподнимает бровки, словно сама себе удивляясь. – В тебе есть что-то такое… рыцарское, – подбирает она наконец слово, соответствующее обстановке. – По-моему, ни одна женщина просто не сможет устоять… И я…
Ощущая себя благородным Ланселотом или самим Тристаном, которого искушает прекрасная дева, впиваюсь в ее рот, не встречаю сопротивления, и мы, ласкаясь, опускаемся на шкуру белого медведя, чьи стеклянные буркалы глядят вдаль с философским спокойствием…
Потом перемещаемся в умопомрачительную бело-золотистую спальню, такую я где-то уже видел – кажется, в старом американском фильме про бедную девушку, охмурившую богача-аристократа. По дороге делаю остановку в туалете, откуда по мобильнику сообщаю Гаврошу, что переночую у приятеля. Напоследок говорю вполне искренно: «Я люблю тебя, малыш». «И я тебя», – откликается она.
Бедная моя, представляю, как заныло твое сердечко, но ты не позволила себе ни одного вопроса. Ты долго будешь пытаться уснуть, гоня тягостные мысли о том, где я и с кем. Но, если по совести, я действительно не изменяю тебе. Работа такая. Прости меня, малыш.
* * *
Утро встречаю в пышной кровати Царя, смастаченной под старину, а-ля Людовик какой-то. Инночка блаженно дрыхнет, вытянув долговязое тело. Волосы спутаны. Выбравшись из-под одеяла, отправляюсь в снежно-белую ванную. Из овального зеркала в тяжелой резной раме – уж не венецианского ли? – невесело скосоротившись, таращится небритый Королек. Показываю ему язык, он отвечает тем же. Споласкиваюсь и возвращаюсь в спальню, где натыкаюсь на холодный взгляд проснувшейся вдовы. Она призывно протягивает худую руку.
Присаживаюсь на кровать.
– А ты замечательный любовник, – томно произносит Инночка. Без косметики она выглядит более чем заурядно, рядовая девчонка, каких множество.
Целую ее в губы. Какой бы она ни была, я благодарен ей за прошедшую ночь.
– Забыла спросить. Ты женат? – Она внезапно хохочет, всплескивает ладошками. – Ну и потеха! Мне в голову не вступило, что у тебя может быть жена. Наверное, и детишки имеются. Признавайся, что ты ей наплел, а? Что у тебя срочная ночная работа?
– Живу я, солнышко, в гражданском браке, детей нет.
– Ну, гражданская жена – другое название любовницы, изменять ей не зазорно. А вот семья – это святое, этого не трожь. Мой тоже поначалу клинья подбивал: дескать, давай попробуем гражданским браком. Я сразу отрезала: или фата и марш Мендельсона, или катись, милый, куда подальше.
– Ты любила его хоть чуток?
– Смеешься? За что любить-то, подумай хорошенько. За кучу баксов? Старый козел только и умел, что делать бабки да убивать… – Она закусывает губку, потом неестественно смеется: – Надеюсь, об этом ты не напишешь?
– Не волнуйся, наш журнал – не желтая пресса. К тому же после того, что между нами было…
– Ну, это сегодня ничего не значит.
– Для меня – значит.
В моем взгляде и голосе суровая, почти торжественная нежность. Приподняв выщипанные бровки, она смотрит на меня серьезно и задумчиво. Я ее озадачил. Она-то считала меня циником, пройдохой, а я вот такой – наивный и глупый. В ее хитреньких мозгах происходит переоценка ценностей. Я не мешаю, пускай. Быть в Инночкиных глазах лохом – это мне даже на руку. Впрочем, вряд она ли сразу поверила в то, что я идиот, нужно еще доказывать.
– Только честно, ты своему не изменяла?
– Да ты что! Я еще не спятила. Радости на копейку, а проблем – на миллион. Да если бы Царь даже не разнюхал, а только подумал, что я ему рожки наставляю, в асфальт бы закатал.
– Такой ревнивый?
– Ужас. Грубый, неотесанный хам. Мурло.
