картину, довершая, венчая, превращая невольную случайную разницу между камнями в прекрасно задуманную художником (!) гармонию. «Меняем минусы на плюсы: два к одному!»
Да, это уже была работа сродни скульптурной.
Но было только полдела: «расшив» таким образом два квадратных метра «демо-версии», хозяев здешних на подобный вариант уговорить (собственно, вовсе они не противились, лишь о сроках осведомились: на больную Гаврилы мозоль!..). Вторая, более трудная часть состояла в том, чтобы парней от сохи, в срочном порядке Славой с улицы набранных, на такую тонкую, творческую и даже вдохновенную работу мобилизовать, а то, может, и увлечь.
Удивительно, но — получилось: дуракам везёт!
Слава понагнал народу столько, что работников на одном квадратном метре сидело — как мурашей. Нет — как китайцев на строительстве Великой их стены. В обязанности Гаврилы входило контролировать течение многих «ручейков» из раствора, сбегающих в единую «реку», да веселить работников жизнеутверждающими байками из своего
строительного прошлого.
Само собой, нелёгкое такое дело требовало, время от времени, вполне конкретных вливаний, которые честно Слава и обеспечивал, обязательно появляясь к обеденному перерыву.
— Да возьми ты себе хоть огурцов солёных на закуску! — наталкивал он меня на витрину в супермаркете, что находился через дорогу от нашего объекта.
Хорошо он дела вёл!
И увядающее сентябрьское солнце освещало нас, под ним копошащихся, и осенний ветер уже холодил мыслями о грядущей зиме…
И увядающее солнце сентября не согревает,
И ветер мыслью о зиме грядущей холодит,
И руки, по локтю в растворе, простывают…
Спеши, ваяй, лепи — работа всё простит!
Сплошная глагольная рифма: такая же халтура, как, впрочем, и была там!
В недельный срок, который и был последним поставлен хозяевами, управились мы с работой. Счастливы были те попрощаться, наконец, со Славой, а уж со мной тем более: немало послеобеденного времени я, стоило им только на глаза мне попасться, тратил
на просвещение убогих: как же, всё-таки, повезло им со Славой, и со швами такими эксклюзивными — ручной лепки!
«Два к одному…»!
Без устали Гаврила на мельницу Славы воду лил! Успевал бы только тот ему наливать!..
Но спасли мы работой этой кропотливой дело! Каменная площадь теперь напоминала мягко волнующееся море — с плавными перекатами волн: без барашков.
Имел такой вариант право на жизнь — безусловно! И мы, теперь получалось, тоже…
Удалась, на сей раз, Славе авантюра: проскочило, «проканало», прошелестело. В которой и я невольно поучаствовал с самого начала — со склочного, по пути сюда, давнего того разговора.
А ещё — на эту работу я ушёл с Ушакова. Окончательно. Безоглядно, и по-английски. Закончив, конечно, там всё сполна. Хоть и можно (а даже, пожалуй, и нужно!) было кое-какие моменты доработать ещё. Хоть и поглядывал я всю эту неделю исподволь на телефон: «Слава Богу — никаких звонков!.. Молчи, родной, молчи!»
Да ладно — нет предела совершенству: ещё бы месяц-другой вполне мог туда ноги носить. А так — выдернул всё же, получалось, меня Слава!..
И, возвратившись в последний день оттуда — с Емельянова, я и услыхал в награду: «Любе нужен партнёр!»…
* * *
Во время домашних моих сборов на танцпол Татьяна, подняв голову от исторической энциклопедии, сказала, как о давно решённом:
— Она тебя не достойна!.. Если тебе действительно плохо с нами… Мы найдём тебе достойней и лучше.
Да о чём ты, Таня?! На что мне — «другая»? Если б в том дело было!..
Кого найдёте, и зачем?
Другое дело здесь совсем!..
* * *
— Ты что — из дома, что ли, ушёл? — чуть нахмурив брови, глядела в мои глаза Люба.
Момент благоприятствовал: румба.
— Да нет, ты что! Откуда это такая информация? Ну да — не ночевал, который раз, дома, но так потому, что там, на объекте, оставался. Но сейчас-то — ты ведь знаешь: закончил я.
Едва заметно вздохнув, Люба отвела взор.
— Да ладно, не обращай ты внимания — то бабский, по работе, трёп!..
* * *
— Пойми: Татьяна — это твой тыл, — прижав кулачок чёрной перчатки к груди, убеждала меня по пути на остановку Люба.