– А сам, небось, девчонок-то пощипывал?
– И еще как! Его, старого кобеля, на свежатинку так и тянуло.
– Представляю, как ты с ним натерпелась.
– Ничего просто так не дается, – выдает она сентенцию. – Чем-то нужно поступаться. – После чего манит меня пальчиком под одеяло…
Растрепанная головенка Инночки, в которой крутятся вполне рациональные мыслишки, доверчиво лежит на моем плече, как до нее голова Анны и других женщин. И всякий раз, ощущая эту милую тяжесть, я счастливо млел. Вот и сейчас хочется жалеть и защищать. Ну не кретин ли я, пацаны?
– А ты не заливаешь, что хранила супругу верность? У тебя под боком входит в силу пасынок, студент. Признайся, заглядывается на тебя? В таком возрасте гормоны играют о-го-го. Неужто его пылкие взоры не зажгли твое тоскующее по любви сердечко?
– Чего ты несешь? – морщится Инночка. – Илья – он вообще не мужик. Одно слово: математик. Да мы с ним и не видимся почти, как чужие. Мирное сосуществование. И потом – у него подружка имеется.
– Наверное такая же, с прибабахом?
Инночка поджимает губки, и я понимаю: залез не туда. Ладно, замнем.
– Странно. У Царя – и такой сынок. Он в университет случайно не на автобусе пилит?
– Какой автобус? У него «вольво».
– Наверняка цвета детской неожиданности. Нынешняя молодежь любит шокировать.
– Только не Илья. Выбрал по себе – черный. Красиво, конечно, но мрачно. А ты чего это Илюхой интересуешься? Часом не киллер? Если хочешь его пришить, признавайся, помогу, чем смогу. Кокнешь – мне больше достанется.
Инночка заразительно хохочет.
– Не слишком мы с тобой расшалились? – прерываю ее здоровый смех. – Все-таки прислуга кругом, а у стен тут, небось, уши, как у летучей мыши.
– Плевать! Теперь я здесь хозяйка! Захотела – привела любовника, ни одна тварь пикнуть не посмела. При Царе я прислугу ужас как боялась: наговорят чего, отмывайся потом, доказывай, что не верблюдиха. А теперь они, голубчики, у меня как шелковые. Жаловаться-то некому. Захочу, оргии устраивать буду!
И ведь будет!
Как ни сладко полеживать с обольстительной Инусей, пора возвращаться к суровой действительности. Полакомившись напоследок яствами и поцелуями, шагаю мимо наэлектризованной любопытством и иронией дворни, выпадаю на улицу – и жмурюсь от слепящего солнца. Утро ядреное, свежее, морозное, на мягких искристых сугробах лежат синие тени.
Когда за рулем «копейки» несусь домой, в порожней башке рождается дразнящая мыслишка: а ведь у меня есть неплохой шанс стать законным супругом Инночки, жить в довольстве и нескончаемом кайфе. Само собой, на ее ручку будет достаточно претендентов, понадобится кропотливая подготовительная работа, зато результат!..
Но, очутившись в своей клетушке, напрочь забываю об Инночке и своих брачных планах. В комнатке прибрано, на столе прислоненная к сахарнице записка: «Королечек, суп в кастрюле в холодильнике, каша под подушкой. Я люблю тебя!» Последняя фраза – как крик отчаяния, и у меня пламенеют уши.
Автор
В этот день, 9 февраля, Марго возвращается из города в Яблоневое, в коттедж, который любит с такой нежной страстью, какую не испытывала ни к кому и никогда.
Коттеджу она отдает едва ли не все свободное время, стараясь сделать изысканным каждый его уголок. Сегодня она объездила городские магазины, разыскивая ткань для портьер. В глазах рябило от цветов и узоров, и все же она нашла то, что считала нужным.
Навстречу ей бежит сверкающий зимний день. Бледно-лиловый маленький «мицубиши» повинуется малейшему повороту руля. Марго обожает водить машину – это ее третья любовь (вторая – наряды, в которых она знает толк). Положив худенькие руки на руль, она с