— Конечно, Люба — я это знаю! И, что бы там ни было — это всё равно не повод, чтобы бросать семью и ребёнка.
— Да ещё такого ребёнка, — тихо промолвила она.
— О том даже и речи идти не может! А что насчёт разговоров — вали всё смело на меня!
Это же у меня крышу снесло! Это же я чудю не по-детски!.. Прости — так получается. Потому и сам я буду за всё отвечать — тебя пусть даже не трогают!
Посмеют только пусть!.. Сам в школу приеду!
С Гаврилы станется!..
* * *
«Из дома ушёл»!.. Вот Вы, Любовь Васильевна, горазды меня из дома «уйти»! Как тогда, когда получил я накануне очередной от Гриши «транш» (работа на Ушакова шла полным ходом) да по дороге домой вечером забежал в пару (может — тройку) питейных своих заведений — по пути. И, как учил меня шутками, прибаутками, поговорками родному своему языку Альвидас: «Клюкас, клюкас, клюкас, иж гярсим по стеклюкас!» Переводить нужно?.. А уточнять, каким я домой вернулся?.. Так вот, на следующее утро, спросонок спрятав морду в подушку от злобствующей на мой вчерашний счёт Татьяны (жидкая стопочка купюр на столе, кстати, участь мою только и смягчала) и выждав её ухода, начал потихоньку собираться на работу и я: сегодня меня там ждут с особым пристрастием! О том, чтобы завернуть на кухню за каким-то на скорую руку бутербродом или яичницей по-быстрому, и куры не пели: в звенящем (опять-таки — за вчерашнее!) молчании там собиралась тёща. И выслушивать его — молчание это — было выше моих сил: голова и без того гудела, а в животе урчало. Но в кармане подбадривающе шуршало щедро Татьяной оставленное: «На проезд». Поэтому завернул я, изрядный сделав круг по пути на остановку, в «Викторию»: надо было всё-таки чего-то и съесть.
За всегдашней обильностью тамошнего выбора ограничился я тарелочкой - пластмассовой — борща с пампушками (аминокислоты измождённому моему организму!) и пятью, буквально, варениками с картошкой и луком золотистым поверх — поджаристым! И только принялся, чередуя ложку борща с половинкой вареника, за умиротворяющее — похмельную свою трапезу, как перед столиком, откуда ни возьмись, возникла она — Любовь (тогда ещё, впрочем, строго — Васильевна).
— Лёша, приве-ет! А чего это ты тут?..
Укараулила! «Припасла»! «Спалила».
Тоже по пути на работу в супермаркет зачем-то забежала. Ей давно учеников в классе школить пора, а она мужей подруг здесь прихватывает!
Понятное дело, с жирным подбородком и масляными губами, да ещё вареником тем поперхнувшись, внятно ответить я не смог — не подготовился дома! Не заучил заранее ответ. Что и дало Любе повод с живым, неназойливым участием спросить в школе срочно найденной Татьяны: а чего это он по «Викториям» спозаранок столуется — из дома, что ли, ушёл?
Вот сарафанное радио — перекусить на стороне нельзя! Чего уж там — о другом думать!..
«Nothing to port»!
* * *
— Иди уже в море, — сказала утром мне Татьяна, — нам надо от тебя отдохнуть.
Пойду, пойду, Танечка — вот- вот!
* * *
Уж как я сам от себя устал!..
Смешные деньги меня от моря отделяли — шесть тысяч рублей! Сущие ведь копейки для взрослого-то мужика. Кто бы мне сказал — в душе над тем инфантом бы скривился: «Иди да заработай!»
Где?
С работой, в кризисные теперь времена, было тяжело. А уж в конце января — тем более. К тому же, постоянная работа отпадала — нужны скорые деньги, да и как я, на дне полном трудовом, буду по крулингам шастать — ещё и без трудовой книжки. С временной работой были, в общем, те же самые трудности, плюс к тому — она отсутствовала почти напрочь, а те скользкие варианты, что порой и предлагались, были совсем не варианты:
«блуда». Со строительными калымами — на них только и оставалось уповать — было глухо: мёртвый, до весны, сезон. Десятки объявлений в каждой газете о поиске работы отделочниками-универсалами (расплодилось в «жирные» докризисные!). Добавить сюда ещё тысячи приезжих гастарбайтеров, согласных на любую работу за сущий бесценок: Гаврила, твоё дело — табачок!
Но прорываться было надо!
Прорвёмся! Чай, не в таких передрягах бывали!
Что-нибудь да придумаем…
Главное — завтра четверг!
